В поселке Заречном только и разговоров было, что о Косте Заболотном, известном воре и пьянице Но теперь речь шла не о его пьяных похождениях: говорили, будто Костя совсем переменился, оставил свое ремесло "карманника", бросил пить и даже курить перестал! А главное, по словам древних бабуль, сидящих летними вечерами на завалинках, Костя превратился в боговерующего "бахтиста". А уж они-то, эти бабули, всегда первыми узнавали все поселковые новости. И вот теперь история с Костей была у всех на языках. А случилось это с ним во время очередной отсидки в лагере, четвертой или пятой по счету, и в родной поселок, отбыв срок, Костя вернулся уже верующим.

В этом приволжском поселке на окраине большого города Костю знали все: здесь он родился и вырос. Еще совсем малым сорванцом Костя воровал кур и гусей у незадачливых хозяек, а когда чуть подрос, стал промышлять, воруя кошельки в трамваях и автобусах у нерасторопных пассажиров. "Беру, у кого есть лишнее, и как правило, только у ротозеев: не зевай, товарищ, держи карман покрепче! - похвалялся Костя перед своими дружками. - Документы и всякие там справки в кошельках всегда возвращаю владельцам по почте - это мое правило. Так что все у меня чисто, честно, работа - высший класс, ювелирная работа!"

В первый раз Костя еще подростком попался на каком-то очередном кошельке и угодил за решетку, для начала на "малолетку". ["Малолетка" - тюрьма для малолетних преступников.] Через пару лет освободился, вернулся домой, но затем снова тюрьма, и так побежала жизнь под горку: зима-лето, тюрьма-лагерь - немножко свободы и снова тюрьма, лагерь, зима-лето, снежок, солнышко... Уже взрослым, в краткие периоды свободы Костя "промышлял" не только в родном городе, но "гастролировал" по всей необъятной матушке России. Но из лагеря он каждый раз неизменно возвращался, хотя бы на короткое время, в родной поселок Заречный.

Родители Кости давно умерли. В их старом покосившемся домике жил какой-то дальний родственник с семьей, человек тихий и незаметный. Вот сюда, в отчий дом, и возвращался периодически Костя и сразу же принимался подправлять старый дом: чинил крышу, покосившийся забор, ворота. Костя развивал бурную деятельность, приходили помогать друзья-собутыльники, поднимался шум, смех, стук топоров и молотков чуть ли не на весь поселок, а под вечер угощение: водка, карты, песни и пляски до полуночи, а иногда и до самого утра. На веселье приходили и соседи, в основном мужчины, но частенько заглядывали и древние бабули перехватить рюмочку Костя угощал всех, всем был рад. Иногда во время разгула возникали драки, хотя сам Костя, даже будучи пьяным, никогда не ссорился и не дрался. Он и других пытался утихомирить, поучая захмелевших дружков: "Пить надо с умом - пьют для веселья, для души! Спрячь кулаки, спрячь, чего размахался?!"

Костя был выше среднего роста, крепкий, коренастый. Большие сильные руки, короткая шея, крупная голова с залысинами, широкий нос. Глубоко посаженные глаза пронизывающе смотрели из-под густых черных бровей. Говорил Костя громким басом, кратко и отрывисто. Когда кто-нибудь из его дружков начинал слишком буянить и переходил всякие границы "пьяного приличия", Костя подходил к нему, молча хватал нарушителя своими железными ручищами, с силой сжимал, приподнимал над полом и произносил громоподобным басом только одно слово: "Хватит!" И нарушитель сразу как-то сникал, трезвел и только лепетал: "У, медведище, отпусти! Кости трещат!"

Так Костя прожил до 35 лет. И вдруг все резко изменилось в его жизни. В пятидесятые годы Костя находился в одном из лагерей Сибири, где отбывали срок несколько тысяч заключенных. В лагере было около двадцати верующих-баптистов, в свободные от работы часы они собирались вместе Среди них был Николай Петрович Храпов, проповедник Евангелия и известный христианский поэт. Костя познакомился с ним, они стали часто беседовать. Для Кости было необычно и ново то, что говорил Николай Петрович, он заинтересовался и начал читать Евангелие, посещать небольшие собрания верующих. Вскоре он уверовал, бросил пить и курить. Об этом Костя открыто объявил своим лагерным дружкам, ворам в законе. Он перестал участвовать в воровских делах и все свободное время проводил с верующими.

Как-то ночью в одном из бараков собралась воровская сходка - совещание лагерного воровского актива. Туда вызвали Костю. Главарям явно не нравилась перемена в нем: они считали, что он изменил "воровской идее", а за это он мог поплатиться жизнью. Костя срочно встретился с Николаем Петровичем, они помолились, и он пошел на вызов. Собралось человек десять главных воров, один из них вынул нож и воткнул его в пол посредине круга. Дело принимало серьезный оборот. Костю встретили настороженно, указали, где сесть. Один из главарей спросил:

- Костя, это правда, что ты "завязал"? А ты знаешь, что за это бывает?! - и показал на нож.

- Знаю, - ответил Костя.

- Это не кум тебя подговорил "завязать"? - спросил другой.

- Вы все хорошо знаете, что с кумовьями я никогда не братался, и теперь с ними не связан. А порвал с прежней жизнью потому что стал верующим - я теперь верю в Иисуса Христа.

- Давай, расскажи нам подробней, что с тобой произошло, и как ты думаешь дальше жить, - приказал один из главарей.

- Меня уже давно мучала совесть, и я пришел к выводу, что негодная это жизнь - воровать, грабить, проливать кровь. Только раньше я не знал, как назвать ее, а теперь знаю: наша жизнь греховная, преступная, и дьявол крепко держит нас в своих лапах. Библия прямо говорит, что ни воры, ни пьяницы, ни хищники Царства Божия не наследуют. Поэтому я решил полностью порвать со старой греховной жизнью и начать жить по-новому, по учению Христа. Здесь, в лагере, я встретил христиан, которые искренне верят в Бога и живут между собой как братья. Власть их ненавидит за их веру но это лучшие люди и в лагере, и на воле - честные, справедливые! Теперь они и мои братья по вере. Да, я вышел из воровской семьи, и вы можете меня убить или зарезать, если, по-вашему, я нарушил воровской закон. Но знайте, что я уже другой человек, я - христианин, и никто не заставит меня перестать верить в Иисуса Христа: ни вы, ни начальник лагеря, ни кум! [Кумом в лагере называют работника оперативного отдела.]

Воры с интересом, не перебивая, слушали Костю. Когда он закончил, некоторое время все молчали. Затем главарь сказал: "Ты теперь ступай к себе в барак, а мы тут потолкуем о тебе и потом скажем наше решение". Костя вышел. С тревогой он несколько дней ждал решения своих бывших товарищей по преступным делам.

Пользуясь моментом, к нему стал цепляться один из мелких воришек по прозвищу Суслик. Никто в лагере его не уважал, о нем говорили: "Мелкая душонка, подленькая, шкодливая. Одним словом - Суслик!" Небольшого роста, тщедушный, Суслик угодливо улыбался сильным и злобно издевался над слабыми, зависимыми от него. Он способен был на любую подлость над беззащитным человеком.

И вот теперь Суслик стал приставать к Косте Он подбегал к нему и кричал: "Смотрите, святой идет! Хитрый какой - пристал к верующим, а сам он никакой не верующий, только притворяется!" Костя молча проходил мимо Суслика, стараясь не реагировать на его реплики. Но Суслик не отставал, и завидев Костю во дворе лагеря или в столовой, издалека начинал кричать: "Эй, святой! Дай, я ударю тебя по правой щеке, а ты мне подставь левую! Ведь так учит твое Евангелие!" - и, подбежав к Косте, Суслик тыкал его в спину своим маленьким сухим кулачком. Костя молча сносил оскорбления.

Как-то утром Костя, умывшись, возвращался в свой барак (дело было летом, и умывальники стояли во дворе, в стороне от бараков). Навстречу ему выбежал Суслик: "Святой, подожди, очень важное скажу!" Костя остановился, хотя чувствовал какой-то подвох. В руках у Суслика был небольшой пакет, завернутый в тряпку Подскочив к Косте, он размахнулся и влепил какую-то черную массу прямо Косте в лицо. Это была земля, перемешанная с мазутом. Костино лицо, голова, волосы - все стало черным и липким.

Тут уж Костя не выдержал: взревев страшным голосом, он прыгнул на Суслика, схватил его за шиворот и приподнял над землей. Вторая рука Кости, сжатая во всесокрушающий кулак, на миг замерла в воздухе над головой Суслика. Костя воскликнул: "Прости, Господи! Последний раз в жизни бью!"

"Не прости, Господи! Не прости!" - заверещал Суслик истошным голосом, извиваясь в железном кулаке Кости и судорожно дергая руками и ногами. Костя крикнул с большой убежденностью: "Простит Господь! Последний раз в жизни бью! Знаю, что простит!" "Не простит! Не простит!" - отчаянно взвизгивал Суслик.

А Косте вдруг смешным показался и животный страх Суслика, да и вся эта нелепая история. Он разжал руку, и Суслик плюхнулся на землю. Вскочив на ноги, он мгновенно исчез. А Костя опять пошел к умывальникам и долго соскабливал с лица и волос грязь с мазутом. После этого случая Суслик старался не попадаться ему на глаза.

Через несколько дней один из воров в законе подошел к Косте: "Сходняк решил отпустить тебя подобру! Хотя жаль тебя терять, хороший ты был вор, правильный, а теперь вот стал боговерующим. Эх, пропал человек, даже Суслик над тобой пробовал куражиться. Ну, а ты все-таки молодец - такой страх на него нагнал! Он говорит, что это Бог спас его от твоих страшных кулачищ, и все бормочет себе под нос: "Господь простит! Господь не простит!"

* * *

Когда Костя, отсидев последний срок, вернулся в свой поселок, он, как и прежде, стал приводить в порядок свой дом и двор. К тому времени родственник, живший в доме Кости, давно уже умер, а дети его разъехались по другим городам. Дом в ожидании хозяина стоял пустой, запущенный, с протекающей крышей и облупившейся краской. Костя сразу же занялся капитальным ремонтом. Его прежние дружки в этот раз уже не пришли помогать - выпивки не предвиделось.

Впервые в жизни Костя устроился работать на завод - перед этим он никогда не работал. Ему, как вору в законе, согласно воровской идее не положено было работать, но теперь он решил честно зарабатывать себе на хлеб. По воскресеньям Костя посещал собрания верующих в городе, среди недели по вечерам брал с собой Библию и шел то к одному то к другому из соседей, рассказывал о Боге. Еще в первые недели после освобождения он обошел всех соседей в Заречном и попросил прощения у тех, кого чем-то обидел в прошлом. Многие открыто смеялись над ним: "С каких это пор ты стал баптистским попом? Пойдем лучше выпьем! Эх, каким ты был кампанейским парнем, а теперь что с тобой стало? Ни за что пропал человек!" Но были и те, которые уважительно восприняли перемены в его жизни.

Ближайший сосед Кости, Степан Петрович, старше его лет на десять, никак не мог примириться с потерей товарища по бутылке. Каждый раз, встречаясь на улице, он говорил: "Эх, Костя, Костя! Потерял я тебя навсегда! Как ты низко пал - даже выпить с приятелем брезгуешь! Эх, Костя, как ты низко пал!"

Как-то Костя чинил свой забор, заменяя старые подгнившие столбы новыми. Перед этим прошел сильный дождь, и на проезжей части немощеной улицы стояли большие лужи: ни проехать, ни пройти! Мимо дома Кости шел Степан Петрович.

Увидев Костю за работой, он остановился:

- Привет, Костя! Все трудишься? Отдохни! Пошли, выпьем!

- Здравствуй, Степан Петрович! Как здоровье? Как Дарья Федоровна? - приветливо стал расспрашивать Костя.

- Да что моя Дарья? Жива-здорова, только больно скупа стала: даже рюмки не поднесет мужу к обеду!

- А как твое здоровье, Степан Петрович?

- Да что мое здоровье? Поддерживаю его водочкой! Хорошее лекарство. А ты-то уж, наверное, даже и вкус водки позабыл? Эх, Костя, Костя, как ты низко пал! Променял своих старых приятелей на бахтистскую веру, - и Степан Петрович укоризненно покачал головой.

- Зайди в дом, Степан Петрович, чайку попьем, побеседуем, - пригласил Костя.

- К тебе зайди! Опять достанешь Библию и будешь мне читать. Тошно мне от твоей Библии. И так невесело живется на белом свете, а ты еще каждый раз душу бередишь: Библия да Библия, Бог да Бог. Не нужно все это мне! Не верю! Пойду лучше выпью!

- Подожди, Степан Петрович, не спеши! Послушай лучше, что Библия говорит о вине: "Не смотри на вино, как оно искрится в чаше... впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид" (Прит. 23:31)

Степан Петрович неистово замахал руками:

- Хватит с меня, хватит! Я уже сто раз слышал это от тебя! Правильно соседи говорят, что ты стал, как бахтистский поп, всех агитируешь в свою веру! Не хочу, понимаешь? Прощай, приятель! Эх, Костя, Костя, как же ты низко пал! Старых друзей оставил, даже выпить со мной не хочешь!

И Степан Петрович побрел по направлению к винному магазину, осторожно обходя лужи и укоризненно качая головой. А Костя продолжал чинить забор. Прошло часа два, и снова на улице показался Степан Петрович. Он был сильно пьян, шел шатаясь, и хотя старался обходить большие лужи, ему это не всегда удавалось. Спотыкаясь, он падал в очередную лужу, страшно ругаясь при этом, затем с трудом вставал и продолжал путь к своему дому. Поравнявшись с Костей, он остановился, поднял голову и скверно выругался. Костя участливо улыбнулся: "Степан Петрович, разреши, я помогу тебе дойти домой. Видишь, улица наша какая - одни лужи да грязь непролазная!"

Степан Петрович, стоя посреди улицы, сильно раскачивался, стараясь сохранить равновесие. Его резиновые сапоги были уже почти доверху наполнены грязной водой. Видя, что Костя приближается к нему, Степан Петрович отрицательно замотал головой: "Не трожь! Сам дойду без тебя! Нужен мне такой приятель-предатель - даже выпить со мной брезгует!" - в голосе Степана Петровича звучала явная обида.

Он снова тронулся в путь, пытаясь обойти большую лужу. Но ноги ему спьяна уже не повиновались, и потеряв равновесие, он упал лицом прямо в лужу. Барахтаясь в грязи, он безуспешно пытался подняться. С большим усилием встав наконец на четвереньки, мотая головой и сплевывая грязь, Степан Петрович хрипло твердил: "Эх, Костя, Костя! Предатель! Как ты низко пал! Как низко пал..."

Затем руки его, не выдержав напряжения, стали расползаться, и он снова плюхнулся лицом в грязь. Костя подбежал, поднял его. Степан Петрович уже совсем не соображал, где он и что с ним, но все бормотал: "Пал! Как низко пал! Эх, Костя, Костя..." С большим трудом Костя доволок Степана Петровича к себе в дом, снял с него грязную одежду и сапоги, обмыл лицо и руки, уложил на свою кровать. Затем он почистил грязную одежду соседа, его резиновые сапоги, постирал носки и отнес все сушиться во двор, - благо, день разведрился, стал теплым и солнечным. А Степан Петрович мирно спал на его кровати, похрапывая во сне.

Костя, преклонив колени, молился за эту несчастную душу, которую дьявол цепко держал в сетях порока. Но Костя знал, что для Бога нет невозможного: он вспомнил собственную безбожную и пьяную жизнь, и благодарил Бога за чудесное избавление от ужасного прошлого. Костя верил, что Господь коснется сердца Степана Петровича и возродит его к новой жизни, свободной от греха - Бог сильнее дьявола! И тогда, став обновленным человеком, Степан Петрович прославит имя Господне, как записано в Псалме Давида: "...Господь приклонился ко мне и услышал вопль мой; извлек меня из страшного рва, из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои, и утвердил стопы мои; и вложил в уста мои новую песнь - хвалу Богу нашему" (Псалом 39:2-4).

Прошел еще год, и на собрании верующих рядом с Костей сидел теперь Степан Петрович и вместе с другими пел:

Перед престолом благ склоняюсь я:
Господь мой в небесах, услышь меня!
Начни Свой труд святой, с души мой грех омой,
И будь в пути земном мне все во всем.

А его жена Дарья Федоровна не могла нарадоваться, и всем соседям в поселке Заречном говорила: "А мой-то Степан теперича стал, как херувим: такой ласковый, да сердечный, да чистый. Всегда трезвый, всю получку до копейки домой несет! А к водке - ни на полглотка, как отрезал. Вот какой стал верующий! Все вечера Библию свою читает, да меня учит, как правильно жить. А с Костей они опять друзья-приятели! Пойду и я, наверно, скоро на их собрание. Это очень правильная вера, если из моего пьяницы сделала человека!"

Весной 1995 года я встретился в Киеве с другом юности, которого не видел несколько десятилетий, и услышал от него глубоко взволновавший меня рассказ из жизни еврея-христианина, мужественного проповедника Евангелия в годы Второй мировой войны. [По рассказу Андрея Басараба.]

"22 августа 1941 года немецкие войска оккупировали Черкассы. Через два месяца по всему городу пошли аресты евреев, включая стариков и детей. Облавы на евреев начались в центральной части города, а потом перешли на окраины. Проповедник Евангелия Давид Заверюха, еврей по национальности, проживал со своей семьей в одном доме с братом по вере Петром Яковлевичем Б. Года за три до войны они вместе приобрели участок земли и своими руками построили дом на две семьи: он был разделен на две половины и имел два входа.

Где-то в конце октября рано утром перед домом, где жил Давид Заверюха, остановился немецкий военный грузовик. Из кабины вышел офицер, с кузова соскочили солдаты с автоматами и окружили дом. Офицер с двумя солдатами зашли в дом, и минут через пятнадцать Давид Заверюха с женой и тремя детьми вышли во двор с небольшими узелками в руках в сопровождении солдат

Петр Яковлевич видел все это из окна. Он выбежал на улицу и хотел подойти к ним, но солдаты стали угрожать ему автоматами и не подпустили к арестованным. Давид Заверюха успел только крикнуть: "Прощай, брат! До встречи пред Господом!" Солдат закричал на Заверюху и стал подталкивать его прикладом к машине: "Быстрей! Быстрей!" Арестованных евреев свозили в старую тюрьму в Черкассах. Туда же отвезли и Давида Заверюху с семьей.

На следующий день у Сергея Афанасьевича Богуна собрались, чтобы обсудить случившееся, братья Гуменный, Скринник, Петр Яковлевич - сосед Давида Заверюхи, и другие. Они помолились и стали решать, что делать. Кто-то предложил:

- Надо пойти к немецкому коменданту и попросить за семью брата Заверюхи.

Но ему возразили:

- Комендант очень жестокий человек. К нему уже обращались по поводу арестованных евреев, но он только накричал на ходатаев и выгнал из кабинета, угрожая их самих посадить в тюрьму

Кто-то из братьев нерешительно сказал:

- Видно ничем, кроме молитв, мы не сможем помочь брату Заверюхе и его семье

Тогда брат Гуменный раскрыл Библию и прочитал: "Спасай взятых на смерть, и неужели откажешься от обреченных на убиение?" (Прит. 24:11) - так учит нас Слово Божье Мы должны молиться и действовать! Мое предложение - написать заявление немецкому коменданту и пойти к нему на прием.

Брат Скринник горячо поддержал его: "Помните слова нашего Господа: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих"! Что до меня, то я готов идти к коменданту!"

Пора было расходиться: в городе был установлен комендантский час, и с наступлением темноты до 6 утра никто из жителей не смел появляться на улицах. Братья помолились и разошлись, решив, что завтра трое из них пойдут с заявлением к коменданту.

На следующее утро они опять собрались у брата Богуна и написали заявление. Поставив свои подписи, они предали все в молитве в руки Господа и пошли на прием. Немецкая военная комендатура располагалась в центре города, теперь там Дворец бракосочетаний. Комендатуру охраняли вооруженные солдаты с автоматами. Вначале братьев долго не хотели пропускать, но они не уходили, и наконец их принял дежурный офицер с переводчиком. Братья подали свое заявление.

Переводчик стал читать заявление офицеру сразу же переводя с русского на немецкий язык. Когда переводчик закончил, офицер скомкал заявление, бросил на пол и закричал: "Вы пришли просить за еврея?! Ничего не выйдет: никто его не отпустит из тюрьмы! Убирайтесь отсюда!" Братья стали просить: "Господин офицер, разрешите нам обратиться лично к коменданту!" Офицер снова стал кричать и выгнал их из комендатуры. Братья подняли с пола свое заявление и пошли домой, по дороге приняв решение не прекращать ходатайств.

На следующий день они опять пришли в комендатуру с просьбой допустить их к коменданту но их снова прогнали. Так продолжалось две недели: каждый день они ходили в комендатуру, а их оттуда гнали, угрожая арестом. Все эти дни церковь в Черкассах усиленно молилась о Божьем вмешательстве в судьбу семьи Давида Заверюхи.

Наконец, через две недели их согласился принять комендант - высший немецкий начальник в городе. Он выслушал через переводчика их заявление, в котором верующие писали, что Давид Заверюха - христианин, и уже более двадцати лет проповедует Евангелие в церквах баптистов, что он честный труженик и примерный семьянин, и все они его хорошо знают многие годы. Письмо заканчивалось просьбой освободить Давида Заверюху с семьей под ответственность местной баптистской церкви, и стояли подписи нескольких десятков верующих города Черкасс.

Комендант вначале разговаривал с ними очень резко:

- Зачем вам нужен этот еврей? Вы уже две недели за него хлопочете, но это ему не поможет. Больше не приходите!

Братья отвечали:

- Он наш брат по вере в Иисуса Христа, и мы не можем оставить его в беде!

Комендант раздраженно сказал:

- Евреи арестованы по приказу из Берлина, я только исполнитель приказа!

Но они не уходили, продолжая просить.

- Сделайте доброе дело: отпустите нашего брата Давида Заверюху с семьей.

Наконец Господь смягчил сердце коменданта, он вызвал в кабинет своего помощника и сказал: "Приготовьте распоряжение для начальника тюрьмы освободить этого Заверюху с семьей: он не представляет опасности для германского государства. Когда приготовите документ, я подпишу а потом отдадите его этим людям".

Братья поблагодарили коменданта и вышли из кабинета, а его помощник велел зайти за документом через два дня. Выйдя из комендатуры, все пошли на квартиру к Сергею Богуну и там горячо возблагодарили Господа за проявленную милость. В назначенный день братьям выдали документ-распоряжение для начальника тюрьмы: немедленно освободить Заверюху с семьей. Они сразу же пошли с этим документом в тюрьму Добиться приема здесь тоже было нелегко, но и в этот раз Господь помог им.

Начальник тюрьмы принял их в своем кабинете. Прочитав распоряжение коменданта об освобождении Давида Заверюхи, он вызвал солдата и что-то приказал ему по-немецки. Солдат махнул братьям рукой, чтоб они следовали за ним. Он вывел их к воротам тюрьмы и знаками приказал ждать. Прошло минут тридцать. Вдруг ворота открылись, и когда братья увидели Давида Заверюху, его жену и троих детей в глубине тюремного двора, они заплакали от радости. Брат Заверюха что-то сказал жене, а затем пошел через двор к открытым воротам, где стояли братья. Он обнял каждого из них и горячо поблагодарил:

"Спасибо, братья, за ваше ходатайство о моей семье, за ваш опасный труд! Хочу рассказать вам, что происходит здесь, в тюрьме Я с первого дня стал проповедовать о распятом Христе арестованным евреям. В этих тяжелых условиях, в ожидании смерти, многие мои соплеменники охотно слушают Слово Божие, и есть те, кто уже приняли в свое сердце благую весть. За эти две недели человек двадцать обратилось к Господу, признав Иисуса Христа своим личным Спасителем. Я верю, что Сам Господь послал меня сюда, чтобы свидетельствовать об имени Его. И если я покину теперь моих братьев, обреченных на смерть, а сам уйду с семьей на свободу, то они разочаруются в Иисусе Христе и в том, что я проповедовал им, и я буду виновен пред Богом в их вечной гибели. Когда нам с женой объявили, что нас сейчас выпустят из тюрьмы, мы посоветовались и решили остаться здесь и принять ту же участь, которая ожидает всех евреев."

Брат Заверюха говорил спокойно и уверенно, как об основательно продуманном решении. Затем он добавил: "Братья мои, надеюсь, вы правильно меня поймете - мне, как в свое время апостолу Павлу важно "спасти по крайней мере некоторых" (1 Кор. 9:22). А также ободрять тех, кто в тюрьме обратился к Господу, чтоб они могли укрепиться в вере и встретить смерть с твердым упованием и надеждой, что будут со Христом в вечности!"

Давид Заверюха оглянулся на жену, и она кивнула ему головой в знак полного согласия. Тогда он опять повторил: "Братья дорогие, мы с женой твердо решили остаться в тюрьме и разделить участь нашего обреченного на смерть народа". Братья плакали. Давид Заверюха обнял на прощание каждого: "До встречи пред Господом в небесах!" Он дал устное завещание Петру Яковлевичу Б., как распорядиться его половиной дома, и еще раз поблагодарил всех за ходатайства о его семье.

Затем Давид Заверюха совершил молитву и вернулся в тюремный двор к жене и детям. Ворота медленно закрылись... С тяжестью на сердце все возвратились в дом Сергея Богуна и там склонились в молитве пред Господом, прося Небесного Отца укрепить Давида и его жену в огненных испытаниях, которые ожидали их. Больше Давида Заверюху и его семью никто не видел."

Заинтересовавшись судьбой Давида Заверюхи, я решил собрать дополнительный материал о преследовании евреев во время войны. В ноябре 1996 года в ответ на мою просьбу я получил от раввина черкасской синагоги Бориса Каплуна более подробные сведения о массовом уничтожении еврейского населения в их городе в 1941 году:

"22 августа 1941 года в Черкассы вошли немецкие войска. В октябре немецким комендантом было издано два приказа, касающиеся евреев. (До войны в Черкассах проживало около 20 тысяч евреев.) В одном приказе всем евреям предписывалось зарегистрироваться в городской полиции, а в другом - покинуть свои дома и квартиры и переселиться в специально выделенное место: еврейское гетто на Мытнице.

В ноябре немецкими властями была уничтожена первая партия евреев в количестве 1500 человек: они были расстреляны в районе водопарка у железной дороги. Но основная масса погибших евреев покоится в трех больших братских могилах в районе села Белозерья: там захоронен прах 18 тысяч расстрелянных немцами людей, в основном евреев."

* * *

В заключение Андрей Басараб рассказал мне о своей единственной встрече с Давидом Заверюхой:

"Я видел его только один раз в жизни в 1938 году на собрании в Черкассах. Мне тогда было 16 лет, я жил с родителями в селе Леськи в 18 километрах от Черкасс, учился в школе, иногда бывал на собраниях в Черкассах. Собрания тогда проходили на окраине города в доме сестры Лелечихи, и на них сходились верующие не только из города, но и из окрестных сел, так что две большие комнаты и коридор всегда были переполнены людьми.

Я в то время был только посетителем собраний, слушателем: я учился в советской школе, учителя были атеистами, и их влияние сказывалось на мне. Хотя сам я не был явным безбожником, но и верующим тоже не был. Собрания же я время от времени посещал и всегда с удовольствием слушал проповеди, особенно братьев Моргунова и Гуменного.

В мае 1938 году я впервые услышал проповедь Давида Заверюхи, и она осталась в моем сердце на всю жизнь. Тема всех проповедей в тот день была пасхальная, в конце собрания говорил брат Заверюха: худощавый, нос с горбинкой, черные волосы, речь с небольшим акцентом. Раньше его семья жила в Днепродзержинске, а в 1938 году переехала на новое место жительства в Черкассы.

Давид Заверюха открыл Библию и прочитал из Евангелия от Иоанна 20: 24-29. Проповедь он начал с того, что евангелист Иоанн описал самый характерный случай из жизни Фомы, одного из двенадцати учеников. Вначале Фома искренне признается в своем неверии, подвергая сомнению утверждение учеников, что они видели Господа живым: "Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю" (Иоан. 20:25).

Через восемь дней, лично встретившись с Фомой, Иисус обратился к нему: "Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои, и не будь неверующим, но верующим" (Иоан. 20:27). И Фома тут же воскликнул: "Господь мой и Бог мой!" (Иоан. 20:28). Фома имел теперь глубокую живую веру в Спасителя и во всеуслышание исповедал Иисуса Христа своим Господом.

Отвечая Фоме, Иисус Христос смотрит в глубину грядущих веков, когда вера будет основываться не на видимом или осязаемом: "Ты поверил, потому что увидел Меня: блаженны не видевшие и уверовавшие" (Иоан. 20:29). Это относится к нашему времени, когда христианин, пережив возрождение свыше, видит Воскресшего Христа духовными очами. А к каждому сомневающемуся Господь и сегодня обращается с призывом: "Не будь неверующим, но верующим!"

Это проповедь брата Заверюхи запомнилась мне на всю жизнь, хотя тогда мне было всего 16 лет. Когда я закончил десятый класс в 1940 году, собрания верующих в Черкассах уже не проводились: власти закрыли почти все церкви баптистов на Украине. В том же году меня призвали на военную службу, а 22 июня 1941 года началась война. Много пришлось пережить, но проповедь брата Заверюхи я помнил всегда: она укрепляла меня в суровых испытаниях во время войны.

В 1946 году в армии я познакомился с Владимиром Г., и в результате его христианской жизни и любви к Господу, а также проповеди брата Заверюхи "не будь неверующим, но верующим", которую я слышал почти за десять лет до этого, я отдал свое сердце Господу. Демобилизовавшись из армии в 1947 году, я вернулся в Черкассы и вступил в вечный завет с Господом через водное крещение. После крещения надо мной совершал молитву Федор Григорьевич Гуменный. Тогда же я и услышал от братьев Гуменного и Богуна свидетельство о подвиге любви брата Заверюхи и его семьи в черкасской тюрьме осенью 1941 года. "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Иоанна 15:13)."

Скорый поезд Одесса-Киев плавно отошел от платформы одесского вокзала. За окном остались друзья-одесситы, их приветливые оживленные лица. Было лето 1995 года, мы с дочерью Наташей возвращались в Киев после нескольких дней, проведенных в Одессе. Друзья достали нам билеты в купейном вагоне, оба места нижние - это очень удобно, так как мне уже под семьдесят и становится затруднительно прыгать на вторую полку. Было время, когда я мог с легкостью забраться и на вторую полку, и на самую верхнюю, третью, а в годы заключения спать прямо на полу арестантского вагона во время многодневных этапов по бескрайним просторам России.

Вскоре после отправления мы взяли у проводницы постели, и Наташа сразу же легла отдыхать, отвернувшись к стене - три дня, проведенные в Одессе, были напряженными, и мы порядком устали. Я решил немного почитать. Нашими соседями по купе были двое молодых мужчин. Поздоровавшись и оставив свои сумки, они сразу же вышли в коридор, и я подумал, что они путешествуют вместе.

Прошло около часу, и один из пассажиров вернулся в купе, принес постельное белье и стал готовиться к отдыху. Когда он разулся и снял носки, я увидел, что его ноги покрыты воровскими наколками - сплошная татуировка: звезды, цепи, надписи. Подобное я видел в лагере у воров-рецидивистов. "Да, интересный попался попутчик - по всей видимости, разбойничек!" - подумал я. Появилась тревожная мысль: "Чем еще закончится эта ночь в дороге?!" Молодой человек легко вскочил на вторую полку и вскоре заснул.

Через некоторое время в купе зашел последний, четвертый пассажир. Он стал стелить постель на второй полке, и я увидел множество наколок на его руках. "Интересно, а на ногах у него тоже наколки?" - подумал я, но он забрался на верхнюю полку в носках. Вскоре и он заснул. А поезд несся через ночную тьму, вагоны слегка покачивались, навевая сон. Я помолился и предал наш путь и охрану жизни в надежные Божьи руки. Мне вспомнились слова из псалма Давида: "Спокойно ложусь я и сплю, ибо Ты, Господи, един даешь мне жить в безопасности" (Псалом 4:9). Эти стихи из Священного Писания были для меня опорой на протяжении многих лет жизни, особенно в лагерный период.

Когда я проснулся, было уже светло. Я встал, пошел умыться, и вслед за мной вышел в коридор наш попутчик с наколками на ногах. Умывшись, я понял, что уснуть уже не смогу, и решил больше не ложиться. Через несколько минут в купе вернулся и наш сосед, снова забрался на свою полку, вытащил книгу и стал читать. В книге, которую читал молодой человек, было что-то знакомое: она напоминала Библию. Я с удивлением подумал: неужели это действительно Библия? У "разбойничка"?!

- Извините, можно задать вам вопрос? - обратился я к нему.

- Да, пожалуйста! - парень повернулся лицом ко мне.

- Это у вас, случайно, не Библия?

- Да, я читаю Библию!

- Вы верующий?!

- Да, а вы?

- Я тоже верующий.

И тут я вспомнил про его наколки, и решил уточнить:

- Вы были в лагере?

Сосед дружелюбно рассмеялся:

- А вы, оказывается, очень наблюдательный человек! Да, я отбывал заключение, я бывший вор. Но это уже в прошлом. А я заметил вчера, как вы посмотрели на мои ноги с наколками. Вы, наверно, не спали всю ночь, волновались?

- Нет, почему же? Я спал хорошо: Господь - моя защита. Я сам отсидел восемь лет за веру в Бога, и когда увидел ваши наколки, сразу понял, откуда они. Поэтому я очень удивился, увидев у вас в руках Библию. Кстати, как вас зовут?

- Сергей, а вас? Я назвал себя.

- Сергей, как вы пришли к вере в Бога? Сергей охотно рассказал: "Я родился и вырос в Одессе. Когда мне было пять лет, отец бросил нас. Кроме меня в семье было еще двое детей: сестра и брат, оба старше меня. Мама одна растила нас. Но она всегда была на работе, и основное воспитание мне дала улица. Мальчишеские проказы привели к первым преступлениям, в тюрьму попал в 15 лет, был на "малолетке". Второй срок отбывал уже во взрослом лагере. Освободился, и опять пил, грабил и - третий срок. Отбывал во Львове. За свою короткую жизнь много успел испытать: пил, употреблял наркотики, и к 25 годам так устал от такой жизни, что затосковал по чему-то чистому, светлому".

С верхней полки спрыгнул наш второй сосед, стал обуваться, и Сергей предложил мне выйти в коридор. Мы встали у окна, и он продолжил свой рассказ: "Наш лагерь стала посещать группа верующих. Они приходили каждое воскресенье после обеда: пели, читали из Библии, отвечали на вопросы. Некоторые мои товарищи стали ходить на эти собрания. Как-то один из ребят дал мне почитать Евангелие, и меня поразили там слова: "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят". Я стал много об этом думать: о Боге, о вере, о чистоте жизни - я уже так устал от грязи и лжи!

Я прочитал Евангелие от Матфея, очень заинтересовался и решил посещать собрания. Когда мои дружки по старым преступлениям пели вместе с верующими "Иисус, души Спаситель", я видел в их глазах надежду на новую жизнь, непохожую на нашу прежнюю, преступную. Жизнь их резко изменилась к лучшему Вскоре и я уверовал в Иисуса Христа и получил новое чистое сердце.

Я написал два письма в Одессу: маме и девушке, которая меня ждала. В письмах я рассказал об изменениях в своей жизни, о радости в Боге, просил прощения, что так много причинил им горя.

В ответ я получил два тяжелых письма. Мама писала: "Я уже так устала от твоих вечных выдумок и похождений! И почему ты не можешь жить, как нормальные люди?! Теперь вот ударился в веру - это твоя новая блажь, просто сумасшествие какое-то! Брось дурить, кончай срок, возвращайся домой, но только без Бога!" А девушка писала: "Я тебя полюбила нормальным, смелым, хоть и рискованным парнем, а теперь ты свихнулся, псалмы затянул. Прощай, такой ты мне не нужен!"

Два года назад я освободился и вернулся домой в Одессу Мама встретила меня вначале настороженно, но когда увидела, что я устроился на работу, больше не пью, не курю, не сквернословлю, ее обрадовала такая перемена во мне. В Одессе я нашел собрание верующих, принял крещение. Я хорошо играю на гитаре, пою. Раньше, до уверования, я любил петь "блатные" песни, а теперь стал разучивать на гитаре христианские.

У меня появились новые друзья - молодые верующие, они часто по вечерам посещали меня, мы вместе пели. Маме мои новые друзья очень понравились. Моя девушка тоже стала посещать собрания, покаялась, приняла крещение. Уже год, как мы поженились, недавно родился сын. Вот и вся моя жизнь. Встречаюсь иногда со своими прежними дружками, свидетельствую им о Господе".

- Сергей, а как ваша мама сейчас на все смотрит?

- Она тоже посещает собрания, у нее уже есть верующие подруги.

- А куда вы сейчас едете?

- В Киеве будет проходить недельный семинар для молодых проповедников, я хочу немного подучиться. На работе я специально для этого взял отпуск.

Я смотрел на Сергея и мысленно благодарил Бога: "Как удивительны Твои пути в жизни человека, Господи! Как Ты добр и милостив к каждому из нас, даруя спасение и жизнь вечную!"

Я поинтересовался у Сергея:

- А второй пассажир - ваш знакомый? Руки у него тоже все в наколках.

- Нет, я с ним незнаком. Просто вместе брали билеты перед самым отходом поезда и оказались в одном вагоне.

До Киева оставалось ехать около часа, мы вернулись в купе, собрали постели, Сергей забросил матрасы с нижних полок наверх. Я представил его Наташе:

- Это Сергей из Одессы, он едет в Киев на семинар по евангелизации.

Сергей добавил:

- Я уже три года верующий, а раньше был уголовником, имею три судимости. Но теперь, слава Богу, все изменилось: я еще в лагере уверовал. Там к концу моего срока нас было уже более 20 верующих из заключенных. Администрация выделила нам специальную комнату для собраний. Там же мне подарили мою первую Библию.

Наш второй сосед по купе, сидевший рядом со мной, пристально посмотрел на Сергея. Я решил продолжить этот разговор:

- Я тоже имею две судимости, но сидел не за преступления, а за веру в Бога. Всего отбыл 8 лет в лагерях Северного Урала и Якутии. Освободился в последний раз в 1979 году. В мою бытность в лагерях нам не разрешалось иметь Библию. Кончено, я имел в лагере Евангелие, давал читать другим, но приходилось его прятать. Сам я верующий с 16 лет, сегодня мне 67 - вот уже полвека, как следую за Христом. Сергей вступил в разговор:

- В моем последнем лагере во Львове сначала двое моих дружков уверовали в Бога, а потом я. Мы стали открыто свидетельствовать о Христе товарищам по заключению и администрации. Даже писали в другие лагеря старым друзьям о том, как изменилась наша жизнь, и призывали их обратиться к Богу

Сосед, сидящий рядом со мной, перебил Сергея:

- Послушай, а это не твое письмо ходило по зонам года два назад с призывом бросить преступную жизнь и задуматься о Боге? Я тогда сидел в днепропетровской зоне. Да, извините, я даже не представился - меня Ярославом зовут

Все трое: Сергей, Наташа и я с интересом посмотрели на него. Сергей ответил:

- Нет, не мое. Но письмо было с нашей зоны, от моего друга Василия. Он умеет хорошо писать, да и вера у него крепкая - его несколько раз били старые товарищи за то, что стал христианином. Но он не струсил, только говорил им: "Ничего, скоро и в ваши сердца постучится Господь!" И действительно, некоторые из ребят, которые на него нападали, тоже пришли к вере.

Поезд подходил к Киевскому вокзалу. Я сказал на прощание:

- Интересные попутчики подобрались в нашем купе - трое бывших лагерников! А может, и весь вагон наш - бывшие зэки?

Все рассмеялись. Ярослав сказал:

- Наверно, вся страна наша, все люди в той или иной степени знакомы с этими учреждениями: кто сам сидел, у кого родственники или знакомые. Такая уж у нас страна, такие законы!

Но Сергей возразил:

- Не знаю, как другие, а я-то правильно был осужден: совершал преступления, и вовсе не законы были тому виной.

Ярослав согласился:

- Да, пожалуй ты прав - я и сам сидел не за веру.

Я достал из сумки две книги "Евангелие в узах", одну протянул Сергею, а вторую Ярославу:

- Это моя книга - воспоминания о том, как вера в Бога испытывалась в тюрьмах и лагерях. Хочу подарить вам на память о нашей встрече в поезде.

Оба взяли, поблагодарили. Пожимая мне на прощание руку, Сергей сказал: "Впереди у меня удивительная неделя: встречи с новыми друзьями, семинары по Библии! И Господь начал благословлять в этой поездке еще с поезда - с раннего утра уже столько добрых впечатлений от нашей встречи!"

Мы сердечно простились с Сергеем, бывшим "разбойничком", а теперь моим братом во Христе. Я также пожал руку Ярославу и пожелал ему искать Бога и правду Его. Прощаясь, Ярослав поблагодарил за интересный разговор, за книгу а потом спросил нас с Наташей:

- Может, вы нуждаетесь в транспорте, в машине? За мной ребята подъедут - можем подвезти.

Я поблагодарил:

- Спасибо, Ярослав! Нас будут встречать друзья. Мы с дочерью вышли на привокзальную площадь и стали ожидать друзей, но они задерживались. Так мы простояли минут десять. Вдруг рядом с нами остановился шикарный черного цвета "Мерседес", рядом с водителем сидел улыбающийся Ярослав:

- Садитесь! С удовольствием подвезем!

- Спасибо, Ярослав, но мы ждем нашего знакомого. Если нас не будет здесь, он станет волноваться: что произошло?

- Ну, тогда всего хорошего!

- Ярослав, и вам всего лучшего! Я буду молиться за вас!

Ярослав приветливо махнул нам рукой, и "Мерседес", как тройка вороных, рванул в город.

- Как ты думаешь: что он за человек? Может, мафия? - спросила Наташа.

- Трудно сказать, кто он. Может, бизнесмен какой, а может и мафия. Но одно бесспорно - он имеет бессмертную душу и нуждается в Боге!

Минут через пять за нами подъехал Владимир на стареньком "Москвиче" 20-летней давности. Латаный-перелатаный "Москвич" неопределенно-бурого цвета все еще бодро "бегал", и не только по городу, а по всей Киевской области, где Владимир посещает семьи верующих и церкви в самых отдаленных глухих местах. Навещает он и Чернобыльскую зону, где проводятся собрания для жителей той местности.

Садясь в "Москвич", я сказал Наташе: "Вот и за нами "Мерседес" приехал!" Владимир недоуменно посмотрел на нас. По дороге мы рассказали ему о встрече в поезде с двумя интересными людьми с нелегкой судьбой: оба с малолетства узнали тюрьмы и лагеря. Один из них нашел в лагере Бога и теперь сам свидетельствует людям о любви Божьей, а второй только сегодня услышал о спасении во Христе. Коснись его сердца, Господь!

Лето 1992 года, мы с женой едем в поезде из Хабаровска в Благовещенск, город моего детства. В Благовещенске я родился и жил первые пять лет своей жизни, здесь родилась и выросла моя мама, жили и трудились на русской евангельской ниве мой отец и дед. В Благовещенске и сегодня живут мои родственники по линии мамы, Чешевы.

В Хабаровске мы с Надей сели в проходящий поезд Владивосток-Благовещенск. Когда мы вошли в плацкартный вагон, в нос ударил застоявшийся спиртной дух, перемешанный с табачным дымом. Вагон был страшно грязный, везде валялись остатки пищи, селедочные хвосты, обрывки газет и масса пустых бутылок от водки и пива. От проводника несло водочным перегаром. Надя посмотрела на меня: "Что это? Куда мы попали?" Я ответил: "В хмельной вагон! Что ж, придется потерпеть, завтра днем будем уже в Благовещенске".

В Хабаровске вместе с нами в вагон село всего пять человек, большинство пассажиров ехало из Владивостока, почти все были пьяны. В купе проводников, куда я после отхода поезда пошел за постельным бельем, шла бойкая торговля водкой. Поезд отправлялся из Хабаровска вечером, в вагоне плохо работало освещение, стоял полумрак. Я принес от проводника веник, и Надя смела мусор со столика и пола.

Весь вечер в вагоне стоял пьяный галдеж, непрестанная ругань, то там, то здесь возникали скандалы и драки. Я подобного давно уже не видел, отвык. Атмосфера вокруг удручающая: пьют и ругаются не только мужчины, но и женщины. Пассажиры, не участвующие в пьянке, как-то сникли, затихли и притаились на своих местах, а пьянь вовсю гуляет и верховодит. Мы стелим постели и укладываемся спать на своих полках. За окном темная ночь, поезд стремительно несется через тайгу, реки и горы в город моего детства.

К середине ночи пьяный шум в вагоне понемногу стихает. Поскорей бы уже наступил день - в Благовещенске нас встретят друзья, и забудется этот хмельной вагон! Постепенно засыпаем. Среди ночи я внезапно проснулся от испуганного крика моей жены. Соскакиваю с полки: какой-то пьяный буквально свалился на нее с верхней полки.

Я хватаю мужчину за плечи: "В чем дело?!" Он, оттолкнув меня, кричит: "Иди-ка ты отсюда, дед!" При этом он страшно ругается. Я строго говорю: "Оставьте в покое мою жену!", но пьяный не унимается: "Убирайся отсюда, старик! Не твое это дело!" В это время возле нас появляются двое подвыпивших, но еще что-то соображающих мужика, и силой уводят своего дружка. Надя ложится на свою полку, а я еще некоторое время стою рядом с ней, чтобы убедиться, что все успокоилось. Потом и сам укладываюсь, но сна уже нет.

Некоторое время стоит тишина, а затем снова шум: в другом конце вагона завязалась драка. Рядом с нами какой-то пьяный открывает окно и начинает выбрасывать пустые бутылки, другие ему не дают. Через открытое окно в вагон врывается шум быстро несущегося поезда и свежие порывы ветра. На какой-то миг аромат ночной тайги вытесняет дух алкоголя. Но ветер холодный, пробирает до костей, со всех сторон раздаются крики, чтобы закрыли окно. В вагоне снова поднимается ругань. Я иду в купе проводников, чтоб они утихомирили буянов, но там тоже идет пьянка, и наш проводник еле ворочает языком. Ну и вагон, ну и публика! Ничего не остается, как только вернуться на свое место и ждать утра.

Еще через пару часов вагон наконец затихает. Но у меня нет сна, хотя за окном еще только начинает светать. Поезд идет почти без остановок, иногда громыхает на стрелках, и тогда в окне проплывают слабые огни редких дорожных полустанков, а потом снова безлюдье и тьма. Я люблю Россию, люблю ее народ и уже многие годы молюсь о его духовном пробуждении. Но что же происходит в моей стране? Какой-то массовый пьяный бред. Откуда это безудержное стремление к алкоголю?

Вспоминаю, как с вопросом о русской водке я столкнулся в Вашингтоне в 1982 году на приеме у президента Рейгана в Белом Доме. На встречу с президентом были приглашены десять бывших советских граждан, в разные годы выдворенных из Советского Союза. Среди них был и я, бывший узник советских лагерей за проповедь Евангелия, за три года до этого лишенный гражданства и выдворенный из советской тюрьмы в Америку

Примерно за час до встречи с президентом нас собрали в Белом Доме в кабинете одного из его советников. И тут я услышал, как мои товарищи по изгнанию стали просить советника президента достать русскую водку чтобы торжественно отметить встречу с президентом. Советник без особого восторга выслушал эту просьбу и, пытаясь отклонить ее, сказал:

- У нас в Белом Доме нет русской водки, но есть шампанское.

Но гости решительно настаивали:

- Нам важно выпить вместе с президентом именно водку! Это наша русская традиция, и она обязательно должна быть соблюдена!

Печально было мне это слышать. Я знал, что во время встречи будет подниматься вопрос о положении узников совести в советских лагерях и психиатрических больницах, о преследовании христианской веры в Советском Союзе. С этой целью я и прибыл в Белый Дом: в тот период более 150 проповедников Евангелия страдали в тюрьмах и лагерях за веру Христову, многих из них я лично хорошо знал. В советской тюрьме тогда умирал мой близкий друг Николай Петрович Храпов, духовный наставник и друг христианской молодежи, поэт, писатель, многолетний узник за Слово Божие, проведший в заключении почти 28 лет

Оказавшись в Америке в 1979 году я старался везде, где только мог, говорить об узниках за веру, призывая христиан всего мира к молитвам о гонимых христианах, к духовной солидарности с ними. С этой целью я приехал и в Белый Дом, а вот здесь затевается выпивка русской водки при обсуждении с президентом таких животрепещущих вопросов! Срочно принимаю решение: я должен отказаться от участия в этой пирушке, даже если и не придется быть на встрече с президентом. Я подошел к советнику президента:

- Извините, но я не смогу участвовать во встрече с президентом, если на столе будет водка или какие-либо другие алкогольные напитки. Я - христианин и никогда не употребляю алкоголя. По моим убеждениям, я даже не могу сидеть за тем столом, где распивают спиртное. Прошу вас передать президенту Рейгану о моем глубоком сожалении, что наша встреча не состоится.

Советник сразу же куда-то вышел. Минут через 10 он вернулся, подошел ко мне и сказал:

- На встрече с президентом не будет ни русской водки, ни других алкогольных напитков, а только минеральная вода и соки.

- Большое спасибо! - поблагодарил я его. Вскоре нас пригласили в зал с красиво убранным столом. Каждому было указано заранее определенное место, мы сели. Через несколько минут торжественно распахнулись двери, и все встали, приветствуя президента. Войдя в комнату, президент Рейган сразу же направился ко мне, пожал руку и попросил совершить молитву перед едой. Затем президент поздоровался с каждым из приглашенных и направился к своему месту за столом. Я попросил всех встать для молитвы и призвал Божье благословение на дары пищи и нашу встречу.

Нам объявили, что каждый имеет несколько минут для изложения волнующих его вопросов. Когда дошла очередь до меня, я рассказал президенту о положении верующих в СССР и особенно о положении узников за веру, а также ответил на его вопросы, так как президента глубоко волновал вопрос преследования религии в СССР. В ходе встречи я понял, что президент хотел услышать об этом непосредственно от тех, кто в прошлом сам подвергался гонениям за веру в Бога в Советском Союзе. В то время Соединенные Штаты часто посещали представители официальных религиозных центров в СССР, вставшие на путь компромисса с государственным атеизмом. Эти люди, как и все остальные представители советской пропаганды, во всеуслышанье заявляли, что в Советском Союзе - полная религиозная свобода, нет ни одного узника за веру в Бога, а в тюрьмах находятся только уголовные преступники.

Во время встречи президент также задал мне несколько вопросов о Леониде Брежневе: во-первых, встречался ли я с ним? Я ответил, что личной встречи с Брежневым у меня никогда не было: он, вероятно, старался держать меня подальше от себя - в уральских и сибирских лагерях. Затем президент спросил:

- Как вы думаете, имеет ли Леонид Брежнев определенные духовные ценности: уважает ли он Библию? Верит ли в Бога?

"Какие наивные вопросы!" - подумал я и ответил:

- Не думаю, что Брежнев верит в Бога, он - атеист, Генеральный секретарь коммунистической партии, которая борется с верой и церковью. А насколько он "ценит" Библию видно из того, что в Советском Союзе Библии регулярно конфисковываются у верующих представителями власти. Президент задал мне еще один вопрос:

- А как вам кажется: что Леонид Брежнев особенно ценит просто как человек, как личность?

Этот вопрос вызвал у всех русских улыбку. Я ответил:

- Настолько мне известно, Брежнев высоко ценит русскую водку!

Мой ответ вызвал оживление у всех присутствовавших: и русских, и американцев. В заключение я передал президенту Рейгану список узников евангельских христиан-баптистов на английском языке, фотографии узников и их семей, фотографии разрушенных молитвенных домов, а также подарил ему крошечное Евангелие от Марка, предназначенное для узников, несколько тысяч копий которого были отпечатаны в тайной типографии баптистов в СССР.

Та памятная встреча с президентом Соединенных Штатов и беседа с ним о духовных ценностях вспомнилась мне теперь, десять лет спустя, во время бессонной ночи в хмельном вагоне. Рейгана интересовало отношение Брежнева к вопросам веры в Бога, но, к стыду моему за лидера нашей страны, я должен был признаться, что любовь к водке вытеснила из души этого человека интерес к духовным ценностям, а в конечном результате привела к деградации личности. И мне горько было сознавать, что хотя теперь многое изменилось и наступила свобода проповеди Евангелия, пьянство на Руси по-прежнему калечит судьбы миллионов людей.

А поезд все летел по просторам Дальнего Востока, наш вагон наконец-то окончательно притих, все спали. Я молился о судьбах народов России, а потом включил карманный фонарик и стал торопливо записывать рождавшиеся строки:

Всю ночь вагон скандалил и стонал,
Был весь пропитан духом алкоголя.
А я на полке боковой не спал.
Давила скорбь и душ погибших доля.

И это ты, моя родная Русь -
Моя мечта, и радость, и служенье?
Я с юных лет все о тебе молюсь
И ожидаю с небом примиренья.

Остановите поезд, дернув кран!
Вагон хмельной на полустанке бросьте -
Чтоб вышел вон безумия туман
И отчий край не сгинул на погосте!

Но поезд мчит в кромешной темноте,
Бригада поездная как в затменьи...
О, как сказать им правду о Христе,
Дарующем покой и избавленье?!

О, Русь моя, куда несешься ты?!
Кто у руля? Насколько ценит Бога?
В безбожьи - мрак и царство суеты...
И на душе - о будущем тревога.

Издано Русской миссией благовестия