Скачать Win Zip (текст Word 97)
Содержание:
Нас двое в "воронке" - я и Анвар, не считая конвоя. "Воронок" - специальная автомашина для перевозки заключенных, обычно имеет одну большую камеру на 10-12 человек и одну-две маленькие одиночки для особо опасных заключенных. Охрана в "воронке" - два-три вооруженных солдата с автоматами - отделены от заключенных прочной решеткой.
Нас везут на Север, в лагерь. Мы и так уже на севере, в Якутии, в 6000 км от Москвы, но нас везут еще дальше... Анвар в общей просторной камере без наручников, а я - в специальной, очень тесной одиночке с металлической дверью. Мои руки плотно зажаты стальными наручниками. Старший из солдат охраны перед посадкой в "воронок" предупредил меня: "Смотри, не дури! Конвой стреляет без предупреждения!" И направил автомат в мою сторону, Анвар очень удивлен. Он громко кричит, чтобы я расслышал: "Георгий! За что тебя так?!" Он уже знает, что я верующий, что моя вина - это проповедь о Христе. Сам Анвар более 10 лет в заключении. Он из Азербайджана. Ему 45 лет, как и мне. Анвар небольшого роста, коренастый, большая стриженая голова с заметной проседью, черные усы на смуглом лице. Он говорит по-русски громко с очень сильным кавказским акцентом. Я с ним познакомился две недели тому назад в Иркутской тюрьме, откуда нас, человек 10 заключенных, этапировали самолетом в Якутск. Это примерно 1500 километров на север от Иркутска. До этого мы с Анваром дня три были в одной камере Иркутской тюрьмы, ожидая этапа на Север. Там и познакомились. Затем несколько дней мы были вместе уже в Якутской тюрьме, а потом дней десять в Якутском лагере в районе города Покровска.
Этот лагерь имеет странное название "Мохсоголлох", что значит по-якутски "Соколиная гора". На протяжении всех этих дней мы с Анваром много беседовали. Анвар с большим интересом расспрашивал меня о моей вере в Христа, о Евангелии, сам рассказывал о себе. Лет за десять до нашей встречи Анвар убил прокурора в городе Баку, и был осужден на 15 лет заключения. Но и в лагере он уже имел несколько приключений: кого-то ударил ножом, кому-то в драке пробил голову куском железа. Анвар считается очень опасным заключенным. Он уже побывал во многих лагерях и тюрьмах Сибири.
Лагерное и тюремное начальство его очень боится и старается не держать у себя, а отправить в другой лагерь. Обычно Анвара этапируют в наручниках. И вот теперь он крайне удивлен, что лишился такой "привилегии".
"Георгий! Ты живой?" - снова кричит мне Анвар. Он что-то еще кричит, но я могу разобрать только часть его речи:
"А ты, оказывается, еще опасней, чем я!" Мне трудно ответить ему: мешает шум мотора через железные стенки моего "карцера". Машина едет по очень неровной дороге: сильно трясет, качает. Местами лежит снег, хотя уже и май месяц.
Нас везут в новый лагерь "Большая Марха", - это тоже лагерь строгого режима на расстоянии 100 км от старого лагеря. Только десять дней нас продержали в "Мохсоголлохе". А затем, по оперативным соображениям, как нам объяснили, нас отправили в новый лагерь, где меньше заключенных и где легче следить за каждым. Дорога очень плохая: много ям и трещин в асфальте из-за больших морозов в зимнее время. Поэтому, хотя расстояние и небольшое, наш путь займет несколько часов. Через маленькое круглое застекленное окошечко в дверце моего стального "стакана" вижу двух солдат, а за решеткой - Анвара. Они оживленно беседуют. Анвар им что-то объясняет и показывает рукой в мою сторону. Я понимаю, что солдаты - молодые ребята, и не они решают, куда и как меня этапировать, с наручниками или без наручников. Это решает Москва, высокое начальство. Для них я, как верующий, очень опасный преступник, опаснее Анвара! Однажды, в одном лагере, еще на Северном Урале, в мой первый срок, начальник лагеря мне прямо сказал: "Лучше, если бы ты был вор или убийца, чем верующий!" Рядом с лагерем, откуда нас этапируют, расположен большой завод. На нем изготовляют различные железобетонные конструкции: панели, балки для сооружения жилых и производственных зданий на Севере. Завод охраняется войсками Министерства внутренних дел, или сокращенно МВД. Он, как и лагерь, окружен высоким массивным забором из бревен. Колючая проволока, звуковая и световая сигнализация, солдаты с автоматами и большие сторожевые собаки-овчарки - все это в системе охраны. Часто над лагерем ночами раздаются выстрелы. Это стреляют в ночное небо солдаты со сторожевых вышек для профилактики. Это напоминание тем, кто мечтает о побеге. На заводе трудятся около 2000 заключенных и около 500 человек вольных. Завод работает почти круглые сутки, в две смены. Рабочая смена заключенных - не менее 10 часов. Дважды в день, утром и вечером, из жилой зоны лагеря солдаты выводят большую колонну в 1000 человек и медленно ведут ее в сопровождении собак на расстояние одного километра до завода. Когда я впервые попал на завод, начальник электроцеха, вольный молодой человек лет двадцати пяти, очень обрадовался мне. Он уже знал, что я инженер-электрик. "Вы нам поможете в составлении электрических чертежей завода, в технической документации. У нас документация в жалком состоянии, особенно кабельное хозяйство".
Я - заключенный, и не я выбираю, где мне работать и кем работать. В мой первый лагерный срок (1966-1969 гг.) на Северном Урале я работал в лесу, на лесоповале. Зимой морозы достигали -60 градусов Цельсия и было очень много снега. Колонна заключенных буквально тонула в снегу, с трудом прокладывая себе путь к месту работы. Летом - тучи комаров и мошек. Не было от них спасения ни в лесу, ни в жилых бараках, и не помогали никакие защитные средства.
Лицо, шея, руки буквально распухали от немилосердных комариных укусов. А весной и осенью - частые проливные холодные дожди. И все это время работа под охраной солдат под открытым небом, в лесу. Холод и промозглая сырость, одежда и обувь постоянно мокрые. От простуды все тело покрыто болезненными нарывами.
А теперь, в лагере "Мохсоголлох" я получил на заводе светлую просторную комнату с письменным столом и чертежной доской, шкафом для технической документации. Как рад я был, что смогу иметь каждый день несколько часов уединения в этой комнате. Очень трудно постоянно, днем и ночью, находиться среди людей, слышать крики, ругань, ссоры и драки между заключенными. А здесь, отложив в сторону чертежи, я могу несколько раз в день спокойно наедине помолиться моему Господу. Я могу также свободно ходить по многочисленным цехам завода и знакомиться с работой электрического оборудования, а главное - с людьми. Я ищу верующих, моих братьев во Христе.
Часто заключенные спрашивают:
- За что ты осужден, Георгий?
- За веру в Бога! - охотно отвечаю и делюсь с ними моим упованием на Господа.
Но через несколько дней моего пребывания в лагере меня вызвал в свой кабинет один из офицеров оперативного отдела лагеря - маленький, щуплый, с тонким писклявым голосом.
- Нам известно, - сказал он, враждебно глядя мне в глаза, - что вы на заводе хотите создать тайную типографию для печатания религиозных брошюр. Мы этого не позволим! Мы вас посадим в карцер!
- Я не понимаю, о чем вы говорите?! - удивился я. - Какая типография? Какие брошюры?
- Не притворяйтесь! - офицер стукнул маленьким кулачком по столу. - Вы - опасный рецидивист! Сотни наших людей будут следить за каждым вашим шагом в лагере, за каждым словом в жилой зоне и на заводе. Не смейте молиться, никому не говорите о Боге!
Он старался говорить несуществующим у него баском, и поэтому голос его звучал смешно и не производил устрашающего впечатления.
- В отношении создания типографии, я должен открыто сказать, что у меня и мысли подобной не было. Да это практически и невозможно в лагере. А что касается молитвы, то это мое личное право; я - верующий человек, и я буду верить и молиться моему Богу. Буду молиться и за вас. чтобы Господь дал вам покаяние и спасение вашей души, - спокойно сказал я офицеру.
- Не смейте молиться за мою душу! - почти взвизгнул офицер. - Вы еще пожалеете об этом разговоре! - бросил он мне вдогонку, отпуская из кабинета.
Это было несколько дней тому назад. И вот теперь везут меня в наручниках в другой лагерь. Как это понимать?! То, что меня изгоняют из лагеря "Мохсоголлох" - это мое поражение? Нет! Это победа во Христе! Атеистические власти боятся наших "христианских молитв и открытого свидетельства о Боге!". "Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом" - повторял я знакомый стих из 1 Коринф. 15:57. "А что ждет меня впереди? Это знает мой Господь, и я в Его надежных руках!" - продолжал я размышлять. В моем сердце Господь записал много замечательных стихов из Библии, и среди них один из самых дорогих и любимых, Иеремии 29.11: "Ибо только Я знаю намерения, какие имею о вас, говорит Господь, намерения во благо, а не во зло, чтобы дать вам будущность и надежду". Атеизм пытается отнять у верующих будущность, лишить нас надежды. Но Господь имеет свои вечные планы о нас, о Церкви Своей, и только Он знает эти планы во благо нам. Никто не отнимет у нас нашего Бога, нашу светлую, победную будущность и надежду!
Когда солдаты выгрузили нас из "воронка" и повели в новый для нас лагерь, Анвар, глядя на мои руки в наручниках, в которых было так неудобно держать мешок с личными вещами, качал головой и приговаривал: "Георгий! Я - убийца, я - рецидивист, так написано в моем деле, и я без наручников! А ты - верующий, и в наручниках! Ай. ай, ай! Как нехорошо они с тобой поступают. Ты - Божий человек, никого не убивал, никого не ударил ножом! Ай, ай. ай! Как все-таки нехорошо они делают!" Нас завели на вахту. Меня - прямо в наручниках. Лагерь назывался "Большая Марха" по имени речки, протекающей недалеко от лагеря. На вахте в это время находились начальник лагеря и дежурный офицер. Было уже часов 10 вечера. Конвой передал пакеты с нашими личными делами.
Начальник вскрыл пакеты, немного почитал и заявил конвою:
- Вези их назад! Я их не приму. У меня хватает своих головорезов! - Так он охарактеризовал Анвара и меня.
Но конвойный офицер, доставивший нас, запротестовал:
- Я получил приказ доставить их к вам, в "Большую Марху". Принимайте!
- Не приму! - отрезал начальник. - Этого я знаю. - указал он на Анвара, - он уже прошел через все наши лагеря на Севере! А кто этот? Почему в наручниках? - спросил начальник. указывая на меня.
- Мне так приказали: этапировать его только в наручниках, - ответил конвойный офицер.
- В чем ваше преступление? За что вас судили? - обратился ко мне начальник лагеря.
- Я - христианин! И за веру в Бога лишен свободы на 10 лет, - ответил я начальнику.
- Баптист? - уточнил начальник.
- Да, баптист. - подтвердил я.
- Вези их обратно! Мне еще не хватало здесь баптистского агитатора! Хорошая пара - указал начальник на меня и Анвара - убийца и баптист. Вези обратно. Я их не приму! повторил он и вышел с вахты.
Конвойный офицер, доставивший нас, стал звонить куда-то по телефону, затем доказывал что-то дежурному офицеру.
Дежурный офицер тоже, в свою очередь, куда-то звонил... А мы с Анваром все стояли и ждали своей участи. Мы очень устали, и нам было все равно, какой лагерь, лишь бы лечь поскорее и выспаться.
- Гражданин начальник! - обратился Анвар к дежурному офицеру. - Разрешите присесть? Устали очень!
- Ничего, постоишь! Таких бандитов, как ты с этим баптистом, расстреливать надо, а не возить по лагерям! грубо ответил дежурный.
А наручники стали тесными, если пошевелить рукой, они автоматически защелкивались, еще туже сжимая запястье. Я обратился к конвойному офицеру:
- Гражданин офицер! Снимите наручники, очень жмут.
- А ты молись своему Богу. пусть Он их снимет с тебя! издевательски ответил конвойный офицер.
Я замолчал, стараясь не шевелить руками. Офицер что-то сказал одному из солдат. Солдат подошел ко мне и снял наручники. Какое облегчение... Руки отдыхали, наслаждаясь свободой. Наконец, примерно через час, лагерь нас принял. Солдаты лагеря произвели обыск наших вещей и нас лично обыскали. А затем один из солдат повел нас в лагерь, в жилой барак.
В новом лагере меня поместили в барак, где жили электрики, и сразу же определили на работу в их бригаду. Рядом с жилой зоной был расположен кирпичный завод, на котором работали заключенные. Завод был расположен на очень низком и сыром месте, почти на болоте: кругом грязь, вода. Обувь постоянно мокрая, ноги сырые. Холодно.
Лагерь небольшой, всего человек на 700 заключенных. Пища плохая, хлеб сырой, непропеченный. Но самое главное ужасно плохая вода, с большой примесью солей, неприятная на вкус и вредная. Жилые помещения, бараки были очень переполнены, по ночам страшно спертый, тяжелый воздух. В каждом бараке по 150 заключенных. Койки железные, в два яруса. На каждой койке деревянные доски, а на них тоненький ватный матрац и тонкое одеяло сверху.
В первые дни пребывания в лагере у меня не было ни бумаги, ни конверта, ни карандаша, ни ручки. Нечем и не на чем написать письмо родным, чтобы сообщить о моем новом местонахождении. Люди кругом все незнакомые. Как-то вечером, после работы, я зашел в одну из комнат барака (или в "секцию", так их называют в лагере). В этот момент там почти никого не было. Все заключенные курили в коридоре или занимались какими-то своими делами во дворе лагеря в свободный вечерний час перед сном. Я заметил в комнате барака только двух-трех человек. Ближний ко мне лежал на верхней койке. Это был паренек лет двадцати. Я уже видел его на работе в нашей бригаде электриков, но еще не был с ним знаком. Он что-то читал. Я направился к нему, хотел попросить лист бумаги и ручку, чтобы написать письмо родным. Но когда я стал к нему приближаться, он быстро бросил на меня взгляд и молниеносно спрятал под подушку какую-то небольшую книгу. Что-то очень дорогое и знакомое напомнила мне эта книга. Я не ошибся. Это было Евангелие. Конечно, этот человек еще не знал, кто я такой, за что осужден, не знал, что я верующий. Он только знал, что я новый заключенный в лагере. Но для меня это была большая неожиданность - увидеть Евангелие в северном лагере, да еще в руках молодого заключенного. Я чуть было не крикнул: "Великий Господь! Удивительны пути Твои! Даже в самые мрачные и отдаленные места земли проникает Твое Слово!" Но кто он, этот заключенный, читающий в лагере Евангелие? Мой брат во Христе? Мой будущий друг? На его лице было написано явное неудовольствие: я прервал его приятное и секретное занятие. Он выжидающе, недоверчиво смотрел на меня. Казалось, его взгляд с тревогой вопрошал: "Что тебе нужно? Кто ты такой? Заметил ли ты Евангелие? А если да, то не донесешь ли теперь об этом начальству?" Я извинился, не подавая вида, что заметил книгу, и сказал:
- Я с последнего этапа. Два дня как в вашем лагере.
Хочу написать письмо семье. Но пока еще у меня нет ни бумаги, ни конверта, даже ручки нет. Может быть, ты поможешь мне в этом?
- Хорошо! - ответил мой новый знакомый и быстро спрыгнул с верхней койки.
Это был худощавый молодой человек с подвижным лицом и выразительными карими глазами. Очень аккуратный, в чистых черных брюках лагерного покроя и в синей майке. На голове у него, как и у всех заключенных, не было волос - лагерная нулевая стрижка. Он достал из своей тумбочки несколько листов бумаги, дал мне конверт с почтовой маркой и ручку. Я поблагодарил его. Он смотрел на меня уже без подозрения, а затем спросил:
- Откуда ты, за что сидишь?
- Я из Киева, верующий. Осужден на 10 лет за веру. Это уже мой второй срок заключения. Первый раз - три года. тоже за веру, отбывал в лагерях Северного Урала.
Теперь он вглядывался в меня с интересом.
- За веру?!
- Да. а ты за что осужден? - спросил я. - Тоже за веру?
- За другое... - с неудовольствием в голосе ответил он.
В этот момент в помещение, о чем-то громко разговаривая, зашла группа заключенных, и я, кивнув головой моему новому знакомому, вышел из секции. Как дорого для каждого верующего в этой земной греховной пустыне, и особенно в лагере, встретить человека верующего или хотя бы только ищущего Истину в Слове Божьем. Кто же он, этот молодой человек? За что он находится здесь? Явно, не за веру! Он сам сказал: "За другое!". И вот теперь здесь, в лагере, он тайно читает Евангелие! Как Евангелие попало к нему? Что происходит в его душе? Я должен молиться за эту душу.
На следующий день вечером, после работы, мы опять разговаривали с моим новым знакомым. Я уже знал, что имя его Виктор, ему 22 года, и он был дважды судим за ограбление банка. В лагере он находится уже три года, а весь срок его заключения - 15 лет.
- Я хорошо знаю верующих. - так начал Виктор, когда мы встретились. У меня две тети верующие. Одна моя тетя была учительницей в школе. Она преподавала математику, и за то, что верила в Бога, была уволена с работы. Теперь она работает на фабрике простой рабочей. И вторая моя тетя верующая.
Моя мама немного верующая, еще на распутьи. Она много перестрадала в своей личной семейной жизни, когда отец бросил семью. Отец - пьяница, бил маму и нас, детей, и мы его очень боялись. Маме пришлось много работать, чтобы нас кормить и воспитывать. Она редко бывала дома: все на работе. Меня и моего старшего брата воспитала улица. Мама и мои верующие тети не знали, чем я занимался... И вот теперь я здесь. Мы жили в Сибири, в небольшом городе К. Там есть верующие. Они собираются на молитву в своих домах. Я многих из них хорошо знаю. Их часто разгоняет милиция. Моя мама тоже иногда посещает собрания. И я сам несколько раз бывал в собрании, так, ради любопытства.
Виктор рассказал, что несколько служителей Церкви, которых он лично знал. были арестованы и находятся в настоящее время в заключении. Но все верующие очень бодрые, радостные, много молодежи в этой церкви. На этом наш разговор в тот вечер закончился. Но Виктор мне в этот вечер так и не сказал, что у него есть Евангелие: все изучал меня.
Виктор написал своей верующей тете письмо из лагеря. В письме он упомянул и обо мне. Вскоре тетя прислала Виктору очень теплое письмо: она была осторожна, не называла моего имени прямо, но выражала радость, что в лагере есть верующий, и она советовала своему племяннику, чтобы он был поближе ко мне. Тетя очень переживала за него, за его жизнь.
Она хотела, чтобы он оставил свой греховный путь, и стал верующим. Виктор очень оживился, когда рассказывал о тете:
- Подумать только, окончила университет и стала верующей! Она - настоящая верующая. Когда ей власти предложили: "Работа или Бог!", она ответила: "Бог!". И ее уволили из школы и уже больше никогда не разрешили преподавать в школе.
- Твоя тетя - герой веры! А когда это случилось, что ее уволили с работы за веру? - спросил я Виктора.
- Лет пятнадцать тому назад, - ответил Виктор. - Ее муж тоже был верующий. Его арестовали за веру, как и вас. Он умер в тюрьме! - Виктор с восхищением рассказывает о своем верующем дяде. Он никогда его не видел и знает о нем только со слов своей тети и мамы. - Он был проповедником Евангелия и, тетя говорит, очень хорошим проповедником.
Многие верующие до сих пор вспоминают его. Я очень уважаю настоящих верующих! - говорит Виктор.
- Были ли у них дети? - спросил я.
- Не было, - ответил Виктор. - Тетя хотела взять меня к себе на воспитание, когда нас отец бросил, но я не захотел. А зря! Был бы другим человеком и не совершил бы преступления.
- Виктор, - говорю я ему, - ты можешь и теперь стать другим человеком, новым человеком во Христе. Господь любит тебя. Он умер за тебя и дарует прощение грехов и новую жизнь! Только прими Его в свое сердце.
Примерно через день Виктор сказал мне о Евангелии:
- У меня есть Евангелие! Хочешь почитать?
Но я понимал, что особенно в первое время в лагере за мной будет большая слежка и сказал:
- Спасибо, что ты предлагаешь мне Евангелие. Я очень люблю эту Книгу, но сейчас я должен воздержаться, потому что за мной следят, возможно, десятки людей наблюдают за каждым моим шагом по указанию оперативного отдела. Лучше попозже. Нужно сохранить Евангелие, и в первую очередь для тебя!
Виктор сказал, что не он один читает Евангелие. Вместе с ним интересуется Евангелием и его друг, тоже заключенный, который работал в лагере в бригаде электриков. Я как-то спросил Виктора:
- А как к тебе попало это Евангелие?
- Тетя передала во время свидания в прошлом году, и я пронес его в лагерь.
- Какая же у тебя удивительная тетя! - сказал я Виктору. А сам подумал: "Сколько их - героинь веры в гонимом братстве Христовом. Через многие десятки лет жизни, через суровые испытания они проносят яркий светоч учения Христа и сохраняют верность Ему!" Вечером я горячо молился за Виктора и благодарил Господа за тетю Виктора и его дядю, за все гонимое братство Христово: верное Богу, мужественное, жертвенное. Как я благодарен Господу, что Он и меня приобщил к этому братству!
Через две недели после моего прибытия в лагерь, был генеральный общелагерный обыск или "шмон" - по-лагерному.
Такой обыск в лагере проводят обычно один раз в году, весной или в начале лета. Ранним утром, в воскресенье, всех заключенных выгоняют из жилых бараков на площадь посреди лагеря со всеми личными вещами. Много ли вещей у заключенного? Матрац да одеяло, да и то казенные. Еще на мне телогрейка, брюки, куртка из черного хлопчатобумажного материала специального тюремного покроя. Летняя и зимняя обувь, смена белья, 2-3 книги, да еще кружка и ложка алюминиевые - вот и все вещи арестанта. И вот теперь 700 заключенных с их скудными пожитками проходят тщательный обыск.
Прямо на землю перед солдатами заключенные кладут свои вещи. Солдаты тщательно обыскивают каждого заключенного и его вещи. Иногда заставляют все снять, всю одежду до нижнего белья, и обувь. Там же находятся и офицеры. А в это время человек сто солдат и офицеров производят обыск в жилых бараках. Выбрасывают из бараков все бумаги, книги, тряпки, старую обувь и пр. И тут же все это грузят на грузовики и вывозят за зону лагеря... Меня обыскивали непосредственно сами лагерные работники КГБ - офицеры оперативного отдела. Они просмотрели все мои бумаги: мой приговор, обвинительное заключение, мои судебные записи, а также постель, одежду и обувь. Буквально каждую тряпочку, каждый шов моей одежды прощупали, все что-то искали. Долго и тщательно обыскивали. У Виктора солдаты обнаружили Евангелие, спрятанное в белье, показали ближайшему офицеру.
- Евангелие! - торжествующе закричал офицер и высоко поднял над головой маленькую книжечку. Многие обернулись на громкий возглас офицера.
- Запрещено! Где взял? - помощник начальника лагеря, стоявший в стороне, подбежал к Виктору: "Кто дал тебе Евангелие?" Виктор стоял опустив руки, несколько растерянный. Я находился недалеко от Виктора. Офицеры уже заканчивали мой обыск. Почти все они, кроме одного, бросив обыскивать меня, побежали смотреть Евангелие. Один офицер сказал:
- Не успел этот баптист прибыть в лагерь, как начал заниматься религиозной пропагандой! - И внимательно посмотрел на меня.
Другой подошел с Евангелием ко мне:
- Это ваше Евангелие?
- Нет! - ответил я.
- А как же оно сюда попало? Кто его принес в лагерь? снова вопрос офицера.
Я молчал.
- Почему молчите?
- А что преступного вы находите в Евангелии? - спросил я офицера. Это Божья Книга - весть о любви Божьей и спасении людей!
Офицеры стали внимательно рассматривать Евангелие и медленно вслух читать отдельные стихи из него. В это время подошел старший офицер оперативной части. Он также взял Евангелие в руки и полистал страницы. Затем, глядя попеременно то на меня. то на Виктора, спросил:
- Так чье же это Евангелие? Кто его пронес в лагерь?
- Это мое Евангелие. Моя тетя передала мне его на свидании в прошлом году, - ответил Виктор.
Но офицеры ему не поверили. А день был удивительно теплый, солнечный. Было уже начало июня. Наступило короткое, но жаркое якутское лето. Прилетели птицы из южных стран: Филиппин, Японских островов. Китая. Много птиц: ярких, веселых и таких удивительно свободных. Оживленно щебеча, они веселыми стайками носились в небе. Обыск закончился. Заключенные возвращались в свои бараки. Группа офицеров еще долго стояла посредине зоны, на месте обыска. Офицеры оживленно рассматривали Евангелие, что-то читая из него.
Виктор подошел ко мне после обыска. Он был спокоен, не унывал.
- Ничего, мы еще достанем Евангелие! Я и для вас достану, - сказал он мне.
Я указал ему на группу офицеров с Евангелием:
- Им тоже нужно знать о Боге! Видишь, как внимательно рассматривают и читают. Возможно, они первый раз в жизни держат в руках эту книгу.
Случай с Евангелием, обнаруженным во время обыска, стал известен многим заключенным в лагере. Они так и считали, что это было мое Евангелие. Часто подходили ко мне заключенные и спрашивали: "Расскажи, о чем там написано!" Большинство из них никогда не читали Слова Божьего.
Как-то один из заключенных спросил: "А что написано в Евангелии про Китай? Правда ли, что Китай победит весь мир?" Это было время напряженной обстановки между СССР и Китаем. Но были и такие, кто раньше читал Евангелие или слушал христианские радиопередачи на русском языке с Запада. Один заключенный, бывший моряк, мне рассказывал, как во время заграничных рейсов он приобретал русские Библии и Евангелия в иностранных портах и тайно провозил домой. продавал. Главный же вопрос у всех был: кем был Христос и что говорит Евангелие о жизни после смерти?
Интерес к Слову Божию после обыска дал возможность засвидетельствовать многим о спасении и жизни вечной во Христе. Со временем образовался целый круг заключенных, которые хотели бы почитать Евангелие. Часто наша беседа о Боге прерывалась их возгласами: "Вот бы почитать Евангелие!
То, что ты говоришь - хорошо, но вот бы самим почитать!" Я стал молиться об этом и верил, что Господь может послать в лагерь Свое Святое Слово! Но меня ждали еще большие испытания вскоре после обнаружения Евангелия в лагере.
Для того, чтобы как можно сильнее ухудшить мое положение в лагере, а также чтобы полностью контролировать все мое время, буквально каждую минуту, начальство лагеря объявило меня очень опасным заключенным, склонным к побегу из лагеря. Мне дали так называемую "красную полосу". Какого вечером, после работы, по лагерному радио меня вызвали на вахту. Когда я пришел на вахту, там, кроме дежурного офицера, находилось еще несколько офицеров. В их присутствии дежурный офицер мне объявил: "По решению администрации исправительно-трудового учреждения вы объявлены лицом, склонным к побегу, и подлежите специальной проверке, особому контролю!" И он объяснил новые требования ко мне: "Через каждые два часа вы должны являться на проверку к начальству лагеря на вахту за исключением, конечно, периода сна. "Ваше спальное место в бараке теперь будет рядом с "побегушниками"! - продолжал объяснять офицер, называя "побегушнмкамм" тех, кто уже совершал побеги из лагеря, но был пойман или был разоблачен при подготовке к побегу. "Это специальное место у входа в барак' - объяснил мне офицер. - В течение ночи ваше нахождение на этом месте в бараке будет постоянно проверяться солдатами. Спать только на спине, с открытым лицом!" Это было так неожиданно, что, полагаю, недоумение и смущение было выражено на моем лице. Один из офицеров, насмешливо глядя на меня, пояснил:
- Вот, доигрались с вашей верой и получили "красную полосу"! Теперь все будут знать, что вы очень опасный рецидивист.
- Но я не готовлюсь к побегу, я не уголовник, я - верующий! В чем же моя опасность для лагеря? - спросил я у дежурного офицера.
А потом я добавил:
- Я не слышал еще ни одного случая, чтобы кому-нибудь из верующих давали "красную полосу".
- Это решение вступает в силу немедленно! - строго сказал дежурный офицер.
- Дайте мне это решение, я должен сам его прочитать, попросил я. Офицеры громко рассмеялись:
- Ну, кто же дает оперативные решения в руки заключенного?! Какая наивная просьба!
Но я не отступал. Я спросил дежурного офицера:
- А вы, гражданин офицер, сами-то читали это решение?
Он несколько замялся:
- Мне поручили объявить вам решение о "красной полосе"!
- А вы читали это решение? - спросил я офицеров.
Они промолчали. А потом один из них громко крикнул, назвав мою фамилию:
- Вы что, отказываетесь выполнять приказ?! На вас теперь "красная полоса"! Вы склонны к побегу! Солдаты охраны имеют право стрелять в вас при малейшей попытке к побегу!
Вы поняли всю серьезность этого решения?! К чему дискуссии:
вы под стражей, вы - преступник в глазах закона! В лагере только 10 человек - самых отъявленных преступников, склонных к побегу, и один из них - вы.
Я ответил:
- Я буду выполнять все ваши указания, что касается "красной полосы". Как христианин я считаю себя обязанным подчиняться власти во всех вопросах, кроме вопроса веры!
Но я должен заявить, что не собираюсь в побег, и что это решение о "красной полосе" не ваше решение, не решение администрации местного якутского лагеря, а решение Москвы! Я рассматриваю это решение, как подготовку к покушению на мою жизнь!
Офицеры вскочили с мест, стали кричать, перебивая друг друга:
- Это неслыханно! Что он говорит? Он обвиняет Москву в покушении на его жизнь!
Я стоял перед ними. опустив руки по швам, как положено заключенному. Офицеры подбегали ко мне. разгневанные, возбужденные: "При чем здесь Москва? Мы решили дать вам "красную полосу"! Ваша вера опасней любого преступления!" - кричали офицеры. Дежурный офицер, обращаясь ко мне, крикнул: "Разговор окончен! Возвращайтесь в барак и переселяйтесь на ваше новое специальное место. Вам скажут, куда!
Без пяти минут десять, перед отбоем, придете уже сегодня на проверку ко мне, на вахту! И так будет каждый день!" Когда я вернулся в свой барак, то увидел, что моя постель перенесена поближе к дверям барака. Перед отбоем, около 10 вечера, я пошел через весь лагерь на вахту, на проверку. Подойдя к дежурному офицеру, я должен был отрапортовать: "Гражданин начальник! Осужденный Винс явился на проверку!" Дежурный офицер взял специальный журнал, куда была внесена моя фамилия, и отметил, что я еще не убежал.
Затем я вернулся в барак. Перед сном я помолился и предал себя в руки Божии. Вскоре в бараке потушили свет и около 50 человек в нашей секции погрузились в сон. Я лег на спину, как меня предупредил дежурный офицер, хотя я привык спать на правом боку. Но ничего не поделаешь, нужно привыкать к новым требованиям. Сколько я спал, не знаю, но меня разбудил яркий свет электрического фонаря, бьющий прямо в лицо.
Я проснулся, ничего не понимая. "Как фамилия?" - надо мной склонилась незнакомая солдатская фигура. Я забыл уже о "красной полосе" и о проверке. "Как фамилия?" - спрашивал кто-то полушепотом и тряс меня за плечо. Я назвал свою фамилию.
"Имя, отчество, год рождения?!" - спрашивал солдат, сверяя мои ответы с учетной карточкой в его руке. "Почему спите на боку? Спать только на спине!" - приказал солдат, удаляясь.
Я сразу же заснул, но вскоре меня снова кто-то тряс за плечи: "Встать! - командует солдат. - Почему спите на боку?!
Только на спине, лицо всегда должно быть открыто!" Затем снова те же вопросы: фамилия? имя? отчество? И так несколько раз в течение ночи.
Утром в б часов, страшно разбитый физически, не отдохнувший, я пошел на вахту и доложил, что еще не убежал. Затем 10 часов работы на заводе с хождением на вахту через каждые два часа. А ночью опять изнурительные проверки с ярким слепящим светом в глаза. Было мучительно трудно... В это время Слово Божие, записанное в моем сердце, особенно ободряло и укрепляло меня: "Если я пойду и долиною смертной тени не убоюсь зла, потому что Ты со мною". Так написал когда-то псалмопевец Давид в 22 Псалме, так повторяли в течение многих столетий те, чей путь проходил долиною смертной тени.
Вскоре о "красной полосе" стало известно моей семье и многим верующим как в СССР, так и на Западе. Многие молились обо мне. В связи с этим на Западе произошел один курьез: христианская миссия в Калифорнии, узнав о "красной полосе" и не поняв смысла ее, сообщила, что мне на лбу и на лице начальство лагеря нарисовало несмываемой краской красную полосу. Я понимаю тревогу христианских друзей Запада, что они, как могли, представили себе и широко распространили известие, что я в очень тяжелом положении в лагере. На самом же деле, в моих лагерных документах и на моей бирке с фамилией, прикрепленной к моей кровати в жилом бараке лагеря. была нарисована красная полоса. Но главная неприятность "красной полосы" заключалась в том, что не было мне с ней покоя ни днем, ни ночью. Казалось, лучше бы мне на лбу или на лице нарисовали сколько угодно красных полос, лишь бы я мог спокойно поспать хотя бы одну ночь! Ведь каждый день, с раннего утра, меня ожидала тяжелая работа на лагерном кирпичном заводе.
Примерно через месяц после моего прибытия в "Большую Марху", в одно из воскресений, ранним утром часа в 4, весь лагерь был поднят по тревоге. Лагерное радио громко объявило: "Подъем! Подъем! Всем осужденным срочно собраться на этап!" И так повторялось несколько раз. Солдаты и офицеры вбегали в жилые бараки и торопили заключенных: "Выходите из бараков! С вещами! Быстрей! Живей!" Заключенные спрашивают друг у друга: "Куда нас повезут?! Почему весь лагерь?!" Один из заключенных кричит: "Москва приказала всех зэков "в расход"! Расстрелять! Хватит с нами возиться, с преступниками!" Все это он говорит почти серьезно, но выбирая время, когда поблизости нет офицеров. Второй заключенный вторит первому: "Пропали мы, ребята! Китай напал на нас, теперь всем в лагерях - крышка, перестреляют нас еще до прихода китайцев!" Когда все заключенные покинули бараки, в лагерь вошли большие грузовики. Заключенных по спискам грузили в машины и под охраной куда-то увозили. Нас же, особо опасных с "красной полосой", отделили от остальной массы заключенных и под усиленной охраной в крытом "воронке" увезли последними из лагеря. Ехали мы недолго, не более часа. Наш лагерь перевезли на новое место, в 25 км от города Якутска.
Но "красная полоса" сохранилась для меня и на новом месте.
Новый лагерь носит название "Табага" по имени небольшой реки, впадающей в одну из больших рек Сибири - Лену.
В этом лагере был большой лесопильный завод, а число заключенных в лагере достигало 1500 человек. Меня назначили на работу электриком в лесопильный цех. Электрическое оборудование в нем было в очень плохом состоянии. Часто цех не работал из-за электрических неполадок. Работы по починке было очень много. А я, кроме того, должен был из-за "красной полосы" во время работы отлучаться на вахту для отметки.
Цех мой находился на расстоянии почти одного километра от вахты. Приходилось быстро бегать на вахту несколько раз за смену.
Трудности заключались еще и в том, что оперативный отдел лагеря тоже не оставлял меня в покое. Начальник этого отдела часто вызывал меня на беседу и призывал отказаться от Бога. Он, насмешливо улыбаясь, говорил: "Бог - это выдумка невежественных людей! Кто в наши дни верит в Него?
Бог - мертвый! Его нет! Зачем вам пытаться оживить религию? В нашем обществе нет места религии. Ваша вера - это вчерашний день. Как глупо губить свою жизнь ради несуществующего Бога! Вы - инженер, окончили советский институт, вы изучали марксизм-ленинизм! Почему же вы посвятили себя пропаганде религии?! Сегодня вы заключенный, да еще и рецидивист с "красной полосой"! Вы никогда не выйдете на свободу! Выбирайте: или Бог, или свобода!" Такие беседы он проводил со мной много раз, по вечерам, после работы. Отвечать ему что-либо, объяснять не было смысла: он ничего и слушать не хотел. Он нагло издевался над святыней, перебивал меня. "Я вам не верю, я не верю вашему Богу! Вам нет выхода из лагеря!" - утверждал оперативник.
В это трудное время моя душа так жаждала общения с Господом через молитву, через Слово Божие. Мне так недоставало духовного общения с Церковью Христовой... Приходили на память дорогие стихи из Книги Псалмов: "Как вожделенны жилища Твои, Господи сил! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни; сердце мое и плоть моя восторгаются к Богу живому" (Псалом 83:2-3). "У Тебя исчислены мои скитания; положи слезы мои в сосуд у Тебя, - не в книге ли они Твоей?" (Псалом 59:9). И из Книги Иова: "Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено" (Иов 422).
В это трудное время Господь неожиданно послал мне большое утешение. Однажды зимой ночью меня разбудил ночной дежурный по бараку, тоже заключенный:
- Быстро вставай! Дежурный по лагерю вызывает тебя на вахту!
- Что случилось? - спрашиваю.
- Не знаю. Дежурный офицер велел тебе немедленно прибыть на вахту!
Быстро одеваюсь. Время - час ночи. Очень хочется спать.
На дворе страшно холодно, резкий ветер со снегом. Холодные иголки снежинок впиваются в лицо, в руки. Иду через пустынную лагерную площадь на вахту. Так тоскливо кругом, одиноко... Таким себя чувствую заброшенным, всеми забытым в этом жестоком арестантском мире. И кажется, что нет никакой другой реальности, кроме этого мрачного лагеря: нас заключенных, и охраны, этого гнета и рабства. И вот теперь новая тревога и неизвестность... Мысли обгоняют одна другую: "Почему среди ночи подняли? К чему такая спешка? А может быть. меня на этап, в другой лагерь?! Что меня ждет?" А как мучительно хочется спать! Ноги сами готовы повернуть обратно в барак, где тепло и почти уютно, хотя и очень душно...
На вахте офицер и несколько солдат. Стараюсь прочитать на их лицах, что произошло. Офицер - высокий полный человек. "Следуйте за мной", - кивает он головой в сторону своего кабинета. Идем по коридору. Офицер открывает кабинет. На столе стоит радиоприемник и слышится знакомая мелодия: "Что за Друга мы имеем". Что это? Наш гимн?!
Странно, неужели офицер любит наши гимны? "Садитесь и слушайте!" Он увеличил громкость, в кабинете звучит евангельский гимн. Я сажусь ближе к приемнику.
- Программа будет продолжаться два часа. Хотите слушать?
- Да, конечно, большое спасибо! - в недоумении, но радостно отвечаю. Сон. как рукой сняло.
Офицер очень серьезно:
- Только не касайтесь руками радиоприемника и не переключайте его на "Голос Америки"!
- Хорошо! Спасибо!
Офицер ушел. А я преклонил колени и помолился, поблагодарил Бога за эту возможность. Из радиоприемника неслись слова Божьей Истины: проповеди, пение христианских гимнов, молитвы. Одна получасовая программа сменялась другой. Когда проповедник молился, я тоже вставал и молился.
Когда пел хор, и я присоединялся к пению и тихо пел. А с какой жаждой душа моя впитывала давно не слышанную проповедь - свидетельство о Христе, о Его любви, силе и премудрости! Чудный Господь! Как Он в такое трудное, в самое нужное для меня время привел меня на это радиособрание.
Слава Тебе, мой Иисус! Несколько раз открывалась дверь, и в кабинет заходил дежурный офицер.
- Как слышимость? - спрашивал он.
- Хорошая, очень хорошая! - отвечал я.
Так я наслаждался целых два часа. А затем наступила тишина... Минут через пять вошел офицер, выключил приемник.
- Ну, как? Вы довольны передачей? - спросил он меня.
усаживаясь за стол напротив.
- Очень доволен! Спасибо большое! Такая удивительная программа! Какой это праздник для меня! - сказал я.
- Как давно вы верующий? - офицер внимательно смотрел на меня.
- С 16-ти лет, а сейчас мне 47 лет. Более 30 лет я следую за Христом, - ответил я.
- А ваши родители, они тоже верующие?
- Да, мои родители тоже верующие. Мой отец был проповедником Евангелия в Америке, а потом в Сибири. Когда мне было два года, его арестовали за веру и он первый раз три года отбыл в заключении. А в 1937 г. он был снова арестован и умер в лагере... Моя мама тоже была в заключении за веру. И это произошло с ней совсем недавно.
Ей было 64 года, когда ее арестовали в Киеве, - рассказал я офицеру.
- А что с ней сейчас? Она уже дома? - спросил офицер.
- Да, сейчас она дома после трех лет заключения. Надеюсь ее увидеть, если она сможет приехать на свидание ко мне.
- Странная у вас вера: все тюрьма, да тюрьма! - офицер поднялся, вывел меня из кабинета и отпустил в барак.
Я снова шел по заснеженному лагерю. Так же падали холодные снежинки и дул резкий северный ветер. Но снежинки уже не кололи мне лицо, а весело кружились в каком-то удивительном небесном хороводе, мягко падая на землю. В моей душе все еще звучали голоса верующих, звучали гимны хвалы Богу, и мне казалось, что снежинки кружатся под звуки величественного Божественного хорала. Душа ликовала: "Я был на собрании верующих! Иисус любит меня! Он послал такое удивительное ободрение и утешение!" Это было чудо! Великое Божье чудо! И оно случилось только один раз за все восемь лет моей лагерной и тюремной жизни. Но это произошло именно тогда, когда мне было тяжелее всего, когда моя душа более всего нуждалась в сильном духовном укреплении, ободрении, и в общении с Господом и Его народом. Христианская программа передавалась из Южной Кореи. Спасибо вам, дорогие христианские радиоработники от вашего брата по вере, узника! Все трудности лагерной жизни и даже "красная полоса" теперь переносились легче. Уже прошло несколько месяцев, как я был под "красной полосой". Многие христиане, как на моей родине, так и на Западе, усиленно молились, а также ходатайствовали за меня перед советскими властями. Спасибо вам, дорогие мои христианские друзья, за вашу любовь и заботу о вашем брате-узнике за веру Христову?
Через полгода с меня сняли "красную полосу". Произошло это так. Я пришел вечером на вахту на очередную проверку.
Дежурный офицер встретил меня довольно приветливо.
- Хочу сообщить вам приятную новость, - сказал он. - С нас сняли "красную полосу".
- Спасибо, гражданин начальник! Это так неожиданно! поблагодарил я и спросил:
- Наверное, убедились, что я не собираюсь в побег?
- Нет! Все и раньше были убеждены, что вы из лагеря не убежите. Это не мы, не лагерь дал вам "красную полосу"...
Это все из Москвы! - сказал он тихо. - Очень вас там не любят!
Мы были с ним вдвоем на вахте, поэтому он был так откровенен. Теперь мне без "красной полосы" стало настолько легче, как-будто я был уже наполовину на свободе. Никто больше по ночам не тревожил меня постоянной проверкой, не будил, не ослеплял ярким светом электрического фонаря.
Наш лагерь окружен по всему периметру четырьмя рядами деревянного забора из толстых досок высотой около 4-5 метров. Сверху забора несколько рядов колючей проволоки, а также натянуты сверху провода световой и звуковой сигнализации. Между двумя заборами большие спирали колючей специальной проволоки, которая при прикосновении к ней превращается в настоящий капкан и как сетью накрывает и запутывает нарушителя. Между двумя заборами большие свирепые овчарки и солдаты с автоматами. При нарушении "запретки" зверем или большой птицей, когда они дотрагиваются до проволоки, раздается очень резкий и громкий, многократно повторяющийся противный звук, как бы крик болотной птицы. На вахте, в комнате дежурного офицера, загорается красное табло тревоги и через минуту группа солдат уже бежит к месту происшествия. Но большая часть нарушителей - бездомные коты и птицы.
Но однажды рано утром овчарка заметила большую нору под забором. Нора вела из лагеря на свободу. Кто ее сделал, человек или зверь? "Подкоп! Подготовка к побегу!" - так решило начальство лагеря. Была объявлена тревога.
Заключенных спешно сняли с рабочей зоны и запустили в жилую зону. Затем всех заключенных вывели на большой плац в жилой зоне и пересчитали. Как всегда, с первого пересчета цифры по лагерной ведомости и в натуре не совпадали. Снова считали еще раза два. Наконец, цифра количества заключенных в зоне совпала с ведомостью. Все на месте, никто не убежал. Теперь начальство решило узнать, кто же готовил побег? Привели собаку, обнаружившую нору.
Это был большой свирепый пес. Он был выдрессирован в духе сильной ненависти и глубокого презрения к заключенным. При виде человека, одетого в арестантскую одежду, у пса шерсть вставала дыбом на холке и в злобном оскале обнажались большие белые клыки. Около тридцати-сорока солдат ' и офицеров стояли перед строем заключенных. Один офицер в чине подполковника объявил:
- Внимание, граждане заключенные, в зоне обнаружен подкоп! Кто готовил подкоп?! Будет лучше, если вы сами скажете, собака все равно найдет нарушителя! - и он показал на овчарку, натянувшую поводок и злобно рвавшуюся к заключенным. Затем проводник скомандовал:
- Кто рыл подкоп, три шага вперед!
Никто из заключенных не шевельнулся. Подполковник выругался:
- Эх, вы, трусы! Делать пакости не боитесь, а признаться трусите! Рассчитаться по три! - снова команда.
- Первый, второй, третий! Первый, второй, третий! послышалось в шеренге заключенных.
- Каждый третий - пять шагов вперед! - скомандовал подполковник и выбросил руку вперед.
Третья часть заключенных сделала пять шагов вперед и замерла. Среди них был и Виктор. Собаке дали что-то понюхать. какой-то предмет, затем ее спустили с поводка.
Но собака не стала вынюхивать и искать нарушителей. Она подскочив к первому же заключенному, укусила его в ногу.
Человек закричал от испуга и боли. А собака уже хватала за ногу второго, третьего... Раздались крики заключенных: "Что вы делаете?! Заберите собаку!" Происходило что-то кошмарное: овчарка без разбора терзала заключенных, всех подряд, а офицеры стояли, смеялись и о чем-то между собой переговаривались. Собака укусила также Виктора. Он схватился за ногу и поморщился от боли. "Господи! Почему такая жестокость?! Защити нас!" - мысленно взывал я к Богу.
Наконец, один из заключенных, когда собака только подбежала к нему, изо всей силы ударил ее сапогом. Собака завизжала и поджала хвост. В это время ее ударил ногой другой заключенный, затем третий... Теперь уже закричали офицеры: "Что вы делаете?! Прекратите избиение собаки!
Будем наказывать!" Но заключенных уже трудно было остановить. И первая шеренга, и вторая - и все остальные смешались вместе. Одни бросились бить собаку, другие кричали:
"Требуем прокурора! Это издевательство!" Солдат-собаковод схватил собаку и оттащил ее от возбужденных заключенных.
Вскоре всех заключенных развели по жилым баракам. А тем, кто был покусан собакой, не было даже оказано никакой медицинской помощи.
Но кто же сделал подкоп?! На следующий день выяснилось. что это был не подкоп, а нора, вырытая каким-то диким зверем. Причем, нора, хотя и была в диаметре широкая, но явно не настолько, чтобы взрослый человек мог пролезть в нее. Она была хороша, может быть, для ребенка лет трех-четырех. "Но были ли побеги или хотя бы попытки к побегам?" - так меня иногда спрашивают. Конечно, были, но чаще всего неудачные. Один раз заключенный по имени Фома. в возрасте около 35 лет, отбывший в лагере уже более 10 лет не выдержал рабских условий заключения. Он среди белого дня полез на "запретку", т.е. на высокий забор из рабочей зоны лагеря, перелез через все четыре забора, одолел великое множество заграждений из колючей проволоки и систему сигнализации, которая в тот час почему-то не сработала...
Очутившись за пределами лагеря, Фома спокойно, не спеша, пошел к реке. Солдаты не сразу заметили побег, а когда обнаружили, то побежали за Фомой, когда он уже отошел метров за 200 от лагеря. Кстати, многие заключенные видели.
как Фома полез на "запретку", но, затаив дыхание, молчали, наблюдали... Солдаты что-то закричали Фоме, но он даже не оглянулся, а затем они открыли стрельбу из автоматом и, буквально, изрешетили его спину пулями. Так погиб заключенный... Что он думал во время своего безумного и отчаянного поступка, остается сокрытым. Может быть, он устал от рабского труда и непосильных условий в лагере и сознательно искал смерти?
Если заключенный умирает в лагере, медицинское заключение о смерти делает врач, офицер по званию. Однако, этого недостаточно для лагерного начальства. Начальство не выпускает тело умершего из лагеря на свободу, т.е. на кладбище, пока охрана на вахте не убедится лично, что заключенный действительно мертв. Тело умершего кладут в специально сделанный из простых досок ящик с крышкой и несут на вахту.
На вахте солдаты, в присутствии не менее двух офицеров, несколько раз протыкают тело умершего штыками. После этого умершего заключенного "выпускают" из лагеря. Такие правила в северных лагерях.
Раньше, во времена Сталина, эта процедура была проще: умершему заключенному охрана перед выпуском из зоны большим железным молотком разбивала голову и бросала его, часто совсем раздетого, в общую братскую могилу, без всякого гроба или ящика.
В лагере был один пожилой заключенный по кличке "Чума".
К сожалению, настоящее имя его я забыл. Он ходил вечно грязный, в рваной одежде, пропитанной какой-то темной, неприятно пахнувшей жидкостью. "Чума" работал в лагере смазчиком механизмов. Отсюда и кличка его. Арестантский стаж "Чумы" начался еще во время сталинских лагерей. Несколько раз он освобождался, а потом его снова садили. Он лично знал на Колыме и в Якутии места расположения многих десятков северных лагерей сталинских времен. Несколько раз я беседовал с ним на эту тему.
- Петрович (так называли меня в лагере большинство заключенных), - обращался ко мне "Чума", - если бы приехала к нам на Север сейчас какая-нибудь комиссия с целью проверки мест захоронений заключенных, я бы лично показал десятки братских могил, где покоятся многие тысячи нашего брата.
И они целехонькие, не гниют, не разлагаются: их хоронили в глубоких ямах, братских могилах, вырытых в вечной мерзлоте.
Это - вечный морозильник!
- Как хоронили, в гробах? - спрашивал я.
- Что ты такой наивный! - удивлялся "Чума". - Умирали каждый день тысячи. Где тут гробов наберешься?! Да и одежда на Севере дефицит, зачем портить? Хорошим умерших без одежды и без обуви, раздетых, разутых... На большой палец правой ноги привязывали фанерную бирку с номером заключенного. Вот и все! Так и лежат они штабелями, тысячи в каждой яме! Они ждут комиссии. Я верю, что это время еще придет! - добавлял "Чума".
- Конечно, придет! В день Божьего суда, - уточнял я.
- Где-то здесь, на Севере, покоится в безвестной могиле и мой отец. Он умер голодной смертью на Колыме, в районе Магадана в 1943 году.
И я подробно рассказал ему о моем отце и о многих наших братьях по вере, замученных в северных лагерях за веру Христову. Напротив нашего лагеря возвышался холм, покрытый невысоким лесом. Там было лагерное кладбище заключенных. Один из офицеров часто показывал мне на это кладбище рукой: "Когда окончатся эти 10 лет твоего заключения, ты будешь осужден снова на 10 лет. И так до самой смерти! Откажись от Бога и пойдешь домой! И чем раньше, тем лучше для тебя!" Но в сердце моем звучали другие слова: "Итак всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я перед Отцом Моим Небесным; кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я перед Отцом Моим Небесным" (Матф. 10:32). О, мой Иисус! Я хочу быть верным Тебе до конца!
Начинается зима. А зимой здесь страшно холодно, морозы достигают -62 градуса. Все птицы уже давно улетели на Юг: одни на Филиппины, Японские острова, другие остались на месте.
Даже большие птицы - вороны, сороки, постоянные жители Севера, не выдерживают ледяной стужи и покидают на два-три месяца эти края. В это время воробьи очень мало летают. А когда им становится совсем невмоготу от мороза, то летит воробей к жилью человека, в том числе и в наш лагерь. Уцепится своими крохотными лапками к наружной стене барака, прижмется весь к сравнительно теплым бревнам и так висит, греется часами. Если осторожно подойти к нему, то можно увидеть, что он и глазки закрыл, сердешный, так ему тепло и приятно.
Глядя на этих, мирно дремлющих воробьев, вспоминаю слова Господа Иисуса Христа: "Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц" (Матф. 10:29-31).
И приходят радостные мысли: "Дорогие пташки, если вы не забыты Господом, то тем более мы, люди, не забыты. Бог отдал Сына Своего ради нашего спасения! Как отрадно принадлежать Ему, любить Его, сохранить верность Господу!" Вытряхиваю крошки из кармана прямо на снег. Сразу налетает стая воробьев из разных укрытий: десять, двадцать, тридцать. Сколько же их?! Мигом расхватывают все крошки и выжидательно смотрят на меня со всех сторон, не подброшу ли еще. Развожу руками: "Больше нет. Постараюсь завтра принести побольше!" Со временем воробьи уже знали меня: как только я появляюсь, так и кружат надо мной, ждут хлеба.
Холодно зимой и нам, заключенным: одежда плохая, совсем не теплая. Нам не разрешается иметь ничего теплого:
ни меховой, шерстяной куртки, ни свитера. Наши шапки из хлопчатобумажной ткани, с небольшим слоем ваты внутри.
Рукавицы тоже на вате. Даже шею не разрешается обернуть шерстяным кашне. Можно только пользоваться для этого тонким лагерным полотенцем. Телогрейки у нас - простые стеганые хлопчатобумажные куртки с тонкой прослойкой ваты.
Дрожит от холода заключенный, когда ведут его на работу под конвоем. Дрожит во время обысков, ежедневно производимых перед работой и после работы на морозе, прямо на снегу, когда даже обувь приказывают снять и предъявить для проверки. Мерзнет он и во время работы на открытом воздухе. И это тогда, когда царствует лютая сибирская стужа...
Но холодно не только во время работы. В жилой и рабочей зоне туалеты расположены прямо на улице. Они не утеплены и не отапливаются. Около жилых бараков вырыты специальные ямы для туалета. Со всех сторон и сверху они огорожены досками. Вот и весь комфорт. Заключенный ко всему привык, даже к тому, что ночью ему нужно выйти из своего барака и полураздетым бежать по снегу в туалет. А морозы стоят довольно часто за 60.
Часто после работы меня вызывал к себе на беседы отрядный. Весь лагерь разбит на отряды, по 120-150 заключенных в каждом отряде. Во главе отряда - офицер-воспитатель.
Нашим отрядным был капитан Торгуев. примерно лет сорока, крепкого здоровья, высокий, слегка сутулый. Он имел университетское образование, окончил философский факультет Саратовского университета. Образован. Начитан. Убежденный философ-атеист. Кабинет Торгуева был расположен в нашем жилом бараке. Вызывая меня на беседу, капитан Торгуев широко открывал дверь своего кабинета, чтобы слышали другие заключенные, как он меня "перевоспитывает". Наши беседы продолжались примерно полтора года. один - два раза в неделю по вечерам, после работы.
Первый год капитан Торгуев говорил только сам, громко, выразительно, пытался доказать "правоту" материалистического учения. Отрицал бытие Бога. Критиковал Библию. Мои возражения пресекал, т.е. буквально не давал мне говорить, сразу же перебивал и продолжал свои атеистические лекции. Это были не беседы, а просто монологи капитана Торгуева. Иногда в дверях кабинета стояли другие заключенные и слушали Торгуева. После таких бесед заключенные мне говорили: "А почему он тебе не дает слова? Хотелось бы и тебя послушать. А капитан-то говорит очень складно. Одним словом, марксист-философ!" Но через год поток красноречия капитана Торгуева иссяк. И я стал говорить. Он уже не перебивал меня, слушал, иногда задавал вопросы. Но, что интересно, когда я говорил, капитан Торгуев закрывал дверь в свой кабинет, чтобы другие заключенные не слушали... Так продолжалось еще с полгода. А потом капитан Торгуев мне как-то признался: "Я уже несколько месяцев слушаю христианские радиопередачи с Запада. И знаете, что я вам скажу? Откровенно говоря, мне нечего возразить на убедительную проповедь Евангелия! Вы, верующие, правы!" Я был рад слышать неожиданное дорогое признание. Все эти полтора года я молился о капитане Торгуеве.
Его отношение ко мне резко изменилось в лучшую сторону. В трудные моменты моей лагерной жизни он даже ободрял меня.
Все это не могло укрыться от всевидящего ока оперативного отдела лагеря. Нас решили разъединить. Капитана Торгуева перевели в другой отряд, и мы виделись реже. Однако, встречая меня в зоне, капитан Торгуев приветливо улыбался:
"Держитесь! Правда на вашей стороне!" Начальство лагеря, а возможно, и более высокое начальство, встревожилось не на шутку: "У Винса в лагере появился друг, да еще и из офицеров!" У капитана Торгуева в поселке была отдельная квартира. Жил он в ней один. Он вел очень замкнутый образ жизни. Семья его: жена и дети, жили в Саратове. Раз в год он ездил к ним в отпуск на два месяца, а остальное время жил один в Табаге. Весной 1978 года он неожиданно умер. Смерть его была очень странной, загадочной: здоровый, крепкий мужчина и вдруг - смерть! Обычно он приходил на работу в лагерь каждый день рано утром, в 6-7 часов. Но однажды в это время он не пришел в лагерь. Когда же кто-то из офицеров в обеденное время пошел к нему на квартиру выяснить, что случилось, то квартира Торгуева оказалась закрытой. Долго стучали, а потом, вскрыв дверь, увидели капитана Торгуева в полной форме, в шинели, мертвым, лежащим на полу в коридоре. Что же произошло?! Никто не знает... Капитана Торгуева похоронили на кладбище поселка Табага. На похороны прилетела из Саратова его жена.
А я все вспоминал наши беседы с капитаном Торгуевым и его слова: "Вы, верующие, правы! Держитесь! Правда на вашей стороне!" Я надеюсь, что капитан Торгуев ушел из этой жизни с верой в Бога. Я так горячо молился о нем Господу в течение нескольких лет.
Беседы со мной проводил и замполит (заместитель начальника лагеря по политико-воспитательной работе). Его недавно перевели на работу в наш лагерь, в Якутию, с Кавказа: высокий, худой, даже тощий, со впалыми щеками, с черными, как смоль, волосами, черными глазами и носом с горбинкой. Чисто и правильно говорит по-русски, хотя сам по национальности осетин. Он был в возрасте около сорока лет, в воинском звании капитана.
На первой беседе со мной он сразу же заявил:
- Я имею большой опыт воспитательной работы с религиозниками. В Дагестане, на Кавказе, в нашем учреждении (лагере) было много мусульман-осужденных (заключенных), были среди них и муллы. Они у меня тихо вели себя в учреждении, добросовестно работали и не занимались религиозной пропагандой, даже имя Аллаха и Магомета не произносили вслух. Учтите это! Я отвечаю за политико-воспитательную работу в этом исправительно-трудовом учреждении и не ДОПУЩУ никакой религиозной деятельности. Забудьте Вашего Бога и не произносите Его имени вслух! Я знаю, как вас, религиозников, перевоспитывать!
- Гражданин капитан, - обратился я к замполиту, - а вы сами из мусульман?
- Нет! Мы, осетины - христиане, православные христиане.
Наши предки лет триста тому назад приняли христианство. Но я сам атеист! - ответил замполит.
Затем замполит достал из стола конверт с письмом. Это было мое письмо, написанное семье. Замполит развернул письмо и посмотрел на меня:
- Что это вы пишете? Все Бог, да Бог! Что вас сюда привезли проповеди писать? Вы находитесь здесь, чтобы исправляться, освободиться от веры, работать на благо общества, чтобы по окончании срока заключения выйти на свободу с чистой совестью! Читали плакат в зоне: "На свободу с чистой совестью!" Вот так. учтите это! Мы ваши письма с именем "Бог" отправлять не будем!
Повторялась прежняя история с моими письмами, что была уже раньше на Урале, в лагере, во время моего первого заключения. И я поступил так же, как и в прошлый раз. Я открыто сказал:
- Гражданин капитан, я - христианин и цель моей жизни - это вера и послушание Богу. Я лишен свободы за веру, но я верю в Бога и буду верить! Молился и буду молиться! Писал письма моим родным о Боге и вере, и буду писать. Но если вы не будете пропускать моих писем семье, то вы сами должны будете писать за меня письма моей семье.
- Это что, ультиматум?! - спросил замполит.
- Нет! Причем тут ультиматум? Я вам объясняю, что верующий человек не может жить без веры, без молитвы, без Бога, не может прятать свою веру. И это также отражается в письмах, в разговорах, - старался я объяснить замполиту.
Затем замполит повторил, что я никогда больше не увижу свободы, что после отбытия десятилетнего срока заключения мне добавят еще десять лет. Об этом мне уже много раз говорили и другие офицеры. По милости Божьей я знал, что моя жизнь в руках Божьих. В заключение беседы замполит сказал: "Пойдите, хорошо подумайте обо всем, что я вам сказал. Ведите себя тихо, никому о Боге не говорите! Я не допущу, чтобы наше учреждение стало объектом религиозной пропаганды!" Однако, вскоре весь лагерь заговорил о Боге и о верующих. В лагерь приходило много газет и журналов по подписке заключенных. Во многих газетах и журналах печатались антирелигиозные статьи злобного и клеветнического характера, направленные против верующих. В некоторых из них фигурировало и мое имя. Часто ко мне подходили незнакомые заключенные и протягивали мне газеты: "Читал?! Здесь о тебе и о твоих братьях!" Другие добавляли: "И чего они вас ругают? Что плохого в вере?!" Мне приходилось многим заключенным очень подробно разъяснять, вернее, свидетельствовать о Боге, Евангелии, о пути спасения, о нашем уповании. Особенно много было вопросов после публикации двух больших статей против нас, верующих, в газете "Известия" и в журнале "Новое время". Из статей было видно, что верующие на Западе знают о гонениях и молятся за нас. Замполит снова вызвал меня на беседу, - Я же вас предупреждал не заниматься пропагандой вашей религии! Вы что. в карцер хотите?! - обратился он ко мне.
- Я не занимаюсь пропагандой, а только отвечаю на вопросы о вере, которые подняла газета "Известия" и журнал "Новое время". - отвечал я.
После этих бесед с замполитом я написал стихотворение "Беседа".
Мне недавно сказал замполит:
"Где твой Бог? Почему он молчит?!"
А затем, взор подняв к потолку:
"Десять лет... Ты уйдешь по звонку!
Ни молитвы, ни вера твоя:
Не приблизят родные края!!"
"Моя совесть пред вами чиста",
Так я начал. "Я верю в Христа.
Не безмолвен мой любящий Бог!
Он греховные узы расторг,
За меня на кресте пострадал
И амнистию грешникам дал.
Бог в Своих намереньях велик:
Десять лет перед вечностью - миг!
Куст терновый в России горит
И о Божьей любви говорит:
Ныне узы Христовых друзей
Маяки для планеты людей!"
А Христу сокровенно сказал:
"Ты меня в край Якутский послал,
Здесь познанья об истине нет
И так нужен Евангельский свет.
В бесконечном потоке любви
Свою милость якутам яви!"
А еще я сказал: "Иисус!
Только Ты избавляешь от уз
И ведешь в неземные края!
И спокоен поэтому я".
Главная
страница | Начала веры
| Вероучение | История | Богословие
Образ жизни | Публицистика | Апологетика | Архив | Творчество | Церкви | Ссылки