Г. Винс. Евангелие в узах
Новосибирская тюрьма, 4 апреля 1974 года. Рано утром, часов в пять, как обычно в тюрьме, с большим шумом отворилась дверь камеры. "Собирайся! Выходи с вещами!" - прокричал охранник. А вещей-то у меня: коричневая шляпа да два носовых платка. "Подожди, начальник! Разреши умыться!" Охранник прикрывает дверь камеры, ждет. В камере холодно.
Да и спать на жесткой железной кровати без матраца и подушки очень неудобно. Отвык, привык к "комфорту" вольной жизни... Все бока болят от железа. Вскакиваю с кровати и под кран, под ледяные струи сибирской воды. Солдат подсматривает в "глазок", маленькое круглое окошечко в двери камеры. Наскоро умывшись, преклонил колени на цементном полу, лицом к окну с решетками: "Иисус! Мой Иисус! В руки Твои передаю весь дальнейший путь. Только Тебе он известен... Благослови мою дорогую жену, маму и моих детей!
Благослови и все дело Евангелия в Сибири, на Украине, в России и по всему миру!" Раздается нетерпеливый стук в дверь. Встаю с колен, одеваю пальто: "Готов, начальник! Пошли!" Прощай, моя первая сибирская камера. Я уже немного привык к тебе, даже как-будто и жаль расставаться. Как-никак, а четыре дня моей новой арестантской жизни ты была моим домом, алтарем горячих молитв к Господу. Охранник ведет меня по тюремному коридору. Справа и слева закрытые двери многочисленных камер. Кругом только камень и металл. А в камерах люди... Кто они? Полное молчание, тайна и неизвестность... Куда меня ведут? Тоже пока загадка... Подходим к выходу из тюрьмы, на вахту. Здесь уже стоят двое. Один в военной форме, в чине прапорщика, полный мужчина лет пятидесяти, с широким скуластым лицом. Погоны на кителе помятые: старый служака, но лицо вроде бы добродушное и по ВИДУ очень усталое. Второй в гражданской одежде, подтянутый, спортивного телосложения, лет двадцати пяти. У прапорщика из-под кителя выпирает кобура с пистолетом. У молодого тоже пистолет под пиджаком. Молодой молчит и внимательно смотрит на меня, изучает. Прапорщик спрашивает: "Фамилия, имя, отчество, год рождения, национальность?" Отвечаю на все эти уже привычные по первому сроку вопросы. Руки за спиной. Прапорщик держит в руке бумажный пакет с моими тюремными документами. Всего четыре дня, как я арестован, а уже столько бумаг на меня оформлено! Тюрьма не спит, работает активно! Прапорщик внимательно рассматривает мою фотографию, приклеенную на пакете. Фотография старая, восьмилетней давности. Снимок сделан в мае 1966 года в московской тюрьме Лефортово, главной тюрьме КГБ.
Прапорщик объявляет:
- Вы поступаете в распоряжение конвоя! Шаг влево или вправо, прыжок вверх будет рассматриваться, как побег! Конвой стреляет без предупреждения! Мы летим пассажирским самолетом. В самолете молчать, ни с кем из пассажиров не Разговаривать!
Я спрашиваю:
- Куда меня везете?!
Прапорщик отвечает:
- В Киев!
Киев... Там семья, там Церковь, там друзья. Но мой путь арестантский не к семье, не к друзьям, а в темницу. Это ясно. И возможно, на годы, на долгие годы... Выходим во двор тюрьмы. Мне надевают на руки стальные наручники. Нас уже ожидает машина черного цвета, специально предназначенная для перевозки заключенных. Русский народ дал очень меткое название этому типу машин: "черный ворон" или кратко "воронок". Правда, в последние годы эти машины стали красить в серый, зеленый, даже белый цвет, но суть не изменилась, и народное название осталось прежним: "ворон", "черный ворон", "воронок". Это та же тюремная камера, чрезвычайно тесная, но только на колесах... Она без окон, внутри разделена на две части крепкой металлической решеткой с дверью:
одна часть для конвоя, другая - для заключенных. Кроме того, есть еще одна или две кабины для особо опасных заключенных, каждая на одного человека. И кабины, и общая камера закрываются на замок. Меня садят в тесную кабину: кругом железо, очень холодно". Темно.
Едем долго. Знают ли друзья, что со мной и где я? Знает ли семья о моем аресте? Сегодня пятый день моей неволи. "Воронок" несколько раз останавливается, потом опять едет и опять останавливается. Кто-то выходит, слышны какие-то разговоры... Я догадываюсь, что мы прибыли в аэропорт Новосибирска. Наконец, окончательная остановка, дверь открывается: "Выходи!" Выхожу. Рядом стоит огромный самолет. "Вперед!
Пошли!" - раздается команда. Поднимаюсь по трапу. Впереди прапорщик, сзади меня молодой охранник в гражданском. Кругом пассажиры: женщины, дети, мужчины. Раннее утро. В самолете большинство пассажиров еще спят, но некоторые бодрствуют, и тихо разговаривают. Это был обычный рейс из Хабаровска в Киев через Новосибирск, как я узнал потом. Один ряд кресел свободен. "Садись!" - приказывает конвой. Тут же рядом же мои чемоданы. Конвой занес их раньше и держит при себе, хотя это неудобно и мешает пассажирам. Я сажусь. Внешний вид у меня очень подозрительный: пять суток я не брился, на лице щетина, волосы на голове растрепаны, так как при обыске расческу отобрали. Проснувшиеся пассажиры настороженно и с удивлением смотрят на меня. Впереди меня сидит женщина с ребенком. Она обернулась ко мне и вопросительно смотрит, но молчит. В ее взгляде недоумение: "Кто ты? За что? Может быть, убийца какой, грабитель? Очень опасный!" Другие тоже с интересом, даже с испугом, смотрят на меня.
Видят охрану и молчат. И я молчу...
Прапорщик обеспокоено оглядывается вокруг, затем наклоняется ко мне и говорит негромко, но внушительно: "Спокойно! Не разговаривать! Помните предупреждение!"
В это время самолет делает разбег: быстрее, еще быстрее, взлет! Здания и деревья уже далеко внизу. Все ближе небо. Ближе к небесам... А в небесах наш вечный Дом! Там Господь! Там Его вечные обители! И Он сказал: "Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так, Я сказал бы вам: "Я иду приготовить место вам". И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтоб и вы были, где Я" (Иоан. 14:1-3). Сердце полно радости: Он возьмет нас к Себе! В доме Его много обителей! А это все временно: и земля, и этот конвой, и узы. Господь и сейчас со мной, и поэтому впереди не мрак неизвестности, а победа со Христом!
Стюардесса объявляет: "Шесть часов полета до Киева!" Мой конвой очень устал. Рядом со мной сидит прапорщик, начальник конвоя. Он борется со сном: то засыпает; то, испуганно вздрагивая, поднимает голову, смотрит на меня. Кобура с пистолетом, пристегнутая к ремню, сползла на большой живот прапорщика и оказалась рядом со мной, очень близко. Прапорщик, несколько раз просыпаясь, поглядывает на меня, поправляет кобуру, а потом извиняющимся голосом говорит:
- Мы прошлую ночь не спали, в дороге были. А потом сразу же новый полет из Киева в Новосибирск, за вами. И вот теперь, опять без отдыха, полет в Киев... Извините!
Я говорю ему:
- Отдыхайте спокойно! Не беспокойтесь! Вы же знаете, я христианин.
Он говорит извиняющимся тоном:
- Конечно, мы понимаем, что вы - порядочный человек. Но это наша служба... Мы не причастны к вашему аресту! После этого он мирно засыпает, сидя рядом со мной. И второй конвоир, сидящий сзади, тоже спит. Я еще раз посмотрел на кобуру с пистолетом у начальника конвоя, и мне стало смешно.
Одна за другой появились мысли: "С кем воюете?! С кем боретесь? Ведь сами вы понимаете, что верующие никакого зла не причиняют ни обществу, ни государству. И если мы проповедуем Евангелие, то в этом колоссальная польза для народа и для государства! Признаете ли вы это когда-нибудь?!" В Харькове несколько лет тому назад был работник КГБ, Беленький по фамилии. Он координировал работу органов КГБ против христиан-баптистов. В каждом городе при Управлении КГБ есть такой специальный отдел по борьбе с религией. Как-то, немного подвыпив, он встретил на улице города нашего верующего, которого знал лично. Беленький, словоохотливый от выпитой водки, разоткровенничался: "Хотя у нас работа против вас, баптистов, очень трудная, но зато я за свою жизнь спокоен и когда иду на операцию против баптистов, никогда не беру оружия. А ваг мой товарищ, занимающийся другой категорией людей (он не назвал какой), всегда ходит с оружием, и каждый раз, уходя из дому на операцию, прощается с семьей..." Признание христиан-баптистов мирными, порядочными людьми и примерными гражданами с одной стороны, и жестокая, многолетняя, централизованная, в масштабе всего государства, борьба с ними - с другой... Такова наша действительность.
Самолет летит над Сибирью. Природа Сибири сурова: зимой большие морозы, много снега. Помню, однажды зимой, когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать, наш одноэтажный дом почти полностью занесло снегом до самой крыши. Пришлось прокапывать лопатой туннель от двери дома на улицу. Я сохранил любовь к сибирскому краю на всю жизнь. Люди Сибири мне очень близки и дороги. Они, в основном, стойкие, мужественные, закаленные в борьбе с суровой природой, с испытаниями жизни. Особенно дороги мне сибиряки, принявшие Христа в свое сердце, христиане не только по названию. Сколько я встретил в Сибири мужественных христиан, верных Богу. ревностных в деле распространения истины Христовой. Сколько у меня друзей в Сибири, друзей по вере!
Я сам в шестнадцать лет отдал свое сердце Христу, и с тех пор моя жизнь тесным образом связана с делом Евангелия. Мое детство совпало с особенно тяжелыми гонениями на христиан.
Одних только евангельских христиан-баптистов было арестовано 25 тысяч в период с 1929 по 1940 год. В основном это были проповедники Евангелия. 22 тысячи из них умерли в тюрьмах и лагерях как мученики за веру Христову. Собрания верующих были категорически запрещены. Верующие собирались для совместной молитвы тайно, по ночам, небольшими группами. Но веру в Христа невозможно уничтожить! Христос сказал: "Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее" (Матф. 16:18), В 1944-1946 гг. в Сибири и по всей стране Господь послал большое пробуждение. Оно было обильно полито кровью мучеников за дело Евангелия. Верующие стали собираться в жилых домах на молитвенные собрания, как это происходит и сегодня во многих городах и деревнях по всей стране. Из комнат выносится мебель, остается только стол. Это наша кафедра. Жаждущих послушать так много, что не все могут вместиться в дом. Многие стоят на улице, особенно летом, когда можно открыть окна и двери... Шла война. Власти молчали, не трогали собраний верующих. Проповедовали просто, но искренне и горячо. Господь касался сердец. Многие каялись, и в первую очередь дети-подростки, отцы которых умирали в тюрьмах и лагерях за веру Христову.
Самолет пошел на снижение. Моя охрана проснулась и виновато посматривала на меня... К прапорщику, начальнику конвоя, подошел пилот и что-то тихо сказал. Прапорщик в знак согласия кивнул головой. Затем он обернулся к молодому охраннику, сидевшему сзади, и сказал: "Все в порядке, сообщили!
Нас уже ждут!" Я понял, что экипаж самолета по радио сообщил в Киев о благополучном этапировании арестованного и получил сообщение для конвоя, что нас ожидает в аэропорту спецмашина, "воронок". Мы прибыли в аэропорт Борисполь, расположенный в 30 километрах от Киева. Сначала из самолета по трапу сошли все пассажиры. Они оживленно садились в подошедший автобус. Когда автобус отъехал, конвой вывел меня из самолета. "Воронок" уже ждал нас. Рядом с "воронком" стояла черная "Волга". Около нее стояли три человека в гражданской одежде. Они внимательно наблюдали за происходящим. Я был один в камере "воронка". В конвойной части сидели прапорщик и молодой охранник в гражданской одежде. Машина тронулась в город.
Родной Киев! Более тридцати лет жизни тесно связаны с ним. Город-красавец, расположенный на холмах в живописной долине Днепра. Город цветов и солнца! На крутом берегу высится большой чугунный памятник Киевскому князю Владимиру, принявшему христианство и крестившему киевлян в 988 году. На высоком постаменте князь Владимир поднял над Днепром большой крест. Почти 1000 лет со дня официального принятия христианства на Руси! Крещение киевлян не было добровольным, сознательным, по вере... Так хотел князь и высшая знать того времени. Им нравилась греческая вера: красивые и величественные храмы Византии, пышное и торжественное богослужение, дорогое, усыпанное драгоценными камнями, одеяние священников. Православная церковь Византии была государственной церковью, находящейся в полном подчинении императору. Такою же государственной казенной церковью стала и православная церковь в древней Киевской Руси. Такою же она и осталась на протяжении всей истории Московского государства, а затем и Российской империи.
1000-летие христианства на Руси - это праздник государственной церкви, это юбилей соединения Церкви с государством.
Христос учит: "Отдавайте кесарево кесарю, а Божье Богу" (Матф. 22:21).
В Киеве я жил с 1946 года, и с ним у меня связаны лучшие годы жизни, годы служения Господу. В машине была маленькая щель и я, хотя и с трудом, но видел людей, улицы, мост через Днепр... С внутренним волнением я всматривался в жизнь города. Родной Киев жил своей обыденной жизнью и даже не обращал внимания на арестантскую машину. "Воронок" обычное явление на улицах Киева. Наконец, "воронок" заехал в какой-то большой двор. Молодой конвоир остался в машине, а прапорщик куда-то вышел. Вдруг открывается дверь "воронка" и кто-то говорит начальственным голосом: "Открой-ка дверь пошире, зажги свет! Я хочу посмотреть на Георгия Петровича". Какой-то человек, лет сорока, стройный, высокий, вскакивает в "воронок".
- Георгий Петрович! Добрый день!
Я пристально вглядываюсь, но не узнаю.
- Здравствуйте, но я вас не знаю!
- Зато я вас знаю, - говорит вошедший. - Я все эти годы вас искал. Много искал! - А затем, переменив тон. строго спросил: - Почему вы с нашим человеком в Новосибирске не захотели беседовать?!
Он имел в виду сотрудника КГБ Анненкова.
- Нам не о чем беседовать! - ответил я.
Высокий посмотрел на меня и пригрозил:
- Но это вам так не пройдет! У вас так не получится, как У Д. (Он назвал фамилию одного служителя, который, будучи арестованным, был помещен не в тюрьму, а в Киевскую гостиницу на несколько дней, где находился под охраной и имел многодневные беседы с работниками КГБ. Содержание этих бесед осталось тайной, однако этот служитель был освобожден, вернулся домой и оставил служение в гонимом братстве.) Я понял, что КГБ будет также пытаться меня сломить запутать, лишить духовной силы и парализовать служение.
Первая попытка в этом направлении была сделана в Новосибирске через Анненкова... Высокий гебист долго стоял в дверях "воронка", а затем спросил:
- Где Петя? Где ваш сын?
И так повторял несколько раз.
- Зачем вам Петя? - спросил я.
- Нас интересует, где сейчас ваш сын.
- Вы, наверное, лучше меня знаете, где Петя. Я давно дома не был...
- Но Пети нет дома! - возразил сотрудник КГБ.
Было ясно, что КГБ вел наблюдение за моей семьей и домом, и отсутствие Пети на протяжении нескольких месяцев было замечено. Мои гонители догадывались, что Петя был со мной, и пытались найти его, а затем и мое местонахождение. Но Петя вернулся домой, в Киев, за десять дней до моего ареста, а органы КГБ это проглядели, не заметили.
В поле зрения КГБ не только служители ЕХБ, но и наши дети.
Когда мой сын Петя учился в десятом классе средней школы, в школу однажды пришел сотрудник КГБ капитан Анненков. Петю после уроков вызвали в кабинет к директору школы. Когда он вошел в кабинет, там уже сидел Анненков. Беседуя с Петей, Анненков стал предлагать ему помощь в дальнейшей учебе, в поступлении в институт. Взамен капитан КГБ поставил условие, чтобы мой сын помог им найти меня. Петя отказался:
- Вы что хотите, чтобы я предал своего отца?! Никогда этого не будет!
Анненков пригрозил:
- Мы не дадим тебе дальше учиться!
И Анненков сдержал свое слово. Пете не дали дальше учиться и даже работать, а позднее, когда я уже находился в ЯКУТСКОМ лагере, Петя был арестован и пробыл один год в лагере. Официально его обвинили на суде в том, что он не работал.
Не добившись от меня ответа, сотрудник КГБ ушел. Опять появился пожилой прапорщик, и мы поехали.
Я спросил:
- Что, хозяин не принял?
Молодой конвоир ответил с улыбкой:
- Да. первый хозяин не принял. Повезем вас к другому.
Значит, у КГБ планы изменились за время моего полета из Новосибирска в Киев, и теперь меня везли в общую уголовную тюрьму. Это было 4 апреля 1974 года. Ехали мы довольно долго. Я прикидывал, по каким улицам меня везут... Наконец.
приехали к Киевскому следственному изолятору No 1 Министерства внутренних дел. Так официально называлась тюрьма, которую народ называет Лукьяновка.
Лукьяновская тюрьма состоит из нескольких корпусов. Основу составляет старая четырехэтажная тюрьма, построенная в XVIII веке, во времена правления русской царицы Екатерины Второй: массивные стены, камеры с высокими потолками, длинные коридоры, крутые каменные лестницы с полустертыми ступенями. В этом корпусе сохранилось помещение бывшей тюремной церкви. Сегодня в этой церкви несколько больших камер. В них содержатся женщины-заключенные, а также и "малолетки", т.е. заключенные, не достигшие 18-летнего возраста. В одной из них находилась в 1971 году и моя мама. Ей тогда было 64 года. Второе большое здание - четырехэтажный мужской корпус на 1000 человек, стоящий отдельно от других корпусов. Он был построен во время царского министра Столыпина в 1910 году.
Есть там еще и другие корпуса, поменьше... Общее количество заключенных в Киевской тюрьме пять-шесть тысяч. Камеры разные по размеру. Есть камеры большие, на 50-80 человек, а есть и маленькие, для двух-трех заключенных. Посреди двора, между корпусами расположены прогулочные дворики. Эти дворики обнесены высоким каменным забором и разделены кирпичными перегородками. Наверху, над двориками, металлическая сетка, а также площадка, по которой расхаживает конвой во время прогулки заключенных. Вверху, на специальных металлических фермах, рядом с двориками, стоит телеаппаратура для постоянного наблюдения из административного корпуса за заключенными и поведением охраны. Прогулка - один час в сутки. Это большая радость - после прокуренной камеры выйти подышать свежим воздухом.
Интересна подземная часть Киевской тюрьмы. Многочисленные подземные тоннели-переходы между разными частями тюрьмы: следственным корпусом, старой и новой частью тюрьмы. Эти тоннели внутри перекрываются многочисленными металлическими дверями с крепкими замками и специальной сигнализацией. И конвой, сопровождающий заключенных, имеет специальные электромагнитные ключи, набирает определенный код, открывая двери. Подземных переходов в тюрьме много. Они где-то сходятся, потом опять расходятся. Это целая система. Думаю, что все это имеет специальное назначение: в случае каких-то беспорядков охрана сможет отрезать один корпус тюрьмы от другого, часть людей загнать в эти подземные тоннели при подавлении беспорядков. Это было новостью для меня. Раньше в Киевской тюрьме ничего подобного не было.
Первый раз я сидел в Лукьяновской тюрьме 15 суток вместе с четырьмя братьями по вере. Мы были арестованы за проведение богослужебного собрания в лесу. недалеко от Киева. И вот, спустя 11 лет, я снова в Киевской тюрьме.
Я понимал, что меня ожидают не 15 суток тюрьмы, а несколько лет... При прибытии в тюрьму был произведен обычный обыск, потом душевая. Затем подземным переходом меня повели в следственный корпус. Я получил старый грязный тюремный матрац, такое же грязное одеяло и подушку без наволочки, а простыня вообще не полагалась. Поместили меня в спецкамеру мужского следственного корпуса. Камера рассчитана на двоих, но сейчас в ней стояли две двухъярусные железные кровати, уже на четырех заключенных, посредине маленький деревянный столик и у двери, в углу - туалет. Очень тесно. Окно небольшое, с тремя рядами решеток. Даже днем в камере полумрак, и поэтому круглые сутки горит на потолке электрическая лампочка. Камера, в которую меня поместили, находится на четвертом этаже и имеет номер 68. В камере находятся три человека, и у всех одинаковые отчества: все три Петровичи. Один Михаил Петрович, второй Василий Петрович, третий Анатолий Петрович. Я знакомлюсь и называю себя: Георгий Петрович. Все трое посмотрели на меня с явным недоверием: "Тоже Петрович?! Странное совпадение." В этой камере я пробыл два с половиной месяца. Один из обитателей камеры номер 68, Михаил Петрович, агроном по специальности. Он занимал высокий пост в Управлении сельского хозяйства по Киевской области. Это - человек лет сорока, с большой залысиной, очень спокойный и веселый. На груди, спине, руках и ногах у него густая шерсть... Он шутит над собой, шлепая рукой по лысине: "На голове пусто. а на спине - густо!" В тюрьму Михаил Петрович попал впервые, арестован был за какие-то финансовые нарушения.
Он очень заинтересовался обстоятельствами моего ареста, расспрашивал о верующих, о содержании Библии, о Боге.
Второй Петрович - бывший работник почты, высокий чернявый мужчина лет тридцати пяти. Звали его Василием. В тюрьме он тоже впервые, арестован за хищение заграничных посылок. Работник почты. Он очень напуган арестом, сильно переживает за жену и двоих детей. Третий - Анатолий.
молодой человек лет двадцати трех, месяц назад освободившийся из лагеря и успевший за две недели снова совершить преступление: ограбить пять продуктовых магазинов.
Брал, в основном, водку и вина.
Все они встретили меня дружелюбно. Я рассказал им о себе. о семье, о моих убеждениях, о верующих... Все трое удивлялись мужеству и стойкости верующих. Они и раньше слышали много доброго о наших братьях и сестрах по вере.
Василий лично встречался с верующими-баптистами в своем городе Львове, а Анатолий сидел в одном лагере, под Киевом с членом Киевской церкви Владимиром Николаевичем Лавриненко, которого я хорошо знаю многие годы. Анатолий очень хорошо отзывался о Владимире: "Весь лагерь уважал вашего Владимира. Он очень справедливый, честный и добрый человек! Если бы все люди были, как Владимир, то на земле давно был бы рай".
Владимир Николаевич Лавриненко был арестован в 1968 году в Киеве за участие в изготовлении религиозной литературы гектографическим способом. За это он пробыл в тюрьме и в лагере три года.
В камере номер 68 было только одно свободное место наверху двухъярусной металлической кровати, где я и расположился. Я свободно молился: никто мне не мешал и не препятствовал. Я также много размышлял о моих новых обстоятельствах. Первые дни в этой камере были, фактически, днями отдыха. Одно тревожило меня: что с семьей, и знают ли мои родные о моем аресте. 8 апреля в нашей камере произошли изменения. Утром рано Анатолия забрали с вещами из нашей камеры, а на его место прибыл другой - Валентин.
Это случилось вечером. Среди всеобщей тишины, которая обычно водворяется в тюрьме вечером после ужина, вдруг с шумом открылась дверь, и в камеру с матрацем и узелком с вещами вошел человек лет сорока пяти, небольшого роста, с редкими зачесанными назад волосами, в грязной замасленной телогрейке и такой же грязной фуражке. Новопришедший, тяжело вздыхая, вытирал рукавом пот с лица и лба и рассказал, что его недавно арестовали в одной деревне Киевской области. По его словам, он шофер, перевозил какое-то кровельное железо для покрытия крыш. Это железо было краденое, а он об этом не знал. Его попросили перевезти это железо из одной деревни в другую. Но милиция обнаружила кражу, его машину остановили, и он был арестован. Человек этот рассказывал, что его в милиции избили до крови.
Михаил и Василий, впервые попавшие в тюрьму, с тревогой слушали, как Валентин описывал зверскую расправу над ним в момент ареста и в первые дни. Он говорил, что если и они не расскажут своим следователям все чистосердечно о своих преступлениях, то и их будут бить. Это очень озадачило обоих. О себе Валентин рассказал, что он уже ранее отбыл в лагерях Севера 10 лет. Пять лет назад он приехал в Киев, женился на вдове с ребенком и работал шофером на грузовой автомашине. Он говорил о себе. как о бывалом арестанте, испытавшем северные лагеря.
11 апреля меня в первый раз вызвали на допрос к следователю. Моим следователем оказался очень разговорчивый (вернее, даже болтливый) человек лет 35, среднего роста, худощавый, черноволосый, по фамилии Власюк. Первым делом он представился: "Я - специалист по делам баптистов. Я уже ранее вел следствие по делам двух баптисток. Обе они осуждены к лишению свободы!" (Он назвал две фамилии. Одна из них была мне знакома.) "У меня богатый опыт по вашим баптистским делам!" Следователь Власюк самодовольно улыбался и снисходительно смотрел на меня.
- Что же преступного совершили эти верующие? - поинтересовался я.
- О, одна из них ездила по стране и собирала клеветнический материал об арестованных баптистах для вашего Совета родственников узников, - стал рассказывать Власюк.
- А вторая, сотрудница вашей типографии, печатала запрещенную религиозную литературу!
Я снова спросил:
- Вы считаете, что сведения об арестованных верующих-баптистах клевета?
Власюк громко, с расстановкой отчеканил:
- В нашей стране не судят за веру!
- А за что меня арестовали? - Я посмотрел прямо в глаза следователю. - За воровство, за грабеж, за убийство? За последние годы пятнадцать человек Киевской Церкви были арестованы и судимы только за веру, только за религиозную активность: за религиозное воспитание детей, за проповедь Евангелия, за печатание религиозной литературы!
Власюк завертелся на стуле и замахал руками:
- Не нужно дискуссий! Разве вы не понимаете, что мы строим атеистическое общество, а вы, баптисты, мешаете нам своей верой?! Затем Власюк достал протокол из портфеля и приготовился писать. Он стал задавать вопросы о Совете Церквей ЕХБ, о наших типографиях. Его интересовали фамилии верующих и их адреса... Но я возразил сразу же:
- Вы напрасно рассчитываете, что я приму участие в этом допросе, Я рассматриваю мой арест, как беззаконие!
- Не хотите со мной говорить? - спросил Власюк.
- Я отказываюсь участвовать в беззаконном следствии!
- сказал я. - Ведите следствие сами, без меня.
- Хорошо, я доложу об этом своему начальству, - спокойно сказал Власюк. Затем он доверительно сказал: - Понимаете, мы не будем делать обыска у вас дома. Я ездил к вам домой и сказал вашим родным, что вы арестованы и находитесь в Киеве, в нашей тюрьме. Я не хочу, чтобы они волновались, переживали... Может быть, им что-либо передать от вас?
Я поблагодарил его. Потом, на свидании, уже после суда, мои родные сказали мне, что ничего подобного не было, что он не приезжал к ним и не сообщал, что я арестован и что я в Киеве. После первой встречи Власюк? куда-то исчез. Следствия, фактически, еще и не было... Как я узнал в конце 1974 года, Власюк сам был вскоре арестован за взятки. Бог поругаем не бывает! Следователь Власюк, специалист по фальсификации дел против ни в чем неповинных верующих, сам очутился в Киевской тюрьме. Страдания в тюрьмах молодых христианок, на которых Власюк сфабриковал дело, даром для него не прошли. Конечно, мы, христиане, не мстим за себя и не желаем зла гонителям. Но Бог производит Свои суды над гонителями, как свидетельствует нам Слово Божие: "Ибо праведно пред Богом - оскорбляющим вас воздать скорбью (1 Фесс. 16).
13 апреля, в субботу вечером, я лежал на верхней койке и долго не мог уснуть. Завтра Пасха, светлый праздник Воскресения нашего Господа Иисуса Христа. В камере нас четыре человека. Трое моих товарищей по камере уже давно спали, а я все не мог уснуть. Все размышлял о семье, о детях, о друзьях по вере и служению. В Киеве, да и вообще на Украине и в России, это самый большой и радостный праздник. "Христос воскрес!" Воистину воскрес!" - будут раздаваться приветствия во всех церквах и в христианских семьях. А я один в тюрьме... И таким я почувствовал себя одиноким. Сколько я так пролежал, размышляя, не знаю.
Наконец, задремал... Вдруг сквозь сон слышу пение: "Христос воскрес из мертвых!" Поют молодые голоса: много, большой хор... Пение нарастает, молодые голоса крепнут.
Первая мысль: "Что это? В тюрьме не могут петь! Это ангелы поют! И как хорошо! Господи, слава Тебе!" Я почувствовал, что я как бы взят от земли. Уже нет тюрьмы!
Нет страданий! Христос воскрес! Радость, необыкновенная радость наполнила сердце. А пение все усиливалось и усиливалось:
Христос воскрес из мертвых, Смертию смерть попрал..." Пение становится громче и громче. Да, я взят из тюрьмы! Скоро увижу Иисуса! Еще несколько мгновений, и я буду со Христом! Радость! И все это сквозь сон... Мне так легко и хорошо: "Иисус, мой Иисус!" Но вот раздались крики со всех сторон. В стены нашей камеры стали стучать из соседних камер. "Слушайте! Слушайте!" - кричали проснувшиеся заключенные и в моей камере. Я открыл глаза и сел на кровати, недоумевая. Пасхальное пение мощной волной врывалось через открытую форточку тюремного окна. Но кто это поет? Вся тюрьма встрепенулась и слушала. В тюрьме - и пасхальное пение - невероятно! Но вот залаяли сторожевые собаки. Снаружи шум, крики охраны... Пение прекратилось.
В нашей камере все привстали на своих койках: "Что это такое?! Кто пел?" А я понял: пели друзья по вере. Но кто они?
И как они прошли к тюрьме? Одно было ясно: я не одинок.
Господь посетил меня через пение моих дорогих друзей по вере. Наша камера, да и вся тюрьма долго не могли заснуть.
Многие заключенные задумались о Боге, говорили о верующих... А я получил ясное подтверждение, что друзья и моя семья знают, где я.
И только спустя восемь месяцев, уже после суда, во время свидания с семьей, я узнал, что около пятидесяти человек молодежи из нашей Киевской Церкви пришли перед Пасхой ночью к тюрьме. Рядом с тюрьмой расположен госпиталь.
Молодежь прошла на территорию госпиталя, подошла поближе к каменному тюремному забору и стала петь. Мои юные друзья пели как раз напротив моей камеры. Как они узнали, в каком здании меня содержат и в какой именно части здания?!
Это Господь привел их к моей камере! Это чудо Божье! Друзья очень рисковали. Их могли арестовать за пение христианского гимна возле тюрьмы. Но они верили и молились.
Они горели желанием ободрить узника, своего брата по вере, и поздравить с праздником Воскресения Иисуса Христа! Как об этом прекрасно сказано в Евангелии от Матфея:
"в темнице был и вы пришли ко Мне... так как вы сделали это одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Матф. 25:35-40). Так скажет им в свое время Сам Господь!
Когда охрана услышала пасхальное пение, она тоже сначала растерялась, не поняла, кто поет и где? Но потом солдаты охраны с собаками побежали на территорию госпиталя с целью задержать поющих. Молодежь, услышав крики и собачий лай, исчезла... Никто не был задержан, Господь сохранил их.
В понедельник Надя, моя жена, принесла мне первую передачу. Со смешанным чувством я держал в руках мешочек с продуктами: чувствовал и радость, и в то же время скорбь.
Новая разлука и переживания для детей, для всей моей семьи... Как они себя чувствуют? Как снова перенесут тяжесть разлуки? Эта передача была праздничная, пасхальная. Мне передали даже три крашеных яйца. что обычно не принимают в тюрьму. Как я потом узнал, Надя упросила об этом женщину, принимавшую передачу... Я взял и разложил продукты на маленьком столике камеры: белый хлеб, колбаса, три яйца, яблоки... В тюрьме это праздник! Я пригласил своих сокамерников, в том числе и Валентина, к столу: "Сегодня второй день Пасхи, светлого Христова Воскресения, и у нас в камере будет праздничный стол. Но прежде всего я хочу помолиться Богу и поблагодарить Его за любовь к нам, людям, и попросить Божьего благословения и на ваши сердца, чтобы и вас коснулась милость и благодать Божия!" Я попросил всех встать. Они встали, и Валентин - тоже. Правда, я заметил, что он сначала пристально посмотрел на меня и чуть помедлил, но все же встал. Я совершил молитву, и потом вместе мы разделили трапезу. Я взял два яйца и отдал одно Михаилу, второе Василию, а третье разделил себе и Валентину. Михаил и Василий протестовали и говорили, чтобы я взял себе целое яйцо, но я сказал:
"Разрешите мне вас угостить!" Конечно, эта совместная трапеза создала теплую, почти домашнюю обстановку в камере. И мы потом много беседовали о Христе, о Его смерти и Воскресении, и о том, что христианство невозможно убить, уничтожить! Михаил и Василий задавали много вопросов, но Валентин молчал.
В течение первых двух месяцев после ареста у меня не было, собственно, никакого следствия. Но в эти два месяца меня посещали сотрудники КГБ, главным образом, майор Фесуненко. "Знаменитый", я бы сказал, майор, ведущий большую работу по запугиванию или обольщению верующих. В конце апреля 1974 года, в первый месяц моего заключения, я был вызван на допрос к следователю. Когда конвой ввел меня в кабинет, там сидел за столом полный черноволосый мужчина, лет сорока двух-сорока пяти, в темно-синем костюме. Он назвал себя: "Майор КГБ Фесуненко!" - и протянул разрешение прокурора г. Киева на проведение беседы со мной: "Все законно, Георгий Петрович! Даже нам, органам КГБ, приходится просить у прокурора разрешения на беседы с арестованными. Видите, какая строгая законность в нашей стране?!" Он сидел, откинувшись на спинку стула, и улыбаясь, уверял меня, что все законно, хотя я молчал и ни о чем не спрашивал. "Я предвидел ваш вопрос о законности, повторил Фесуненко. - Мне разрешили беседовать с вами!" Затем майор стал рассказывать, что он знаком со многими баптистами Украины, и стал перечислять фамилии. Некоторые из них были знакомы мне. Он сказал, что беседы происходят не только в тюрьмах, но и в домах верующих и на местах их работы... Он самодовольно улыбался и говорил, что КГБ все знает о внутрицерковной жизни, знает взгляды каждого верующего, наблюдает и контролирует жизнь каждого.
"Мы вас всех охраняем от западных разведывательных центров!" - заявил Фесуненко.
Я внимательно слушал его, а па душе была глубокая скорбь.
В каком тяжелом положении находятся христиане в моей стране, если КГБ, т.е. органы политической полиции, считают своим законным правом лезть в душу верующих, допрашивать их на местах работы, в квартирах, контролировать их личную жизнь, веру и служение Богу. Все это делается под мнимым предлогом охраны их от Запада. КГБ называет подобные встречи, как и сегодня, беседами. Но разве это беседы? Это самые настоящие допросы по вопросам веры и духовного служения. Да, секретная полиция, КГБ, ведет широкую и открытую борьбу с религией. "Среди вас, баптистов, есть разумные люди, хорошо понимающие сегодняшнюю ситуацию в стране. Не бойтесь нас!
Не бойтесь органов КГБ! Давайте вместе работать. Мы готовы помочь вам. Георгий Петрович. Вы должны повлиять на Совет Церквей ЕХБ, на изменение его курса".
Затем майор коснулся моего семейного вопроса. Моя дочь Наташа в 1973 г. была изгнана из Медицинского техникума с последнего курса, хотя отлично занималась и была одной из лучших студенток. Ей как-то удалось поступить на работу в детский туберкулезный санаторий медицинской сестрой-массажисткой, но оттуда ее через полгода уволили по указанию КГБ. Главврач ей сказал: "Выбирай: или Бог, или медицина!" И вот сейчас майор Фесуненко предлагает мне:
- Я недавно узнал, что Наташу уволили с работы. Хотите, я сегодня же свяжусь с начальством санатория и ее восстановят на работе?!
Я спросил:
- А при чем здесь КГБ? Разве вопрос приема на работу входит в ваши функции?!
Майор КГБ предложил:
- Вы только поручите мне этот вопрос, и я лично поеду в этот санаторий и Наташу немедленно восстановят!
Это был трудный момент: как отец, я переживал за судьбу моей дочери, желал ей блага, но не мог принять этот подарок из рук политической секретной полиции. За это от меня потребуют соответствующую плату, т.е. измену Богу и гонимому братству Евангельских христиан-баптистов. Я не стал просить КГБ о помощи.
Майор много клеветал на наших братьев, но я молчал, стараясь не быть участником этих разговоров. Иногда я не выдерживал, когда он касался конкретно хорошо известных мне служителей братства на Украине, и возражал... А затем потребовал: "Прекратите клеветать на моих братьев! Я не хочу вас слушать!" В дальнейшем я стал вообще отказываться от участия в этих, так называемых, собеседованиях. Но майор КГБ Фесуненко опять показывал мне документ, подписанный прокурором г. Киева, что ему разрешено проводить со мной беседы. Он говорил: "Это вам только на пользу. Это не следствие, это собеседование, и вы должны понимать, что эти собеседования вам лично нужны!" Майор явно намекал, что следствие еще не ведется, и вопрос, что со мной делать, все еще решается, и что от этих бесед зависит мое будущее, моя свобода.
Беседа длилась четыре часа. Затем майор вызвал конвой, и когда конвоир стал уводить меня, Фесуненко сказал: "Хорошо подумайте обо всем, что я сказал. Если я вам буду нужен, вызовите меня через администрацию следственного изолятора".
КГБ очень хотел завязать со мной незаконные контакты, но с явным желанием, чтобы инициатива исходила от меня.
Я решил отказаться от очередного вызова на беседу с КГБ.
Когда конвой открыл дверь камеры и вызвал меня, я решительно заявил: "Я не желаю встречаться с майором КГБ! Церковь и религия не имеют никакого отношения к КГБ!" Тогда администрация тюрьмы вызвала спецконвой, т.е. специальную группу охраны по ликвидации беспорядков в тюрьме. Явились четверо рослых сильных охранников, и мне пригрозили смирительной рубашкой. Мне сказали: "Мы все равно доставим вас в кабинет для беседы!" Затем они схватили меня, вывели из камеры и около получаса держали в специальном боксе, т.е. тесном металлическом ящике, настоящем гробу, поставленном вертикально. Бокс был без всякой вентиляции, но заполнен густым удушливым дымом, похожим на табачный: дышать было нечем... Я был в полуобморочном состоянии, когда меня вывели из этого бокса. Вначале я мог передвигаться только держась руками за стены.
На третьей "беседе" кроме Фесуненко присутствовал и генерал КГБ. высокий худощавый мужчина лет пятидесяти. Одет он был в новенький серый костюм, большие белоснежные манжеты рубашки с запонками красиво облегали его тонкие руки.
И белизна этой рубашки разительно не вязалась с мрачной тюремной обстановкой! Казалось, своим внешним лощеным видом генерал хотел внушить мне, заключенному: "Зачем тебе тюрьма? Видишь, как хорошо на свободе?!" Был уже май 1974 года. Велась гигантская работа со стороны органов КГБ, чтобы низложить Церковь Божью изнутри, сломить ее служителей через тюрьмы и лагеря или подкупить временными льготами, и склонить к компромиссу с атеизмом многих верующих... Генерал мне прямо сказал: "Георгий Петрович, может быть, хватит для одной семьи страданий? Вы лишились в детстве отца, сами отбыли заключение на Урале.
После этого почти четыре года скитаний на нелегальном положении. И мама ваша только что вернулась из лагеря. А теперь на вас заведено новое дело. Может быть, все-таки достаточно для одной семьи?! Вы много уже послужили вашему Богу, и для чего вам и вашей семье брать на себя больше других? Пусть теперь другие потрудятся для Бога. Вы уже сделали свое!" А Фесуненко со своей стороны, перегнувшись через стол, проникновенно добавил: "Георгий Петрович! Вы уже заработали Царство Божие для себя! Пусть другие верующие теперь также поработают, как вы! Вам теперь нужно спокойно пожить.
Давайте договоримся!" Из этих высказываний я понял, что генерал очень недоволен Советом Церквей ЕХБ, его составом и направлением служения.
И для этого у него была веская причина: на протяжении ряда лет КГБ пытался проникнуть в Совет Церквей ЕХБ, иметь в нем своих людей из числа нестойких служителей, склонных к компромиссу с атеизмом. Но все попытки терпели провал, хотя мы и лишились нескольких служителей, которых Совет Церквей вынужден был вывести из своего состава. Такую принципиальную позицию Совета Церквей ЕХБ к чистоте своих рядов КГБ воспринял, как посягательство на свои права. Генерал КГБ задал вопрос:
- Почему Совет Церквей вывел из своего состава пресвитера Н.?
- А почему это вас интересует?! Это дело самих верующих, но не органов КГБ! - ответил я.
- По какому принципу вы выбираете служителей в Совет Церквей ЕХБ? - снова спросил генерал.
- По принципу верности Богу! - ответил я.
А в это время в камере No 68 органы КГБ готовили большую провокацию. Это произошло однажды днем, когда мы все четверо были в камере. Михаил и Василий сидели на нижней койке и играли в шахматы. Они были увлечены игрой и почти не обращали внимания на все остальное. Я, задумавшись, стоял у окна. Валентин был в противоположном углу камеры. Обычно в камере он ходил в брюках и в майке, но сейчас он почему-то надел свой серый пиджак. Когда я посмотрел в его сторону, он, многозначительно посмотрев на меня, приложил палец к губам. Затем Валентин подошел ко мне и, стоя спиной к играющим, вынул из кармана пиджака несколько листов бумаги, на которых было что-то отпечатано типографским способом. Он протянул мне листы, и опять предостерегающе приложив палец к губам, вернулся к двери, как бы наблюдая за игрой в шахматы.
Развернув листы, я увидел, что на каждом из них в правом верхнем углу было написано: "Секретно! Только для служебного пользования!" Затем шли какие-то цифры и описательная характеристика человека, его внешний вид: цвет глаз, форма бровей, форма носа. губ, лица, рост, цвет волос, особенности речи и т.п. После каждой характеристики - цифры.
На других листах была характеристика различных видов преступлений. Например, вскрытие сейфов: каким образом сейф вскрывается, при помощи ключей или при помощи сверла, или автогеном, т.е. всевозможные способы. Были также и другие данные о преступнике: где совершал преступление, в каких областях СССР. И все это зашифровано цифрами, если преступление совершено в Донецкой области - один номер, если в Киеве - другой номер и т.д.
Я сразу же понял, что это специальная шифр-карта для закладывания в компьютер данных по всесоюзному учету уголовных преступников-рецидивистов самых разнообразных категорий. И то, что там было написано: "Секретно!", меня очень насторожило. Я держал эти бумаги в руках всего несколько минут и понял, что их нужно немедленно отдать Валентину.
Это провокация! Такой секретный документ никак не мог попасть в камеру тюрьмы без ведома охраны и КГБ. Скорее, как можно скорее мне нужно избавиться от него, иначе будет большая беда! Выбрав момент, когда Михаил и Василий были увлечены игрой и наклонились над шахматной доской, я приложил палец к губам, посмотрел на Валентина и поманил его к себе. Он подошел и стал спиной к играющим, чтобы они ничего не заметили. А я, неожиданно для Валентина, буквально всунул эти бумаги в его руки. Он очень удивился, но взял их и положил во внутренний карман пиджака. Когда нас через час вывели на прогулку, он спросил:
- Почему вы отдали эти бумаги, не читая? Разве они вам не интересны?
Я ответил:
- Для меня в них ничего удивительно нет. Это материал для компьютера, специально предназначенный для учета преступников.
В тот раз я больше ничего ему не сказал. Я даже не показал вида, что удивлен наличием у него секретных бумаг. Он еще несколько суток держал эти бумаги при себе. в кармане пиджака. Я спал тогда на верхней кровати. Он тоже спал на верхней кровати, напротив меня. И когда Валентин замечал, что Михаил и Василий уже спят на нижних койках, он вынимал эти секретные бумаги и начинал их просматривать. Иногда я замечал, что он косился на меня, желая заинтриговать, чтобы я все-таки взял бумаги и получше их рассмотрел, но я не проявлял интереса. Иногда он делал мне знак рукой:
"Может, посмотришь?" Но я понимал, что если я возьму в руки эти документы, то сейчас же откроется дверь и ворвется охрана, сделает обыск, и у меня найдут эти секретные документы. Валентин и двое других заключенных подтвердят, что документы нашли у меня, что я их пронес в камеру тюрьмы. А КГБ оформит все документально, и судить меня будут уже не за религиозную деятельность, но за хищение секретных государственно-важных бумаг. За это могут дать статью особых государственных преступлений и любое наказание, вплоть до расстрела.
Через несколько дней Валентин эти бумаги порвал, но сделал это так, чтобы только я один видел. Он их выбросил.
Хотя провокация с секретными бумагами не удалась, Валентин продолжал находиться в нашей камере. Я не напоминал ему об этих бумагах, но мне было ясно. что он работает на КГБ. Вот только кто он?! Завербованный ли он заключенный или штатный сотрудник КГБ? Для меня это пока еще было не ясно. Валентина часто вызывали и уводили из камеры, по его словам, на допросы... Если его вызывали до обеда, то приходя с допроса. он ничего не ел. Это могло быть или от сильного переживания или потому что его подкармливали лучшей пищей, чем тюремная. Бывало и так, что наших двух сокамерников куда-то увозили из киевской тюрьмы на несколько дней, и мы с Валентином оставались вдвоем в камере. И он меня спрашивал. бывал ли я в Казахстане, перечислял некоторые города. Несколько позднее мой второй следователь по фамилии Бех тоже интересовался, бывал ли я в Казахстане и где именно. и есть ли там баптисты-казахи.
Но главное, что интересовало КГБ - откуда и куда я ехал, и почему очутился в Новосибирске. При аресте у меня было отобрано одно стихотворение, оно было написано начинающим поэтом, верующим. Это было стихотворение о Николае Хмаре.
Я обрабатывал это стихотворение, и моей рукой оно было переписано. Органы КГБ решили, что это мое стихотворение. В нем описывалось, как поезд проходит мимо Кулунды. Это маленькая, заброшенная в степи станция. Здесь была дописана последняя страница жизни Николая Хмары. Он был подвергнут пыткам за веру в Бога в тюрьме г. Славгорода и умер в Барнаульской тюрьме. Николай Хмара, отец четверых детей, уверовал в Бога в 1963 году и через шесть месяцев после этого был арестован и осужден на три года лагерей. Когда он находился в тюрьме сразу же после суда, тюремное начальство пыталось его "перевоспитать" зверскими методами. Но Николай Хмара остался верным Богу до конца, до мученической смерти. Обо всем этом было написано в стихотворении. КГБ интересовал вопрос, был ли я в Кулунде, знаком ли я с семьей Хмары. Работники КГБ хотели также проследить мой маршрут: куда я вез типографскую краску, микрат Библий и Евангелия на казахском языке. Они хотели найти место нашей типографии.
Наконец, от Валентина, видимо, стали требовать, чтобы он на меня воздействовал более активно, не давал мне покоя, потому что я в камере открыто молился, беседовал о Боге и Даже писал стихи. Валентин видел, что я что-то пишу. А я писал стихотворения, обрабатывал их, потом листки рвал. Но в моей памяти сердца написанные стихи фиксировались. По-видимому, органы КГБ решили создать мне тяжелую обстановку в камере. Валентин стал грубо насмехаться надо мной, над верующими, над Библией: "Баптисты - враги народа! Библия книга сказок! Христос - миф!" - при этом он употреблял грубые, циничные слова в адрес Бога, Христа, веры. Его останавливали Василий и Михаил, но Валентин продолжал свои глумления и насмешки. Потом он стал рассказывать грязные, неприличные анекдоты. Видя, что мне это не нравится, Валентин совсем обнаглел. Я несколько раз пытался его остановить:
- Для чего вы это рассказываете? Как вам не стыдно?!
- А что, здесь монастырь? - спрашивал он с насмешкой.
- Здесь не монастырь, но кому нужна такая грязь?
- Что хочу, то и говорю! Это мое право! Тюрьма не место для святых!
И тогда за меня заступился Михаил. Он сказал:
- Георгию Петровичу не нравятся твои басни. Он верующий, и он не может уйти отсюда, но у нас есть другие темы, можно говорить о другом!
Валентин возражал:
- Никакой он не верующий! Он только притворяется, что верит. Кто в наше время серьезно верит в Бога?! А он еще и инженер. Я еще не встречал в своей жизни такого, чтобы инженер верил в Бога. Не верьте ему! И Валентин с какой-то зловредной радостью рассказывал о своих и чужих грязных любовных похождениях. Он это делал, чтобы вывести меня из равновесия. Вызовы Валентина, якобы на допросы, участились. Возвращаясь в камеру, он стал задавать мне все новые вопросы:
много ли я ездил по стране, были ли у меня контакты с политическими диссидентами и каково мое отношение к ним, имеются ли у нас, баптистов, контакты с зарубежными религиозными центрами и др. Я молчал.
Так прошел весь апрель, май. начало июня. Я очень тяготился присутствием в камере провокатора. Один раз я рассказал Михаилу и Василию о 30-х - 40-х годах, о массовых арестах верующих, о том, что жизнь многих христиан окончилась в тюрьмах и лагерях. Валентин на это очень нервно реагировал. Двое других проникались сочувствием к христианам, которые так мужественно отстаивали и продолжают защищать свое право верить в Бога. Михаил восхищался и говорил: "Хотя я и атеист, но я знаю, что верующие - настоящие люди!
Сколько их прошло через тюрьмы и лагеря, и они до сих пор остаются верны своей идее. Это уникальное явление в истории нашего общества!" Валентина это страшно выводило из себя.
Он бегал по камере, стучал в дверь, взбирался по решетке на окно, как обезьяна, хватался за решетку и кричал, буквально беснуясь: "Бога нет! Библия - обман! А Винс, разве он верующий? Он неверующий! Разве может инженер быть верующим?!" - многократно повторял он.
"Кто такой Валентин? - все чаще спрашивал я себя. - Это не заключенный. Он - провокатор! Пребывание в нашей камере - это его работа, его служба... Да, он не обычный заключенный, а штатный сотрудник органов КГБ, я не сразу это понял. А обвинять кого-либо, кто находится с тобой в одной камере, в том, что он сотрудничает с органами, очень опасно.
Надо действовать наверняка, быть полностью уверенным в этом.
Но обвинять, что он даже не заключенный, а штатный работник КГБ, выдающий себя за заключенного, - особенно опасно. Здесь ошибки быть не должно. Если человек невиновен, а ты обвиняешь его, то по внутритюремным арестантским законам он имеет право избить тебя и даже убить за ложное обвинение".
Поэтому этот вопрос для меня был очень сложным. Я много молился... История с документами, которые Валентин пронес в камеру тюрьмы и пытался потихоньку, скрытно от других, вручить мне, была первым сигналом, что этот человек очень опасен. Постоянные распросы о маршрутах моих поездок по стране, попытка в разговорах оправдать органы КГБ в массовых репрессиях верующих, циничное глумление над христианской верой - все это говорило о многом.
Я много молился и ожидал окончательного и ясного ответа от Господа, кто же этот человек? Я стал поститься и усиленно взывать об этом к Богу. Валентин удивлялся: "Почему вы не кушаете?" Я усиленно молился, преклонив колени у кровати. Другие заключенные не мешали мне. Так прошло несколько дней.
Ночью с пятницы на субботу я вижу сон. Наша камера, и мы в ней четверо. Только почему-то я лежу на нижней койке и Валентин на нижней, напротив меня, а Михаил и Василий -на верхних. Хотя в действительности все было наоборот. И вот я вижу: тускло горит электрическая лампочка. Валентин лежит на нижней койке и спит в одежде, и на нем милицейские брюки с красными лампасами, но пиджак гражданский.
И во сне я услышал как бы голос, говорящий мне: "Это КГБист!" Когда я проснулся, то понял, что это ответ Господа на мою молитву. Господь сегодня что-то важное раскроет.
Утром, как обычно, нам принесли на завтрак немного жидкой пшенной каши. Я позавтракал вместе со всеми. Разговор был нормальный, спокойный. С Валентином я о чем-то немного поговорил, как и со всеми. Потом был обед, и после него нас повели на прогулку. И вот на прогулке, в прогулочном дворике, Михаил стал опять интересоваться арестованными верующими. Я рассказал, как в маленьком сибирском городе Омске за период с 1936 по 1940 год было арестовано свыше 50 проповедников Евангелия. А сам город в то время насчитывал не более 300 тысяч жителей. В 1944-1945 гг.
четверо верующих, в том числе одна сестра, вернулись домой, а все остальные умерли в лагерях. Михаил сказал:
- Я слышал о многих невинных писателях, музыкантах, артистах, врачах, инженерах, арестованных и умерших в лагерях. И вот теперь вы рассказали, что так много верующих было замучено!
Тут же я добавил:
- Да. и мой отец был замучен в 1943 году. Он умер в лагере, в районе Магадана, а через 20 лет был посмертно реабилитирован. А теперь по тем же религиозным мотивам и я нахожусь здесь, в этой тюрьме. Да и мама моя по тем же мотивам отбывала в тюрьмах и лагерях 3 года. Родной брат моей мамы, верующий, был арестован в 1938 году и умер в тюрьме, а его жена 17 лет провела в Магадане за веру в Бога. Ее родная сестра с мужем тоже были в заключении 5 лет. И отец их был арестован и осужден на 5 лет.
Михаил схватился за голову:
- Это же сплошной ужас, что вы, верующие, перенесли!
Этот разговор происходил в прогулочном дворике. Мы с Михаилом говорили спокойно и негромко. Василий молча слушал. Но Валентин вдруг громко закричал:
- Хватит об этом говорить! Что вы все об одном и том же говорите?! В настоящее время этого нет! Сейчас органы КГБ не занимаются верующими. Они занимаются только вопросами государственной безопасности. Подумаешь, столько раз вы намекали, что КГБ занимается лично вами, баптистами. Кому вы нужны, чтобы КГБ занимался какими-то религиозниками!
Здесь уже чувствовалось, что говорит не заключенный, а официальный представитель органов КГБ: это было видно по характеру и тону высказываний. "Заключенный" Валентин вдруг стал защищать эти органы. Здесь я почувствовал, что должен прямо все сказать Валентину.
- Валентин, я полагаю, довольно нам находиться в неопределенном положении. Необходимо выяснить наши взаимоотношения до конца! Скажите, кто же вы такой?! Нужно, чтобы это было ясно не только мне, но и всем остальным в камере! - говорю я.
И тут Валентин как закричит:
- Вы сектанты, баптисты! Вы клевещете на советское государство! Вы не религией занимаетесь, вы занимаетесь политикой! Вы власть обвиняете, что она замучила тысячи ваших верующих?! Это все ложь, клевета!
Тут я остановил его:
- Довольно. Валентин, нужно внести ясность! Вы не тот, за кого себя выдаете!
- А кто я такой?! - Валентин резко повернулся ко мне.
Мы стояли друг против друга, а рядом стояли Михаил и Василий. Они внимательно слушали. Тогда я говорю ему:
- Вы не заключенный, вы - провокатор! Вы - работник КГБ!
Валентин побледнел и спросил:
- У вас есть данные?!
Стараясь быть как можно спокойнее, я сказал:
- Вы помните, как на четвертый день вашего пребывания в нашей камере вы пытались мне вручить секретный документ, шифр-карту по всесоюзному учету преступников?!
Если бы Валентин возразил на это: "Что ты выдумываешь? Никогда ничего подобного не было, ты сочиняешь!", то, конечно, наши сокамерники не поняли бы, о чем идет речь.
Но Валентин стал оправдываться:
- Подумаешь, секретные документы? Да я их украл, когда был в районной милиции в Обухове. Я там украл 10 листов этих документов и раздал их другим заключенным в Обуховской тюрьме. Даже и сюда, в Киев, привез и раздал ребятам в других камерах. Михаил и Василий удивленно смотрели на нас:
о чем речь?! Тут я им все объяснил:
- Как вы слышите, Валентин признает, что принес в тюрьму секретные документы государственной важности. И он эти документы пытался вручить мне! Но вы оба этого не видели, вы играли в шахматы в тот момент.
И я рассказал им, как Валентин делал мне знаки, чтобы я молчал и тут же объяснил, для чего он это делал.
- Вы хотели, - обратился я к Валентину. - чтобы в тот момент ворвались работники тюрьмы и у меня в руках увидели секретные документы?! Тогда бы меня осудили не как христианина, а как шпиона, укравшего у государства секретные документы!
Валентин сразу же сник и замолчал. А когда нас привели в камеру после прогулки, он лег на койку, отвернулся к стене и молча пролежал до конца дня. В субботу и в воскресенье начальство тюрьмы и КГБ отдыхает, и Валентина никто не вызывал. И то, что он лежал, отвернувшись к стене, еще раз подтвердило, что провокация КГБ полностью провалилась.
На следующий день, в воскресенье, Валентин не пошел на прогулку. Мы пошли втроем. Предполагаю, что через администрацию тюрьмы он сообщил КГБ о своем провале. Во время прогулки Михаил и Валентин говорили:
- Мы тоже подозревали, что он работал против нас троих. Но то, как вы прямо обвинили его, что он работник КГБ, это удивительно! Неужели это действительно так?!
Я ответил:
- Думаю, что я не ошибся!
Тогда Василий говорит мне - У меня есть два факта, чтобы подозревать Валентина. Михаилу я уже говорил об этом. Помните, вы подарили мне брюки?
Я действительно месяц тому назад подарил брюки Василию.
У него был очень хороший костюм, в котором его арестовали.
Летом было жарко, а у него не было перемены брюк. У меня же была пижама, и я носил ее в камере. А на вызовы я надевал костюм. Потом, в очередной передаче, моя жена передали мне хлопчатобумажные простые брюки серого цвета. Мне они не были нужны, и я сказал Василию: "Жалко мне, что ты треплешь свой костюм в камере. Возьми эти брюки!" Дело в том, что жена Василия с двумя детьми жила во Львове, далеко от Киева. Она не могла приехать в Киев сразу после ареста.
Об этих брюках знали только Валентин, Михаил и я. И вот теперь Василий рассказывает:
- На допросе мой следователь сказал мне однажды: "Там в вашей камере сидит баптист, агитатор, будьте с ним осторожны. Он будет стараться завербовать вас в свою веру.
Вот он вам и брюки подарил. Это он хочет приласкать вас подкупить".
Василий удивился:
- Откуда об этом мог знать мой следователь? Значит кто-то сказал. Но кто мог сказать? Когда я сказал об этом Михаилу, он удивился. Вы не могли сказать... Значит, об этом говорил Валентин, и он имеет какие-то контакты с моим следователем!
Потом другой момент: Василия во время одного вызова на допрос возили из тюрьмы в другой район Киева. И вот Василий в этапной камере встретился с одним человеком.
Они разговорились. Тот спросил, в какой камере сидит Василий и кто с ним. Василий ответил, что в камере No 68, и что с ним сидят: баптист, агроном и шофер Валентин. Тогда тот человек сказал, что несколько месяцев тому назад он был в одной камере с Валентином. И добавил:
- И вот в той камере наговорил много лишнего, и теперь все это знает мой следователь. Теперь он уже целый месяц терзает меня, требуя признания в том, о чем я говорил в камере Валентину. Будьте с ним осторожны!
Я спросил:
- А вы помните, Михаил, что и вашим делом Валентин очень интересовался?
- Да, я замечал, что следователю много известно о том, что мы говорим в камере.
Затем я подытожил наш разговор:
- Мне кажется, что в отношении вас обоих для Валентина это дополнительная работа, а, в основном, он работает против меня. Работники КГБ готовили провокацию против меня с теми секретными документами, а также оказывали на меня давление через Валентина, создавая тяжелую обстановку в камере. Ведь у меня фактически эти два месяца еще и не было следствия. Мной занимаются только органы КГБ. Они делают это и в кабинете следователя через Фесуненко, и в нашей камере через Валентина. Вот увидите, в понедельник, наверное, уберут или меня, или Валентина!
Так и получилось. Рано утром в понедельник Валентина вызвали якобы к следователю. Мы остались втроем в камере.
Через час Валентин приходит и начинает собирать свои вещи. "Меня сейчас повезут в другой город на очную ставку..." Мы переглянулись. Все было ясно. Власти убирают своего работника после его провала в нашей камере. Но у меня было намерение до конца разоблачить провокатора, и, подойдя к окну, я стал лицом к камере и, заложив руки за спину, сказал: "Валентин, вас сейчас увезут, но я должен сказать следующее: я по-прежнему утверждаю, что вы - работник КГБ и находитесь в нашей камере под видом заключенного. Это незаконный, запрещенный советскими законами метод проведения следствий. И те люди, которые применяют эти провокационные методы, должны привлекаться к ответственности. Не в моей натуре делать что-либо скрытно, из-за угла. Я стараюсь всегда действовать прямо и открыто. И поэтому я хочу сказать вам, что этот вопрос я так не оставлю. Я потребую у высших правительственных органов создания комиссии по расследованию того факта, что со мной в одной камере два месяца находился сотрудник КГБ под видом заключенного. Я намерен также поднять этот вопрос на суде!" Тут Валентин бросил свои вещи. которые он собирал, подскочил ко мне, стал размахивать руками и кричать:
- Если ты (до этого он всегда обращался ко мне на "вы") посмеешь где-то сказать об этом, то учти, я тебе глотку перегрызу и глаз выну, даже в присутствии охраны!
- Вы можете это сделать и сейчас, - сказал я спокойно, стоя с руками за спиной.
Валентин стал громко кричать:
- Я тебя убью! Я тебя задушу!
Тут подбежали Михаил и Василий и встали рядом со мной.
- Валентин, успокойся!
Валентин буквально бесновался; со злобным лицом он подпрыгивал передо мной, размахивал руками. А через гладок в двери камеры за всем этим наблюдали охранники. Они стояли в коридоре, перед дверью, и ждали, что между нами произойдет драка, чтобы ворваться в камеру и потом свести весь конфликт к обычной драке между заключенными. И, хотя руки Валентина чуть ли не касались моего лица, я продолжал держать свои за спиной. Он пронзительно кричал, брызгая слюной.
Я спокойно прошел мимо него и сел на нижнюю койку. Мысленно я призывал Господа, чтобы Он укрепил меня. Я старался не оскорблять этого человека, но спокойно и определенно опять сказал:
- Валентин, я все равно намерен ставить этот вопрос перед судом. Я это должен сделать!
Он замолчал. А через несколько минут Валентин, уже совершенно другим тоном, сказал:
- Георгий Петрович, ведь вы христианин. Вы же должны прощать своим врагам. Вы же знаете, что меня за это будут бить!
Этим он окончательно показал, что он провалил крупную операцию КГБ не только против меня. но и против Совета Церквей ЕХБ. Я знал, что никто его бить не будет, что он пытается воздействовать на мои христианские чувства.
Я говорю:
- Да, Валентин, Евангелие говорит, чтобы мы прощали врагам. Но есть один грех - это грех Иуды, грех предательства.
А о таких людях в Библии не сказано даже, чтобы о них молиться. Вы находитесь здесь под видом заключенного и в то же время предаете не только меня, но и работаете против них - я указал на Михаила и Василия. - И теперь вы говорите, что вас будут бить? Никто вас и пальцем не тронет, вы не заключенный. Но теперь вы сами сознались, что вы сотрудник КГБ.
Я понимал, сколько невинных душ, и не только христиан, погублено было при помощи провокационных, запрещенных законом методов, и что нужна широкая огласка этого факта. Должен быть положен конец провокационной деятельности КГБ против христиан! В это время открылась дверь и вбежали охранники, Они слышали повышенные голоса и думали, что уже происходит драка. Но они увидели, что я сижу спокойно, а Валентин стоит в стороне от меня. Они посмотрели на него и сказали: "С вещами!" Он взял свои вещи, подал руку Михаилу и Василию, потом подошел ко мне и мне тоже подал руку. Я сказал ему: "Предателю я не могу подать руки. Я не хочу быть соучастником ваших беззаконий!" И он вышел. Мы остались втроем.
А Михаил все качал головой и говорил:
- Смотрите, что происходит! Я ведь только читал в детективных романах о таком. И теперь в нашей камере подобный случай. Никогда не подозревал, что органы КГБ применяют такие методы. Что же теперь будет с нами?
- Теперь нашу камеру разгонят. Нас вместе не оставят.
А Валентин получит отпуск, отдохнет на море пару месяцев, а затем опять будет строить новые провокации в какой-нибудь камере Киевской тюрьмы или в другом городе, - высказал я свое предположение.
И действительно, через два часа меня вызвали с вещами и перевели на второй этаж, в подобную же спецкамеру No 37.
Может быть, власти хотели подчеркнуть, что я слишком часто вспоминаю 37 год, год особо жестоких репрессий против верующих...
Камера No 37 - такая же маленькая спецкамера на 4 заключенных, как и No 68. До моего прихода в ней содержались два человека. Один - еврей с русской фамилией Кольев, тридцативосьмилетний мужчина с постоянно согнутой спиной, инвалид.
Несколько лет тому назад во время работы он попал в авто161 дорожную аварию, в результате чего получил повреждение позвоночника. Он был на инвалидной пенсии и готовился выехать в Израиль. Он уже имел выездную визу и приготовился к отъезду. Его жена, врач, уволилась с работы. У них было двое детей. И вдруг арест: его прямо с постели положили на носилки и увезли в тюрьму. Его обвинили в даче взятки.
Кольев был человеком общительным, разговорчивым, с черной шапкой курчавых волос на голове. "Представляете, только месяц оставался до выезда?!" - жаловался он. В тюрьме сначала он не мог даже передвигаться. "Понимаете, тюрьма вылечила меня, поспал на железе шесть месяцев и поправился", - говорил он, шутя. При мне Кольев уже передвигался самостоятельно. Он постоянно, даже летом, носил безрукавку на заячьем меху. Кольев был оптимистом: "Все равно уеду в Израиль, даже если и срок дадут!" Второй сокамерник был украинец, лет тридцати пяти, атлетического телосложения, но имени Николай. Он много занимался спортом, тяжелой атлетикой. По специальности он техник-строитель. Николай арестован был за кражу из прокатного ателье телевизоров. Он находился в тюрьме уже полгода:
очень запутанное уголовное дело. Несколько раз назначался суд. но до конца не был проведен и откладывался на новое рассмотрение. Николай тоже был веселым и неунывающим человеком. Я подружился с ними обоими, рассказал о себе. Мы много говорили о Боге. Потом они спросили меня, в какой камере я сидел, с кем сидел и почему переведен. Я сказал, что был скандал и подробно рассказал о Валентине, не называя пока его имени. Сказал просто, что там был провокатор. Тогда Николай спросил:
- А какой он из себя?
Я описал внешность провокатора:
- Он немного ниже среднего роста, на правом плече наколка: сатана с рогами сидит на месяце и играет на гитаре.
- Шофер? - спросил Николай.
162 - Да, шофер, - подтвердил я.
- Год тому назад я сидел с ним вместе. И он вам говорил, что вез краденое железо? - воскликнул Николай.
- Да, по его словам, вез железо.
- Да это же Валентин! - Николай от волнения вскочил с кровати и стал бегать по камере.
Так я узнал, что Валентин не только в моей камере предавал заключенных...
- Он и нам показался подозрительным, и при нем мы старались больше молчать. - пояснил Николай.
В камере М2 37 я как бы отдыхал от перенесенных волнений и провокаций, Здесь я написал несколько стихотворений. Одно из них, под названием "Вера", я посвятил Геннадию Константиновичу Крючкову.
ВЕРА Через шторм проводит корабли,
Караваны движет по пустыне,
Увлекает пленников земли
К отдаленным звездам в небе синем.
Без нее нет дружбы, нет любви,
Без нее вся жизнь в тумане сером,
Но ее ты все-таки зови
Просто человеческою верой!
Лишь когда божественным лучом
Твою ДУШУ небо посетило.
Вера вспыхнет радостным огнем,
Как любви гигантское светило.
Зазвучит набатом в тишине,
Под напором бури не согнется:
Ведь она в моей родной стране
Верою евангельской зовется!
Эта вера горы низведет,
Повергая в грозную пучину,
И на небо с радостью взойдет
В торжество возлюбленного Сына.
Тьма неверья в панике бежит,
Бог ломает намеренья гордых...
И горит, бессмертием горит
Вера, воскрешающая мертвых!
Второе стихотворение я написал своим детям. Оба стихотворения были переданы моей семье из Киевской тюрьмы уже после суда, в начале 1975 года.
Дети, дети мои! Снова годы разлуки.
Через стены тюрьмы вижу ваши глаза.
Ваши милые лица и нежные руки,
И дрожит на реснице слеза...
Чем утешу я вас в час коротких свиданий?
Расскажу ль. как и я в шесть мальчишеских лет
Расставался с отцом, подавляя рыданья,
А потом лишь годами смотрел на портрет...
И еще расскажу, что среди испытаний
Полюбил я всем сердцем обширный наш край:
Разноцветную гамму полярных сияний
И родной Украины задумчивый гай.
И особо скажу, как люблю Иисуса,
Свою веру в Него больше жизни храня!
В казематах тюрьмы вдохновенно молюсь я,
Вторят мне небеса, ожидая меня!
Дети, дети мои! Вам завет оставляю:
Вера, правда, любовь - в этом смысл бытия!
Жизнь пройти со Христом всей душою желаю,
А затем небеса, голубые края!
20 июня 1974 года, после долгого перерыва, меня вызвали к следователю. И когда конвой завел меня в кабинет, то там сидел не следователь прокуратуры, а опять же майор КГБ Фесуненко. Это была моя четвертая и последняя встреча с майором. Две недели тому назад я пережил острый конфликт с провокатором Валентином, сотрудником КГБ. и вот снова встреча с КГБ... Майор был приветлив, даже ласков. Он был в темно-синем костюме, а голубой галстук, белоснежный воротничок рубахи и манжеты придавали ему праздничный, веселый вид. Круглое, полное лицо и гладко зачесанные волосы излучали радушие и полное довольство жизнью. Он даже привстал из-за стола, когда конвой ввел меня в кабинет. Жестом руки он предложил мне сесть.
- Как ваше здоровье? Как настроение? - были первые слова, обращенные ко мне. - Мы понимаем, что вам трудно: тюрьма, тесная камера, грубые люди... Вы - секретарь Совета Церквей ЕХБ, вам бы сидеть за большим столом в хорошем кабинете с хорошо подобранной христианской библиотекой и в удобном кресле работать, работать... А вы здесь, в тюрьме, и даже в этом кабинете сидите на грубом стуле, прибитом, к тому же, гвоздями к полу. Мы готовы вам помочь...
Я остановил поток его сладкой речи:
- Гражданин майор, к чему все эти слова?! Здесь, в кабинете, вы говорите одно, а в камере со мной держите провокатора?! Как это сопоставить?
Фесуненко делает вид, что не понимает меня. Он спрашивает угодливым голосом - Что вы имеете в виду?
- Вы хорошо знаете, о чем речь. Два месяца вы держали в одной камере со мной своего сотрудника, Валентина Зборовского, своего агента.
- Этого не может быть! Какого агента?! Что за Валентин?
О чем вы говорите? - пытается возмутиться майор Фесуненко.
Я ответил:
- Ваш работник КГБ содержался в одной со мной камере под видом заключенного. Это более, чем низко! Через него вы пытались организовать против меня провокацию с секретными документами, выяснить мои контакты с верующими в разных частях страны.
Фесуненко побагровел:
- Не смейте так говорить! Вы порочите светлое знамя чекистов! Оно обильно полито кровью наших героев-мучеников.
Не смейте так говорить!
Я возразил:
- А чей же человек Валентин Зборовский? Что он провокатор, в этом нет сомнения. Его разоблачил не только я один, но и вся наша камера. Это ваш агент, и ваши действия незаконны. Это провокация и тюремный терроризм!
Фесуненко выскочил из-за стола:
- Сейчас мы все выясним. Посидите здесь!
Майор выбежал из кабинета, оставив даже на столе свой открытый портфель с какими-то бумагами. Минут двадцать он где-то бегал, потом прибежал запыхавшийся и проговорил:
- Неудачный сегодня день; никого в тюрьме нет, ни начальника тюрьмы, ни работников оперативного отдела, никого? Только дежурный офицер здесь, но он не в курсе. Но заверяю вас. что Валентин не наш работник.
Я спросил:
- А чей?
Майор ответил:
- Знаете, это все прокуратура, милиция... Они грубо работают. Это они могут подсаживать так называемых "наседок". Но органы КГБ так не работают! Мы работаем культурно и законно... Зачем нам эти провокаторы? Да и что от вас нового узнаешь? Разве мы не знаем, что вы не скажете, - и он выразительно посмотрел на меня, - где ваш Крючков находится? Зачем же нам держать в одной с вами камере сотрудника КГБ? Это, возможно" работа милиции, они посадили к вам в камеру своего человека. Так что успокойтесь, органы КГБ совершенно к этому не причастны.
- Вы меня не старайтесь переубедить. Это ваша работа! - повторил я.
После этого Фесуненко вспылил:
- Не хотите по добру с нами беседовать, не нужно! Выбирайте между годом условного осуждения за то, что не работали на производстве, и пятью годами лагерей, плюс пять лет ссылки!
Взгляд майора стал суровым... Я отрицательно покачал головой. Фесуненко дважды сильно стукнул по столу.
- Вы еще не знаете, что такое Советская власть! Советская власть крепка! Она пятьдесят семь лет существует! Она раздавила всех врагов! Вы еще почувствуете на себе, что такое наша власть.
Майор так и не отнял кулака от стола. Он злобно смотрел на меня. Я же чувствовал себя необычайно спокойно. Страха не было, не было и волнения. И я тихо сказал, глядя в глаза майору:
- Вот и хорошо, что вы заговорили своим языком, методом кулака. Это ваш стиль, без притворства и без лести.
Майор Фесуненко медленно убрал свою руку со стола и, выпрямившись, опустил ее вниз. Наступила пауза. А я продолжал:
- Евангельско-баптистское братство существует в нашей стране с 1867 года. Сорок лет царская власть преследовала нас, но Евангельские христиане-баптисты в продолжение этого периода своего существования, в период гонений, имели свой независимый союз в России, своих миссионеров, свои журналы, свои церкви. Сегодня вы, начиная с 1929 года, идете более жестким путем агрессивной войны против Евангельских христиан-баптистов. Наше братство живет в условиях постоянных гонений и, я должен сказать, весьма успешно трудится... Вы, органы власти, не хотите идти по пути разумного урегулирования отношений между церковью и государством, и это не наша вина...
Фесуненко торопливо записывал в свой блокнот мои последние фразы. Затем я спросил:
- Какое отношение имеет КГБ к религии, к церкви? Ваши функции - охранять безопасность страны. Но верующие?
Но религия? Это ведь не ваши функции! Причем здесь КГБ?
Почему вы, органы КГБ, ведете борьбу против Библии, против верующих?
Майор помолчал немного, а затем медленно и авторитетно заявил:
- Выслушайте меня внимательно! Я, представитель Комитета Государственной Безопасности, официально заявляю вам, запомните это хорошо: мы никогда не позволим втягивать детей в религию. Не трогайте детей, не забивайте им головы каким-то несуществующим Богом! Дети наши, они принадлежат нашему атеистическому обществу. Перестаньте мечтать о евангелиэации, о проповеди на площадях и на улицах. Довольно витать в облаках, опускайтесь на землю! Начинайте реально мыслить. Верьте себе в вашего Бога, молитесь сами, сколько хотите, но не пытайтесь оживить религию и укрепить ее позиции в нашей стране. Это на Западе, в Америке, много всяких миссий и организаций по пропаганде религии. У нас это не пойдет! Будьте разумны присмотритесь, прислушайтесь к вашим старшим братьям-баптистам из ВСЕХБ. Поучитесь у них мудрости. Перестраивайтесь! Я говорю это вам, как секретарю Совета Церквей ЕХБ. Подобное мы говорим и другим членам Совета Церквей, и есть среди вас те, кто уже прозрели... И еще два важных вопроса: вы должны закрыть ваш Совет родственников, сделайте это лучше сами, своими руками. Мы не потерпим в нашей стране этот, так называемый, баптистский Совет родственников узников! У нас нет узников, осужденных за веру, есть только осужденные за нарушение советских законов. Совет родственников занимается клеветой: у нас в стране нет гонений на религию и церковь. Ваша мать уже была за это наказана, отбыла 3 года заключения. Если будет продолжать, снова пойдет в лагерь - передайте ей это, когда будете на свидании. И второе - Совет Церквей должен также ликвидировать свои тайные типографии. Это неслыханное дело: христианское издательство в атеистической стране! Вот минимум наших требований! А потом будем говорить о легализации Совета Церквей.
Затем Фесуненко встал из-за стола и улыбаясь, подошел ко мне. Я тоже встал. Он стоял, раскачиваясь передо мной, и продолжал улыбаться. Что происходит? Майор вдруг стал снова таким приветливым, добрым и ласковым... Он протянул мне руку:
- Георгий Петрович! Давайте забудем прошлое, забудем наш спор? Если нужно будет, вызовите меня в любой день для делового разговора... - Рука его тянется ко мне и повисает в воздухе. Я, пряча свою руку за спину, говорю:
- Я не могу пожать вашу руку! Я не верю вам.
Я хотел добавить: "На ваших КГБистских руках кровь наших братьев и сестер по вере, замученных невинно!" Но не сказал этого. Возможно, смысл этой невысказанной фразы отразился у меня на лице. Моя правая рука также ясно об этом говорила: она была решительно закинута за спину, а левая опущена вниз. Майор покраснел, шея его побагровела.
Я видел его гневное лицо и остекленевшие глаза. Это был страшный взгляд, разъяренный, как бы из преисподней. Я молча, с помощью Господней, с трудом выдержал его, не отвел глаз в сторону. Наконец майор злобно заговорил: "Больше вы не увидите нас! Запомните, хорошенько запомните этот ваш жест. Но вы всю жизнь будете ощущать наше присутствие!" Потом Фесуненко вызвал конвой, и меня отвели в камеру, Больше я майора не видел, не встречал я и генерала КГБ. Но многие годы я очень явственно ощущал на себе жесткую руку КГБ, даже в далекой Якутии, в лагере. И не только я, но и моя семья в Киеве. Прийдя в камеру, я склонил колени и воззвал к Богу, Я понял, что приговор мне уже вынесен органами КГБ, хотя это было 20 июня 1974 года, т.е. за семь месяцев до судебного процесса надо мной. Но я никогда не жалел о моем категорическом отказе от контактов с ними. И доныне я благодарен Господу, что Он сохранил меня от самого малейшего компромисса с атеизмом. Мне дороги слова моего Господа: "... ибо идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего" (Иоанна 14:30). Провокация КГБ, включая конфликт в камере номер 68 с агентом КГБ Валентином, не прошли для меня даром. У меня начались осложнения с сердцем. Я ощущал постоянные боли в груди.
...Так в воспоминаниях я провел почти всю ночь в Новосибирском аэропорту. Я лежал неспокойно, ворочался с боку на бок. И каждый раз, меняя свое положение, я невольно видел недремлющее око полковника КГБ, молча наблюдавшего за мной. Только под утро я заснул. Спал я не долго, но крепким сном. Утром я проснулся от звука открываемой двери: кто-то пытался войти в кабинет начальника Новосибирского аэропорта. Возможно, это были сотрудники аэропорта или пассажиры, но при виде солдат они поспешно закрывали дверь. И так повторялось несколько раз. Лейтенант уже спал на диване, а солдаты сидели у двери. Полковник в той же позе сидел за столом.
- Ну. как отдыхалось? - спросил меня полковник.
- Спасибо, хорошо отдохнул, только долго не мог заснуть, - ответил я.
- Хотите в туалет? - снова спрашивает полковник.
- Да, не мешало бы умыться.
- Пошли!
И полковник с двумя солдатами повели меня в туалет, а лейтенант остался в кабинете. Когда мы вернулись, вышел лейтенант. Вскоре он принес бутерброды и чай. Мы позавтракали. Я себя чувствовал хорошо и благодарил Бога за отдых и пищу. В девять часов утра мы уже были в пути, на другом самолете. Самолет был только наполовину заполнен пассажирами. Полковник отсыпался в самолете после бессонной ночи. Самолет летел на Москву.
Главная
страница | Начала веры
| Вероучение | История | Богословие
Образ жизни | Публицистика | Апологетика | Архив | Творчество | Церкви | Ссылки