ПРОЗРЕНИЕ
(исповедь)

ПРОЛОГ

Одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу (Ин. 9:25)

Я счастлива. Я счастлива не кратковременным счастьем, но тем, что бесценный дар жизни, и жизни с избытком, жизни вечной, дан мне. Этот ток жизни струится во мне вместе с кровью, и я кладу руку на кору дерева и не шевелюсь, ощущая глубокий покой и мир жизни. Небо открыто мне, и любовь льется с солнечным светом даже в пасмурный день, стоит лишь закрыть глаза. Этот дар дается всем, кто в руках Божиих, и нет ни боли, ни страха. И какая же сладость в том, чтобы отпустить "свое", не добиваться "своего", перестать служить себе и не держаться за свое "я": тогда все свое истинное само приходит к тебе. Обнаруживаешь, что держался за сор, за болезнь, за грех, который искривлял и сминал твою душу. Чудно — принадлежать к кроткому народу Божьему, к тем, за которых побарывает Сам Бог.

Грех — это сосредоточенность на себе и неверие в Бога, все наши остальные грехи вытекают отсюда, из сердца человеческого, где нет места Богу. И для меня нет ничего отраднее, чем узнавать о том, как оживает мертвая душа, открывающаяся Богу, видеть, как вера выпрямляет путь человека, как спасительная сила крови Христа действует в этой, в земной нашей жизни, как совершается спасение наше уже здесь, сейчас, "ныне"!

Грех влечет за собой смерть. Как грех — понятие широкое, так и смерть — понятие очень широкое! И избавление от того и другого — это избавление и однократное, и длительное, наполняющее всю нашу жизнь по мере того, что мы можем вместить, что можем взять рукой веры... Протягиваем руку в робкой надежде, едва решаясь поверить, что услышаны, — и вдруг чувствуем, что не только руки, но все существо наше наполнено преизбыточествующей благодатью! Посреди улицы останавливаешься, едва удерживая слезы благодарности: "За что это мне? Что такое человек, что Ты помнишь его?" — и каждый миг этого озарения и избавления слаще моей жизни! Только что ведь зашевелилось и встало колом в душе "свое", и обида и гнев уже готовы закипеть в душе, а ты воззовешь к Господу своему, и засияет образ Его перед тобою, и тут же приходит избавление, ты видишь простертую к тебе руку и слышишь голос: "Маловерный! зачем ты усомнился? Не бойся, только веруй!"

И видишь, что вся жизнь твоя — в руке Его, и никто не похитит тебя из руки Его. Он сказал, что пришел "исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу", и ты спрашиваешь: "Откуда?" — и понимаешь, что из тюрьмы своего "я", из тюрьмы разлуки с Богом и светом, из тюрьмы лжи и отгороженности от мира Божьего. Бог есть любовь! Бог есть жизнь!

Я хочу написать о том, как счастлива я ныне, но для этого мне нужно написать о том, из какого гибельного рва я была извлечена и через какие благодатные суды и наказания была проведена, чтобы мне научиться уставам Божиим, чтобы мог Господь мой достигнуть меня, чтобы сердце каменное сокрушилось, разбилось и наконец-то впустило Его, Свет жизни моей, Возлюбленного души моей. Я хочу показать действие Господа в жизни своей. Я не только ничем не заслужила того, чтобы Он меня спасал, но, напротив, я своими собственными руками делала все, чтобы разрушить свою жизнь, все для своей погибели, и духовной, и физической.

ПРОЗРЕНИЕ

Где червь их не умирает, и огонь не угасает (Мк. 9:44)

КТО ХОЧЕТ ЗЛОГО? Мы совершаем зло из лучших наших побуждений. Я никогда не хотела никому причинять зла. Я всю жизнь хотела одного: любви. Сколько я себя помню, я хотела быть любимой. Едва научившись писать, полудетскими каракулями я уже выводила свои "секретные странички" о принцах, окружавших меня восхищением и обожанием. Странички были "секретными" потому, что никак не должны были попадаться на глаза маме: было в них нечто стыдное для меня, а мама была для меня высшей совестью. В детских же моих мечтах было раннее пробуждение главной моей похоти, которая должна была породить грех: "Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью, похоть же, зачавши, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть" (Иак. 1:14-15).

Так строго пишет апостол Христа эту истину. В моем же невежестве похоть называлась "любовью", и я не понимала только одного: почему у меня появляется желание скрывать свои "любви" от мамы? Потом мне объяснили, что это законное чувство "защиты своего внутреннего мира от внешних посягательств", на самом же деле я чувствовала, что мама не одобрила бы меня.

В моих увлечениях всегда, был элемент чего-то постыдного и страшного. И вместе с тем мне всегда хотелось иметь друга по душе. Желания эти были противоположными. Пока была жива мама, она поддерживала мое второе желание и с чрезвычайной настороженностью относилась к первому.

Внешние события жизни удивительнейшим образом отвечают внутреннему миру души! Существует таинственное соответствие между внутренним ростом души и текущими нам навстречу внешними явлениями, которые как бы зримо, материально выявляют нам нас самих и то, что нами в жизни найдено. Я получила в своей жизни то, что хотела: для меня материализовалась и моя похоть со всем ее стыдом, и болью, и ужасом, упорным и каменным сердцем по отношению к близким моим. Сначала это было желание того брака, который стал бы гибельным для меня.

Мама моя, слабая и больная, в последних годах жизни своей, с невероятной решительностью и волей встала против всего того моего хаоса и душевного разорения, которое я называла "любовью" и которое превращало мир то в диковинный сад, то в пустыню: миражи, духота, бездны ревности, страстей, невероятное одиночество и разобщенность со всем миром.

О, эти долгие материнские молитвы. Это стояние часами на коленях. Эти безгласные мольбы спасти дочь. Жизнью своею мама вырывала меня из пасти прожорливого чудовища под названием "страсть". И чем я ей воздала за ее подвиг? Сколько небылиц я про нее придумывала, не желая признать свою неправоту! Внутренний спор с нею занял у меня десятилетия! Я до тех пор не могла понять ее верно, пока сама не покаялась и не пришла к Господу: душевный не может понять духовного! Мамина вера и горячая любовь и близость к Господу нашему давали ей и зрение, чтобы видеть, и силы, чтобы бороться, и цель, ради которой это стоило делать, а я ничего этого не понимала, как не понимала и цели брака, Божьей цели. "Не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему" (Быт. 2:18). Мама называла меня нищенкой, говоря, что я крохами питаюсь у обильного стола любви, что это не любовь, что настоящая любовь совсем не похожа на то, что я переживаю, а переживала я крайние степени эгоизма, жажды обладания, собственничества, так что лучше убить, чем отпустить. В свое время я заучивала наизусть слова о Любви: "Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине..." (1 Кор. 13:4-6). Мама моя знала, что такое любовь, она знала Христа! "О, любовь, твое имя — Иисус!.." Она имела кротчайшее сердце и бесконечное терпение, и с истинно ангельским смирением переносила двенадцатилетнюю тяжкую болезнь, утешаясь и назидаясь Словом Истины, любя нас, привлекая к себе любовью всех окружающих: даже мои подруги, забежавшие ко мне на минуту за книгой, оставались у ее постели часами, открываясь ей и находя у нее и совет, и помощь, и удивительное тепло любви и милосердия, которое она излучала...

А я... Какой горькой полынью я была для нее, а она так меня любила! И сколько, сколько раз в своей охоте за "любовью" я тяжко ранила, и, может быть, насмерть, тех, кто действительно и истинно меня любил!

Иногда я спрашиваю себя: вот, я читала Слово Божие, вот, я заучивала эти дивные слова о Любви, я пела духовные гимны — быть может, напрасно было это все, раз я ничего не понимала и все переиначивала по-своему? Все оставалось снаружи меня, сердце, разбухшее от меня самой, не вмещало слов Истины. И все-таки, все- таки это был посев! Слышанное Слово потом зазвучало обличением мне, и никуда от него я не могла укрыться! Потом, о, как нескоро потом!

Ради мамы я порвала все отношения со своей "первой любовью", первой большой ошибкой. Говорят, что человек учится на своих ошибках, что жизненный опыт — это школа жизни. Пусть эти слова останутся на совести тех, кто их сказал и повторяет. Меня никакой опыт никогда и ничему не учил. Господь сказал: "Без Меня не можете делать ничего". Даже понять своих ошибок нельзя без света Божественной истины, истины о том, что такое человек. То, что мы называем нашими ошибками или просчетами или слабостями или "увлечениями", то, что мы извиняем нашей неопытностью, объясняем "силою обстоятельств", и то, за что вину перекладываем всегда на другого человека, — то самое Бог называет смертным грехом, произведением порочной природы человеческой, той самой природы, помышления которой — зло во всякое время.

Это тот самый грех, который низвел проклятие Божие на землю, разлучил нас с Богом и Творцом нашим и Источником жизни, и возмездие за этот грех — смерть! Ошибки наши учат нас только тогда, когда мы видим их корень: корень их — в нашей человеческой природе. Что такое человек? Слово Божие говорит о нем, что всякий человек грешник: "Кто родится чистым от нечистого? ни один"(Иов 14:4). Слово говорит, что сердце человека лукаво и испорченно, что он сластолюбив, плотян, прикрывает себя обманом, живет по своим помыслам, винит других в своем грехе, чист в глазах своих! И только когда у человека открываются глаза на того, кто он есть, он начинает вопить к Богу, умоляя о спасении и прощении, потому что всякий человек знает, что именно у Бога прощение и что Христос пришел спасти именно грешников, нуждающихся в спасении, кто жаждет, кто хватается за одежду Его; к таковым все Слово Его, к таковым Он и пришел, наш Христос, сказавший: "Я свет миру", — Возлюбленный души моей!..

Итак, мои ошибки меня ничему не научили. И даже тот мир душевный и то чувство свободы, которые пришли ко мне после разрыва, не показали мне ложность всего моего прежнего положения, моего отношения, не дали мне прозреть корень своих несчастий. Я удовлетворилась тем, чем удовлетворяются обычно все люди: "не тот человек", "по неопытности", и отворотилась не от греха в себе, а от человека, порешив, что сделала все, что нужно. Другой виноват! Я просто ошиблась!

Такое "признание ошибок" ни в малейшей мере не избавляет от их повторения. Напротив, оно является гарантией того, что именно эти ошибки и будут повторяться, потому что именно здесь оказалось твое самое слабое место. Будут повторяться эти ошибки, слава Богу, Который тебе, как нерадивому ученику, задает один и тот же урок, пока ты его не поймешь! Услышаны все молитвы мамы моей: не оставил Господь меня, не прошел мимо. "И знай в сердце твоем, что Господь, Бог твой, учит тебя, как человек учит сына своего" (Вт. 8:5). Чужих Богу Он не учит! Счастливы все те, кого Он учит, и те, за кого есть кому молиться! "Просите и получите", — сказал наш Господь.

Обычно люди так говорят о ситуации, в которой я потом оказалась: разочаровавшись в одном, встретила другого и вышла за него замуж. Но я понимаю ее по-другому. Я могла бы никого больше не встретить, а встретивши, могла бы и не полюбить. С разочарованными людьми такое происходит, они боятся любить, не верят другим по естественной логике того, кто обжегся и считает виноватым в этом огонь. Тем, что я не разочаровалась в жизни и людях, я обязана только маме и своему дому, где живительная атмосфера любви, добра, источников которой я не понимала (однако пользовалась всей щедростью тепла, изливаемого на меня), излечила меня вполне, вернув прежнюю жизнерадостность. Верующий человек в доме! Хотя бы один, хотя бы молчаливый! Дорогая душа, знай, что тобою держится весь дом твой, потому что тебе Сам Господь сказал: "Спасешься ты и весь дом твой". Ты — это та скромная веточка иссопа, окропившая в древности косяки дверей кровью закланного пасхального Агнца, и потому мимо этих дверей прошел Ангел-губитель. Ради Лота, хоть и слабого в вере своей, были за руки выведены его дочери из гибнущего Содома, как мамочка за руки вывела нас из-под камней рушащегося дома: грохот падения, свист бомб, тьма кромешная и поднимающееся зарево пожара, и обезумевшие люди, все, как один, бегут прямо под камни, а только одна она поворачивает в ворота, крепко держа нас с сестрой! Спасена она, и дети ее, и те немногие, кто повернул за ней.

Я не "встретила" своего мужа: Господь привел его и поставил рядом со мною, когда я не искала и не ждала никого. Моего друга верного, которого я всегда хотела иметь и которого любила светлой, душевной любовью, без всяких примесей того стыдного и страшного, что испытывала раньше. И перед мамой не прятала глаза и не скрывала своих чувств, но делилась ими радостно, с желанием.

Сейчас спрашиваю: за что Господь был ко мне так милостив? За что мне было все это светлое счастье семьи, любви, детей, заботы и немногословного восхищения? Я бы днем и ночью должна была благодарить за это счастье, за мир и тишину в сердце и в доме моем. Вот где пропасть-то под ногами! Это я сейчас спрашиваю: за что мне? А тогда я уверенно считала, что все мною заслужено! Я была хорошей женой, хорошей матерью и хорошим работником, вот за что все мне.

А это мама, оставленная мною одна в дачном домике на зиму, почти без сил и без помощи — разве что соседка прибежит, дров в печь накидает — это мама днем и ночью молилась за меня, это она благодарила и благословляла и защищала меня перед дачными хозяевами, которые недоумевали, что же это за дочь, которая оставила свою мать в таком бедственном положении?

Когда в той жизни Господь наш откроет нам глаза и покажет нам все те невидимые миру слезы и молитвы, мы узнаем, чем держалась жизнь наша и сам мир на земле, и скажем в смирении: "Да, Господи, Твои пути — не наши пути! Благ Господь и долготерпелив и многомилостив".

А ведь я любила маму! Больше всех я любила ее. Господи, если мы так поступаем с любимыми, кто же мы? И чего ждать от нас в наших отношениях к другим людям? Да как же это еще все друг друга не пожрали?

И все-таки было у меня какое-то раскаяние, когда безутешно рыдала над совершенно бесплотным под простынкой материнским телом в больнице. На меня цыкали, чтобы не будила больных. А мамочка моя так никого и не потревожила: тихо-тихо уходила вдаль к своему Христу, а Он к ней руки протягивал, течение свое она совершила и все, что ей было назначено сделать на земле. Двух старших внуков благословила, на колени свои приняла наших с сестрой самых веселых и оптимистичных, легкомысленных и жадных до радостей жизни буратинок... Со всей любовью и серьезностью восприняла она этих наших человечков, перед которыми она видела долгий путь под бременем страстей человеческих, и молилась за них, чтобы и они в назначенное время обратились к Богу своему, вдохнувшему в них жизнь.

А сама мамочка уже ничего не хотела от жизни, давно готовая к уходу. Лет за десять до смерти, уже больная, но спасенная от смерти новым лекарством, которое неведомо как достал отец, она тихо сказала ему... Он всегда плакал, вспоминая, как держал ее руку, невесомую, очень легкую руку, и она очнулась, как бы возвращаясь издалека, и увидела его. И первые слова ее были: "Зачем ты, зачем ты возвратил меня?" Она понимала, что дело не только в лекарстве, но в настойчивой мольбе отца о сохранении ее жизни, так необходимой всем нам. Нам она была нужна! Не ей.

И вот, плача над ее могилой, я плакала о том, что не будет со мной ее любви, ее легких заботливых рук, что некому будет мне рассказать о первых ботиночках для сына... Об одном я не плакала, а надо бы: о том, что не будет со мною ее молитв! И о том, что, начав жить по своеволию, своими руками разорю свой дом, который она созидала, и всю жизнь свою пущу под откос. Как простой народ поет: "Нет великой оборонушки!"

Как мама учила меня любить мужа моего... Да, этому надо учить! Надо учить, как видеть все лучшее, как удерживать язык свой, как заботиться, как прощать, как помогать и поддерживать и тело, и дух мужа, как разделять его труды, как быть кроткой и смиренной, а не в своеволии видеть достоинство... На одних чувствах ничего не строится, чувствами тоже надо управлять. И осталась я без материнского .семейного назидания, без ее постоянного глаза надо мной.

Молитвы ее прекратились, но не исчезли! По ее мольбе Божие око встало надо мною и Господь сделал то, чего не могла сделать моя мама, не мог сделать ни один человек на свете: Он меня привел к Себе! Но каким путем! Сколько мне нужно было пережить, чтобы прозреть и на свое состояние, и на единственное спасение человеческое — в любви Христа!

Я была нечувствительна к своим прегрешениям и не раскаивалась в них. Я пыталась запечатлеть на бумаге некоторые моменты своих прошлых переживаний: их духота, опасность манили меня. Это были те же "секретные странички" моего детства, но теперь я их прятала не от мамы, а от мужа. И оправдывалась уже не "защитой достоинства внутреннего мира", а "защитой творчества". Он случайно нашел их и был очень глубоко огорчен; но я сочла, что в нем нет никакого понимания художественности! В глубочайшей тайне я пыталась сохранить и то, что, боясь и замирая от ужаса, иногда встречалась с человеком, с которым как будто порвала всякие отношения. Я до того боялась этих встреч, что каждый раз кого-нибудь приглашала присутствовать на наших коротких беседах, и все-таки стремилась к ним, считая подобные переживания "неотъемлемым элементом сложной жизни женщины".

Этого я тоже начиталась и чрезвычайно легко восприняла. Всё, решительно все становилось известным моему мужу! Но слова его гнева и обиды я воспринимала как насилие и непонимание моего "сложного" мира. Из отношений уходила сердечная теплота и доверие. Он все больше и больше времени уделял работе...

Ведь это говорит Бог наш, Которым мы живы на этой земле, от Него имея жизнь и дыхание, пользуясь Его творением и по единой милости Которого мы еще не исчезли! Ведь погиб весь первый мир, о котором сказано, что "всякая плоть извратила путь свой на земле", и истребил его Бог. "А нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков" (2 Пет. 3:7). Бог поругаем не бывает! Но Он "долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию" (3:9).

Долготерпит! А наш путь к покаянию так долог! И что было бы, если бы Бог не стал дожидаться, пока мы прозреем, пока откроются наши глаза, и мы увидим свое сердце и то, что в нем, и пока откроются уши наши к Его Слову? Добрый садовник наш Христос просит Бога о бесплодной смоковнице, о нас, грешных: "Господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом: не принесет ли плода..." (Лк. 13:8-9).

Я имела все, чего только может желать человек, путь мой был усыпан благословениями — благодарила ли я за них? Нет, я смотрела по сторонам и была все более недовольна своею жизнью... И еще считала это недовольство чем-то возвышенным! Господи, прости, прости меня! Слово Божие говорит о великом благе — быть благочестивым и довольным! Все в Библии противоположно тому, что в мире!

Среди общего разрушения семейного я с особой любовью и радостью смотрю на тихие семьи верующих людей. Мои дорогие, кто увидит красоту вашу, "сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно перед Богом?" (1 Пет. 3:4).

Семьи, где живет Христос и где день начинается с молитвы и кончается ею, где муж спрашивает жену вечером, не обидел ли он ее чем. И где солнце не заходит во гневе их сердец. Как прекрасна ты, юность, сокрытая в Боге! И свет все разгорается, и любовь все выше, и нерасторжим союз двоих. Мои мама и папа, я же все это видела у вас! До конца своих одиноких дней папа повторял: "Господи, благодарю Тебя, что ты дал мне Верочку)" И не мыслил никем заменить ее. И она всегда была живая для него. Я видела все это) Видела, как при всей разности их характеров они были едины во Христе, как благоговел папа перед мамой, как гордилась она им, как в черные блокадные дни они, склонившись к молитве, вставали с новой любовью и новой надеждой, утешенные и ободренные: и это при той же коптилке, при тех же скелетиках-детях, при том же пустом кипятке на ужин, при тех же обстрелах, и разлуках, и смерти над каждой головой! И вот я жива и имею в избытке все, чего были лишены они, за них мне все дано, но вместо смирения, благодарности и осознания жизненных глубин и путей Господних я, как несмысленный лошак, смотрю по сторонам и бью копытом...

Нас с мужем послали на работу в Индию. Так это выглядело внешне. На деле же мы были поставлены в такие условия и обстоятельства, которые стали критическими в нашей жизни. Наш Бог есть Бог, испытующий сердца! "Я, Господь, проникаю сердце и испытываю внутренности, чтобы воздать каждому по пути его и по плодам дел его" (Иер. 17:10). Разве Господь, Создатель наш, не знает нашего сердца? Зачем Ему, Вездесущему, испытывать нас? Нет, это испытание нужно не Ему, но нам: получая зримое, реальное, материальное воздаяние по путям нашим и по плодам дел наших, мы начинаем понимать, что в сердце нашем, познаем самих себя.

Я чувствовала, что еду на такое испытание! Я осознавала, что будто оживают мои детские сказки и волнующие мечты, страшные и стыдные, притягательные своей запретностью: Индия — страна сладострастия, томления, она тянула меня, как магнит, тяготение это внушало ужас, необъяснимый для меня тогда. Мне казалось, что исполняется назначение моей жизни, и точно, приближалось назначение смертной, плотской моей жизни к своему концу...

Индия — страна мечтаний, самозабвения, отречения от жизни, отшельников, индийской философии... Огонь во мне все распалялся, мир и тишина были утрачены, казалось, безвозвратно. Беспокойство, ужас и все возраставшее жжение внутри: "Где червь их не умирает, и огонь не угасает". Боже мой, Боже мой! Где лице Твое?!

Я нашла в Индии все то, чего желала с детства: восхищение, преклонение, служение, любовь. Музыка без конца и начала, томление без исхода, солнце и солнце на небе, закаты, пылающие, как зарево пожара, красные цветы на черных ветвях, черные глаза, ловящие каждый мой взгляд, каждое движение, утрата чувства реальности и ощущения бездны, пылающей под ногами. Во мне пробуждалась и росла "женщина", та, что в Библии называется другим словом — блудница. И чем больше во мне все это росло, эта мягкость, эта властность, эта истома, это сознание своей красоты, — тем больше мне хотелось умереть! Мысли о смерти не покидали меня. Ум был запутан совершенно; вся Индий представляла собой как бы огромный храм, где непрерывно молились богу. Говорить о боге было излюбленным делом моих студентов и всех преподавателей. Это было индийской философией, которая на многие годы меня обольстила, и все по той простой причине, что говорила она по сердцу моему, по желанию моему, меня во всем оправдывала, и создавалось ощущение вседозволенности.

В Индии был "бог" и не было Христа! Не было понятия греха! И не было искупления, а была мудрость. Мудрость, объясняющая каждое движение человека и оправдывающая его. Мудрость, которая говорила человеку, как змей говорил Еве: "Будете, как боги, знающие добро и зло". Это была высшая мудрость века сего, о которой сказано: "Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну... Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих... Мы проповедуем Христа распятого" (1 Кор. 1:19-23).

Кому только не служили в многочисленных индийских храмах, разукрашенных, как пряники! Звенели колокольчики, бухали барабаны, женщины касались лба священной коровы, иссохшие аскеты продавали священную краску на лоб, профессора перед началом занятий кланялись слону на человечьих ножках — богу Ганешу — и, снисходительно усмехаясь, объясняли нам, что бог, конечно, везде, но для простого народа нужен видимый символ. Ложь — нужна для простого народа!

Но вот в городке Пуне я набрела на скромный дом методистской церкви. Остановилась перед ним. Отчаяние и немыслимая тоска охватили мою душу. Попросила служителя открыть мне вход и вошла в прохладный полумрак молитвенного дома. Скамьи, кафедра, текст: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную". Опустилась я на скамью и рыдала взахлеб. О маме, о папе, о светлой жизни на том далеком берегу, куда мне нет хода, потому что я пропащая, и надо мне скорей кончать с этой жизнью, из которой нет выхода, все запуталось совершенно безнадежно: телом владела страсть, умом — вседозволенность индийской философии, которая оправдывала все природное в человеке, а душа была стиснута, искривлена и загнана в угол. Смерть мне.

Сатана "был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи" (Ин. 8:44) и "диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить" (1 Пет. 5:8).

Итак, мысли о самоубийстве начали бродить в моей голове. Я не видела никакого другого исхода, а жить нам в Индии предстояло еще почти год.

И точно, это было мое естество! Только я тогда, со своим абстрактным знанием Бога, и абстрактной нравственностью, и незнанием Христа как личного Спасителя моего от моей реальной греховности, не видела, что именно это мое естество, и моя суть, и моя природа пригвождены были к кресту во Христе Иисусе! "Гнев и проклятие от нас Он отвратил!.." Мое естество! Именно его Великий и Святой Бог проклял как плоть, извратившую путь свой, ту, что закрывала мне Небеса, когда за меня молил наш Христос: "Отче, прости им, ибо не ведают, что творят..."

Похоти мира! "Ноги их бегут ко злу и спешат на пролитие крови". Разве я не убивала мужа моего, когда раскрывала свой слух сладострастным речам о "вечной любви до смерти" и лжи о том, что "душа должна в этой жизни получить все, чего она хочет"? Не душа и даже не тело, а смертная плоть наша! Взлелеянная мечтами-иллюзиями, поощренная умом.

Бог сказал: "Если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним" (Быт. 4:7).

Грех влечет — это и есть мое природное, голос моего естества, потому что по природе своей человек есть собственность греха, раб греха, добровольно себя ему продавший. И сам себя человек не может ни искупить, ни спасти!

Но почему же, почему человек сам не может вырвать грех из себя? Почему я не могла вырвать из своего сердца грех? О, это очень важный вопрос! И как я изо всех своих сил старалась хранить семью и любить мужа, и заботиться о дочери, и быть хорошей, правильной и хорошей, как раньше! Но не могла: я не видела креста! Я не видела, что на кресте распят был не кусочек меня, не какая-то моя плохая черта, не часть моя, но все мое "я"! Если бы человека можно было улучшить, разве отдал бы Бог Сына Своего на эту позорную смерть? Человек не может быть улучшен, он должен быть возрожден от Духа, заново рожден, сделан новой тварью. И мое желание — быть хорошей, как раньше, — было неосуществимо: то, что сейчас жило во мне, выросло именно из того, что было во мне раньше. Причем из того, что я в себе больше всего любила!

Я любила в себе свою мечтательность и свои "секретные странички", свой романтизм и желание быть особенной, любила нравиться, любила лесть, восхищение, жаждала поклонения и больше всего хотела быть любимой, хотела любви, видя в ней цель своей жизни: одним словом, я любила себя, свое "я". Так что же я могла вырвать из себя, если это была я сама? До прозрения было еще далеко. Нерадивый ученик, я не поняла своего второго урока, как не поняла первого. Не поняла — это не то слово: не хотела понять, сердце мое упорствовало и искало виноватых. Теперь это был мой муж, который мне будто бы чего-то недодал, любил меня не так, Не удовлетворившись одним виноватым, я обвиняла весь мир, что он не создан для любви. Во мне возобладали мировая скорбь и мировое разочарование, почти как у лорда Байрона... Как это все далеко от Божиего "быть благочестивым и довольным", "долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание..." Это сказано о тех, которые "Христовы, распяли плоть со страстями и похотями" (Гал. 5:22-24).

Газиева среди нас не оказалось. И тогда кто-то разглядел далеко среди волн то поднимающуюся, то исчезающую человеческую голову: его унесло! Наши мужчины побежали в рыбацкий поселок за лодкой, хотя какая там лодка в мансун! Ни один рыбак не отважится поплыть. На берегу остались мы с подругой Раисой. Мужественная и решительная, она вся осунулась и извелась от того, что на глазах гибнет человек, а она — бессильна помочь. Голова долго не появлялась, потом мы опять увидели это белое лицо с закрытыми глазами: силы у Газиева кончились, и он уже не плыл, а едва держался на воде, волны накрывали его.

И тут со мной что-то случилось. Ты же хотела умереть! Так попробуй спасти человека! — И погруженная в себя, видя перед собой только лицо человека, уже теряющего сознание, я шагнула в воду и быстро поплыла от берега. Раиса кричала: "Стой, вернись! У тебя дети! Вернись, у тебя дети!"

Я плыла. Ничего не слышала, только смотрела на человека. Он мог, ухватившись за меня, меня же и потопить, но я не думала ни о чем. Доплыла до него и едва коснулась его плеча, как он потерял сознание.

А дальше случилось чудо: не помню, как я его волокла по воде, но помню, как плыла сама, как не попала ни в какой водоворот и не была унесена течением, как вытащила этого огромного человека, — только увидела себя уже на берегу, и Раису, которая подхватила безжизненное тело, и наших мужчин, бегущих к нам от поселка.

Мы отвезли его на машине в госпиталь, его откачали, и он спросил, кто его вытащил. Когда ему ответили, что это я, он, пытаясь сесть, покачнулся и опять потерял сознание, на этот раз от шока нравственного...

Когда мы читаем: "Возмездие за грех — смерть", — то надо понимать, что это закон, и закон всеобщий. Грехом человек разлучается с Богом, Источником жизни, и, как сказал один философ, вся наша жизнь есть постепенное умирание: едва родившись, мы уже несем в себе смерть, завещанную нам от родителей. Совершая же собственные грехи, мы и буквально, физически, начинаем тяготеть к смерти, к самоуничтожению, и духовно: становимся живыми трупами, лишаясь теплоты, душевности, и свет, который в нас, не есть ли тьма?

Мысли мои о самоубийстве прекратились, но смерть иного рода наступала на меня: жестокость! Я знать ничего не желала, кроме того, что я хочу то, что я хочу. И могла слушать только комплименты и объяснения в любви. Ум у меня совершенно извратился: все, что было мне приятно, я называла духовным. Это были книги, объясняющие мне правоту моих желаний, люди, в меня влюбленные, искусство, вызывающее во мне страстность и томление. Все, что было мне неприятно, я называла бездуховным, и это был мой муж, и его слова, его стремление меня образумить, остановить. Я негодовала на него и сердилась, потому что топтала и уничтожала свою любовь к нему и нашу семейную жизнь. И как же я была несчастна от этого круговращения ума и сердца, в каком непрестанном страдании жила и сколько всего ложного тогда говорила, стараясь себя оправдать: "От избытка сердца говорят уста". Человеку мало только действовать плохо, ему надо еще всем доказать, что он поступает наилучшим и наиправильнейшим способом. Такова природа философии. Вот безумие: страдание не вразумляло меня, я не хотела ни от чего отказываться. Сначала я не хотела отказываться от своей "любви", потом — когда настала разлука, — от своего образа мыслей, по котором выходило, что счастливы только примитивные люди, а все "высокие" страдают, лелея свой необыкновенный внутренний мир, и что надо добиваться осуществления своих желаний и хранить им верность.

Невозможно пересказать весь тот ворох жестоких и эгоистичных глупостей, который из меня тогда сыпался. Зло всегда многословно, изворотливо, искажает простые факты, — все, все что я говорила и делала, сказалось впоследствии на моей голове: жив Господь и Бог наш!

Мы вернулись домой, но дома для меня больше не было. "...Рука Твоя тяготеет на мне. Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих. Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя отяготели на мне; смердят, гноятся раны мои от безумия моего" (Пс. 37:3-6).

Я не хотела каяться! Я не могла видеть каждый день своего мужа и слышать его обличения. И я упорствовала в своей' неправоте, решила разводиться и жить отдельно, бежать от глаз его. Все, что делала — это рыла себе яму, рубила сук, на котором сижу, своими собственными руками разоряла и разрушала свой дом. А что я сделала мужу своему? Какая кровь, какое убийство может сравниться с тем, что я делала ему? Где была моя жалость, сострадание, милосердие? Сердце у меня было каменным. Глаза — слепыми, уши — глухими. Как же: я Любила! Любила. Сколько преступлений называются этим словом? Я шла, глядя в одну точку, в которой для меня сошелся весь мир. "Желаете — и не имеете, убиваете и завидуете — и не можете достигнуть... Потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений" (Иак. 4:2-3).

Библия — единственная правдивая Книга на свете, единственная, которая называет вещи своими именами и говорит о человеке ту горькую правду, что всякий человек — грешник! И тут же протягивает руку помощи: "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас!" Ведь этот призыв ко всем тем, кто обременен грехом, кто не в силах дальше волочить за собой его бремя, ко всем, кто хочет этой помощи, жаждет ее, кому невмочь и дальше жить без Бога души своей.

Я глуха была и к этому призыву, Я продолжала считать свои страдания доблестью. Я продолжала разрушать, уверенная в том, что созидаю! Мне продолжало казаться, что все мои внутренние труды — упорство, мечты, ожидание, надежды — принесут наконец свои плоды и я построю свою жизнь согласно своему внутреннему идеалу...

Я не могу пересказывать эти глупости, этот бред. Я бы и не начинала этого делать, если бы не сознание того, что многие люди и сейчас идут по тому же пути и томятся той же тоской и так же фантазируют про свою жизнь и разочаровываются, когда их фантазии не сбываются! "Кому уподоблю род сей? — спросил Христос. — Он подобен детям, которые сидят на улице и, обращаясь к своим товарищам, говорят: "Мы играли вам на свирели, и вы не плясали, мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали". Я все вещи принимала не за то, что они есть, а за то, чем хочу, чтобы они были! Жестокость сердца я называла постоянством, похоть — "мечтой и надеждой", а горькие плоды, собираемые мною с дерева страстей, — дорогой платой за желаемое. И, естественно, гордилась тем, что живу "необычной жизнью" и что я такая, такая "женщина".

Итак, я шла и запоминала обычные вещи, чтобы мне потом на них опереться: вот булочная, продаются восточные сладости, вот столы и стулья в здании почты, вот лица людей... Мне протягивают знакомый конверт, надписанный размашистым почерком; я сажусь тут же читать его и — взвиваюсь от боли! Нет у нас будущего! Нет нам с ним пути! Нет мне никакой пользы!

На обратном пути мне не только не помогло все, что я так старательно запоминала, но я даже не узнавала ничего. Я шла в каком-то деформированном мире, как в страшном сне, отчужденная от всех. Горят дома, я не понимаю, что это — закат; разбиваются машины, улицы полны какими-то марсианами без лиц, без языка, ад не мог бы выглядеть ужаснее, чем улица Горького, когда я по ней возвращалась с Центрального телеграфа! Порваны все мои связи с внешним миром, я блуждаю по улицам и не могу найти метро, и я знаю, что если спрошу, то и меня не поймут, и я не пойму, что мне ответят.

Бессмысленное ног движенье

• По переходам,
• И давка в выходе,
• И то обилие людей,
• Что превращает мир в пустыню:
• Не слышно голоса,
• Не видно никого...

Уже сами мои страдания должны были бы навести меня на мысль, что я делаю что-то не так. Но нет! Вся их разрушительная сила надавила на меня, превращая в пустыню лучшие годы моей жизни вместо того, чтобы просто помочь понять: надо отказаться от того, что тебе не дано. Но я мертвой хваткой держалась за то, что меня терзало, и создавала свою, искаженную картину мира, превознося и ужас любви, и ее беспричинность, иррациональность, видя в ней свое служение жизни, самоотвержение, в то время как это было служение себе самой и утоление своих желаний. То, что было во мне самого греховного, центр, вокруг которого все остальное группировалось, именно то я в себе больше всего любила!

Еще Гоголь советовал для обнаружения своего главного греха вспомнить, когда и от чего вы в жизни больше всего страдали, постараться найти общую причину своих страданий. И она-то и есть тот грех, который вы больше всего любите!

Но как бы то ни было, я все же начала стараться не просто страдать, но понять причину этих страданий. Утирая слезы в поезде метро, я ехала в библиотеку читать Спинозу, Канта и что-нибудь по индийской философии — может, хоть кто-то объяснит мне, отчего я так пропадаю. Может быть, я пойму, что это такое было написано в письме: "В противоположность тому, что я говорил раньше, сейчас я чувствую, что совершенно бесстрастный взгляд на вещи много полезнее, чем прилепляться всей душой к желаниям..." "Что за радость, — думала я, — отказываться от радостей? Что за высота в бесстрастии? А желания? Да в желаниях — весь человек! Нет желаний — и человек не живет!"

И вот я погрузилась в изучение философии, истории, психологии, ища в науке выход для себя и избавление от страданий. Понимание, мне казалось, избавляет от страданий, мне надо "расшириться". И я с жадностью читала все, что находила, о человеке и его устройстве, о закономерностях его внутренней жизни, о цели его жизни, а главное — о пути избавления от страданий. Мне казалось, что, если я найду точку, которая во мне болит, я излечусь.

Неспешно развивал свои мысли Спиноза. "Всегда несчастен тот, кто соединяется с преходящими объектами, — озадачивал он меня. — Основанием всего хорошего и дурного является любовь(!). Страсти уничтожаются рассудком, — наставлял он, — любовь не ограничена, она может расти, особенно если направлена на бесконечный объект".

У Фрейда я узнала, какое жалкое существо человек, ходящий по кругу смерти, влекомый своими страстями, которые не может поместить так, чтобы не страдать. Даже любовь не поможет, потому что "никогда мы не бываем так беспомощно несчастны, как когда теряем любимый объект или его любовь". Страсть раздувается препятствиями, уничтожается повседневностью, гуляет, переходя от ненависти к жестокости, от жестокости к раскаянию, от раскаяния к любви, от любви — опять к той же жестокости, — и нет тут ни выхода, ни решения, просто природа работает на человека, как на станке, на том самом человеке, который создан быть хозяином природы, в том числе и собственной...

Индийский философ Вивекананда учил: "За все вы расплачиваетесь своим характером. Откажитесь от ревности и самомнения. Учитесь работать только для других. Любовь — это расширение, самолюбие — это сжатие. Рука сделана, чтобы всегда давать. Давайте все и не ищите возврата. Давайте любовь, помощь, услуги, все мелочи, какие вы можете... Даже малейший труд, сделанный для других, пробуждает внутренние силы".

Философия, философия, мудрость человеческая... "Желание добра есть во мне, но, чтобы сделать оное, того не нахожу... Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?" — спрашивает апостол Павел, человек широкой образованности в период высшего развития философии.

Никакое знание не меняет греховной сути человека. Что бы ни изучал человек, он остается тем, кем он и был — нераскаянным грешником. Вся философия предлагает человеку те или иные пути преуспевания или самосовершенствования при его стремлении к знанию и к усвоению этого знания. Но это и есть то самое, что предложил первой чете людей сатана! Он предложил вкусить плод с древа познания добра и зла, уверяя людей, что они не умрут, но будут, "как боги, знающие добро и зло". С тех пор смерть вошла в человека, то есть отлучение от Бога, и все людские предприятия направлены к улучшению здешнего мира и к достижению наилучших жизненных условий, но без Бога!

Мне не надо для доказательства этого изучать историю мировой цивилизации — на своей собственной жизни я могу в этом убедиться: я всегда была уверена, что знание "расширяет" человека, учит его добру и правильной жизни, я никогда не хотела ни приносить кому-то несчастье, ни делать зла, я "улучшала" свою жизнь и "вносила духовную высоту" в свои отношения с мужем, предъявляя к нему "повышенные требования". Сколько умных книг я за это время прочитала, и все они учили только добру и совершенствованию человека. И вот именно на этом высоком и благородном фоне я развелась с мужем, а через некоторое время уехала в другой город.

Мой муж, любимый мой муж, остался совершенно один. Моя подруга, побывавшая в нашем доме, сказала мне потом: "Ты ничего не взяла из дома, но он стал как дикая пустыня..." А я уехала "возвышать свою жизнь", "стать, наконец, человеком".

Вы, все вы, которые тоже разводитесь! Назовите мне иные причины ваших разводов! Подруга, сочувствовавшая моему разводу, сказала: "И правильно) А то живешь, как лягушка под камнем!" Так ведь камнем-то был не мой муж, а мои грехи и греховная моя природа, тяготившая меня, и все эти "камни" я унесла с собой! А что я сбросила с себя — это была моя семья, мой труд, моя ноша, дело моей жизни и родительское благословение. Счастье свое я выбросила, а несчастье уволокла с собой, как сказано: "Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками". Вот это — я. И придет время, когда эти слова так пронзят меня, что буду червышком свиваться и клубышком кататься от боли, что сама, своими руками сделала все это.

Нет, ни книги, ни знания, счастья не приносят. Даже святая Книга — Библия, — если читать ее так, как читала я, то есть для знания, как мудрость человеческую, как историю, как философию, как художественное произведение, она — закрыта для человека и запечатана, как будет в те дни, когда Церковь возьмется с земли, и Дух Святой перестанет ветром живительным веять на сердца людей, и Слово Божие возьмется с земли: сокровенное не будет уже становиться явным, и прозрение через Слово не будет наступать.

Я плачущих утешу,
Болящих излечу,
Надежду потерявших,
Я верить научу!

Сколько чудесных гимнов есть у нас! Они обращены прямо к сердцу человека, побуждая его откликнуться на призыв Христа, ведь все мы — творение Божие, с бессмертной душой, и нам должен быть внятен язык любви!

Путь ко спасенью
Новый, живой
Кровью Христа
Открыт пред тобой:
Сам Он тебе дарует покой,
Сам говорит: "Приди!"

Я не ходила на молитвенные собрания ни в Ленинграде — зимой, ни в Луге — летом. Меня не касалось то, что там происходило. Это нужно было папе: он возвращался с далеких собраний счастливый, сияющий и любящий, такой кроткий, мы радовались за него, но нам самим было некогда. Мы сами знали, как нам жить и что нам делать.

Я с увлечением работала на новом месте, наслаждаясь своей профессиональной уверенностью, дети мои, ничего не подозревавшие о разводе, считали, что мы решили так жить ради их образования, о муже я думала, что нам надо пожить врозь, чтобы потом соединиться.

Лукаво сердце человеческое и крайне испорчено. То я думала так, то эдак, в зависимости от изменяющихся желаний, в соответствии с которыми изменялась и моя система самооправдания. Но Бог поругаем не бывает! Не могла быть хорошей жизнь, построенная на зле и лжи, не могло все прошлое остаться тайной и как бы исчезнуть без того, чтобы встать передо мной с гору и сделаться явным для всех людей!

Пока я воображала, что, уходя от мужа, я как бы к нему возвращаюсь и, разъединяясь, как бы соединяюсь, для него становился все более ясен конец нашей семьи, и он стал думать, как выйти из своего одиночества. Мои поездки в Москву стали для меня мучением: беда приближалась издалека и неотвратимо.

У него поселились студентки, которым он помогал заниматься, совсем как я в Индии посвящала все свое свободное время дополнительным занятиям. Сначала их было трое. Потом осталось двое. И, наконец, осталась одна... Когда я приезжала, она уходила в общежитие. Потом неизменно возвращалась: ей было здесь удобно. Сначала ей захотелось узнать тайну нашей семьи, потом ей по доброте захотелось утешить моего мужа, который во сне все звал меня... Потом у нее возник план — выйти за него замуж и, таким образом, "устроить свою жизнь", так это теперь называется.

У него росло отчуждение, у меня — отчаяние: я не могла вернуть себе мужа своего. Я заболела тяжелым воспалением легких. В это же время, в канун Нового года, с ним случился инфаркт такой силы, что врачи до сих пор не понимают, как он выжил. Он оказался один в промороженном летнем домике, один в безлюдном поселке, дополз до пьяницы-соседа, который чудом был дома, и там потерял сознание. Работники "скорой помощи" волочили его по снегу через необъятное поле до шоссе. Долгие часы он был без сознания и на краю могилы, но Господь сохранил его! Господь сохранил его, это Его пути!

Дети мои полетели ему на помощь. Едва встав на ноги, я поехала его выхаживать.

Зима стояла лютая. Дом было не натопить, огромное поле не перейти. Ноги слабели, потерявшее силу после болезни тело обливалось липким потом, и я останавливаясь в снежном поле, под звездным небом и молилась!

Я ходила в больницу дважды в день, я хотела вернуть себе семью, я трудилась буквально до пота, чтобы все восстановить, пять раз в год я к нему приезжала, но нет! Нарывали и воспалены были наши отношения, как не заживает рана с остающейся в ней занозой. Мы оба были прежними, и все те же противоречия вставали между нами.

И настал день, когда он прислал мне письмо о пропасти между нами и о разрыве со мной. Помчались к нему десятки моих отчаянных писем.

И настал другой день, когда он по телефону сказал мне, что женился. Я криком кричала и не могла остановиться.

И настал третий день, когда он просил в письме, чтобы я больше ему не писала и не мешала "строить новую семью". Я вышла тогда из дома и на пустынной лестнице стала биться головой о стену над батареей, чтобы заглушить невыносимую душевную боль. Там, за дверью, были отец и сестра, два человека, которые не только что жизнь, а всю кровь по капельке отдали бы за меня, но они не могли мне ничем помочь; мой путь я должна была пройти сама.

Никто не может за другого совершить великий труд покаяния! Никто не может облегчить ношу греха, который весть надо свалить перед Господом нашим, Иисусом Христом. О Нем сказано, что Ему дана власть прощать грехи человеческие. Это право Он купил кровью Своею, пролитой за нас, мы исцеляемся ранами Его, и Он влагает Свои персты в измученные души наши.

Глава 2

СПАСЕНИЕ

До какого последнего предела мы упорствуем в признании своего поражения и краха своей жизни! Но благо тем, которые понимают это раньше, чем на смертном одре. И как блаженны те, кто сразу поверил Богу своему в том, что "всякий человек — грешник" и нуждается в спасении. Я была не из их числа и очень сокрушалась о своем позднем прозрении, пока одна верующая не утешила меня с любовью, что Господу нашему нужны и такие свидетели, у которых есть жизненный опыт и понимание ошибок, и кто может на собственном примере многих предостеречь и многих утешить тем, чем Сам Господь утешил их...

Иметь верующих друзей — это ни с чем не сравнимое благо, это такая мягкость и проникновенность, такое ободрение в общении, такая глубина и зоркость в понимании твоего внутреннего состояния!

И начались эти рыдания; меня выворачивало от моей "любви", и "высоты", и "счастья", и "наслаждений", от всего, что мне так в себе всегда нравилось, от всего этого меня рвало сейчас. Рвало от меня самой, пока я не поняла, что надо извергнуть все, до корня, глубокого, очень глубокого корня! Я раскаивалась во всех своих попытках создать себе "особую жизнь", видя теперь во всем жестокость, упорство и то, что шла на поводу своих страстей, своих желаний, своих похотей, своего "я", причиняя столько страданий близким своим и заражая ложью своих философствований все вокруг себя.

Впервые все, что я имела против мужа, обратилось не на него, а на меня саму: он был прав, а я виновна! И тут мне открылась и та истина, что, обвиняя другого, мы всегда фактически обвиняем себя, только из себялюбия перенося все удары на другого, оберегая себя.

Я была плохой женой! Отчего бы мне было не уступить мужу в его желаниях? Зачем нужна была эта непрестанная война "за себя" и "свое достоинство"? Зачем нужны были эти бесконечные споры обо всем: ведь я спорила только для того, чтобы доказать и оправдать свое греховное "я"! Я жила совершенно не в согласии с Божьими заповедями, шла своим путем и пришла к полному краху своей жизни.

И вот так сидела я, скорчившись в кресле, не желая двигаться, терзаемая воспоминаниями и совестью и горьким раскаянием, и понимала, что все это — наказание мое, и надо мне его снести, и конца ему не видно, и все горше оно: к страданиям за себя присоединилось страдание за детей. Плакала доченька, мрачен был сын. С чем они в жизнь пойдут? Это я виновата, я им все это сделала. И новые рыдания сотрясали меня.

И тут пришел папа, решительный, полный духа, и увидел всю эту жалкую картину, узнал о моем намерении день и ночь молить Бога о прощении, чтобы снял Он с меня это тяжкое проклятие, это наказание...

Это не есть Бог, Которого нужно долго умолять: Он дает сразу и в избытке. Он видит все сердце прежде, чем ты к Нему обратилась. Наш Бог никогда не наказывает в жестокости! Он — Бог милосердия, Бог любви, и Он наказывает нас только для того, чтобы помиловать! Ведь Он уже совершил твое спасение, Христос уже умер за тебя, тебе надо только принять то, что уже твое, уже дано тебе! Все дело — в тебе самой. Ты держишься за свои грехи, ты привязана к своему прошлому, это — телесное. Хочешь ли ты избавления? Готова ли ты расстаться со своим прошлым? Верь! И бери рукой веры то избавление, которое сейчас, в эту минуту, дает тебе Господь! Если ты готова — молись! Молись и тут же благодари за полученный дар. Он — твой.

Я опустилась на колени и незнакомым, хриплым голосом впервые возопила к Богу моему, что больше не могу волочить груз своего прошлого на себе!

Какой невероятный труд покаяние. Это момент смерти и рождения. "Изглажу беззакония твои, как туман и грехи твои, как облако; обратись ко Мне, ибо Я искупил тебя", — говорит Господь. Он прощает не по кусочкам, но Он отбрасывает все и сразу, а тебе, измученному грехом человеку, раскрывает Свои объятия! "Ко Мне обратитесь и будете спасены, все концы земли; ибо Я Бог, и кет иного".

Сердце твое тут же наполняется таким счастьем освобождения и начинает славить Бога своего, что это знает только тот, кто нашел в себе силы смириться перед Богом Истины и сказать это слово — "Прости!"

Папочка мой оказался для мня тем другом, который опустил меня в купальню Вифезду, около целительных вод которой я, как тот расслабленный, лежала все свои сорок шесть лет... Как давно я читала Слово Божие, как давно молилась и — не знала Господа! Не делала Его руководителем всей своей жизни, не опиралась на Него, не спрашивала, не вчитывалась в Слово, чтобы открыть для себя пути Его, и — не имела того самого первого начала мудрости, которое называется "страх Божий": "Бог пришел, чтобы испытать вас и чтобы страх Его был пред лицом вашим, дабы вы не грешили" (Иск. 20:20).

Если был бы у меня страх Божий, разве сделала бы я все то, что сделала? "Страх Господень — источник жизни, удаляющий от сетей смерти" (Пр. 14:27).

Мне захотелось заново читать чудную Книгу! Сначала мне захотелось этого, чтобы увидеть и взять все, что еще Господь мой мне дает. Мне Слово Божие виделось как сказочный дворец, полный сокровищ, и я хотела все хорошенько рассмотреть, ведь это я — владетельница всех этих сокровищ, и я хотела знать, что я имею. Первые слова, которые я выписала, касались ободрения меня на моем пути: "Не бойся, только веруй", "Се, Я с вами во все дни до скончания века", а потом надолго главное место заняли слова, как бы сказанные мне тихо в самое сердце: "Утешайся Господом, и Он исполнит желание сердца твоего. Предай Господу путь твой, и уповай на Него, и Он совершит" (Пс. 36:4,5).

Это было начало моего пути веры: я поверила этим словам! Уже я и детей не посылала и писем не писала, я только верила и молилась о том, что всем вокруг казалось невозможным: о восстановлении моей семьи! И верила, что Господь совершит это.

Иногда, возвращаясь с собрания и глядя на верхушки деревьев в темном небе, я испытывала неведомую мне прежде свободу — свободу даже от своих желаний: мой путь — в руках Господних, что Он мне ни даст, то я и приму. Он знает лучше меня, что мне надо, и Он ведет меня к Себе! Это были моменты тишины и покоя, плод благословенного Слова, в обилии питавшего всех нас на собрании.

Я стала жаждать этих собраний. В мороз, по снегу бежала туда, раскрыв руки, летела в темноте. На балконе садилась около стенки, прислонясь головой к выступу, и открывала сердце свое перед Господом и Словом Его. Я хотела умалиться, чтобы мой Бог мог во мне возрастать. Все "мое" болело смертельно, сердце сокрушалось: все обличения я принимала на себя, ни о чем уже не споря, не защищаясь и ни в чем не упорствуя. Все это была правда обо мне. И я не хотела больше быть жестокосердной и погруженной в себя, я хотела нового сердца от Господа, "плотяного", а не каменного, сострадательного, а не эгоистичного. Грешна я, Господи, с головы до пят, нет во мне ничего чистого, но Ты, Ты сотвори во мне!

О эти невыразимые, глубочайшие переживания, когда ты — во прахе, в сокрушении и изничтожении себя, — и вот тогда золотым дождем света и тепла изливается на тебя милость несказанная, доброта и любовь Бога твоего... И все слова исчезают, и ты можешь только прошептать: "Господи, да за что мне это все!?" И понимаешь, что ни за что, даром, что Бог твой любит миловать. Он дал тебе жизнь и дыхание, и Он даст тебе все, чего хочет душа твоя!..

Ты знаешь все,
Ты — Бог Вездесущий,
Благослови же нас всех в этот час
Ты можешь все,
Ты — Бог Всемогущий!
Благослови же нас всех в этот час!

Не часы, не дни, а месяцы были даны мне для этого труда сокрушения. То одна, то другая сторона моей жизни мне становилась видной в новом свете. Так, была я на бракосочетании и проплакала неудержимо все время его совершения от осознания того, как несостоятельна была во всей прошлой своей жизни, даже той, в которой была, как думала, счастлива: я и там и тогда не руководствовалась Словом Божиим и не стала своему мужу ни поддержкой, ни примером терпения и служения, и вот содержание семейной жизни нашей стало эгоистичным: получить то, чего я хочу, не удовлетворена тем и этим. Для настоящей, все покрывающей и все переносящей любви не было во мне Господа!

Иона Иванович, который совершал бракосочетание, сказал о том, какой постоянной помощью была для него его жена, с какой кротостью она переносила все тяготы их жизни и частые его отлучки, во всем себе отказывала... Он как песнью пел о своей жене, и перед нами вырос образ небывалой красоты духовной. Тогда он указал нам на нее, и не все даже увидели затерявшуюся среди приглашенных тихую старушечку, утиравшую слезы рядом со мной! И снова горло мне сжали рыдания, когда я увидела рядом с этой воплощенной кротостью — себя, со своими петушиными наскоками, и спорами, и самолюбием, и психоанализом. И поняла, что греховно во мне не только то, что я сама считала грехом, но что порочна вся природа мирского человека! Порочна вся природа того человека, который хочет строить и желает лучшего себе, но без Бога. "Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж" (Пс. 126:1).

Без помощи Господа все рассыпается и падает, сейчас же или немного погодя, но падает. Я виновата перед мужем своим в своем упорстве и нежелании служить, подчиняться, я считала это "подавлением" моей личности. Жаловалась на нехватку любви у него, а на самом деле нехватка была у меня: это я не обращалась к Источнику любви, а ведь вся любовь у Него и от Него. Я эгоистически жила с мужем с самого начала нашей жизни. И современное состояние нашей семьи — это мой плод и мое дело. Если бы я служила ему и молилась за него и искала бы не своей "зависимости" от мужа, а своей зависимости от Бога, — каким бы цветом цвела наша жизнь, и он не называл бы все во мне лишь "словами". Так оно было. Одни "слова" ничем не лучше других "слов", если те и другие — пустая игра ума. "Лучшая проповедь, — говорил Иона Иванович, — это поведение". А каким было мое поведение? Я постыжала моего Господа тем, что, неся Его имя и имея Его Слово, вела себя, жила, говорила, действовала совершенно по-плотски, ведомая страстями и самолюбием, обольщенная пустотой и миражами этого лукавого мира.

Как растревожил меня этот брак! Как Господь терпелив со мной, как ухаживает за этой неплодной смоковницей, окапывая, удобряя, медля ее срубить!

Я бы не выжила эти долгие черные месяцы, состоящие из многих дней и ночей, если бы Господь не посылал Своих утешений: в долине плача, которой я проходила, открывались для меня живые источники.

А подруга моя носила и давала мне все новые книги, я открывала для себя богатую духовную литературу, помогавшую мне осмыслять свой новый опыт: "Человек имеет необходимость верить в Бога! Если он не верит в живого Бога, тогда он создает себе другие кумиры и служит им. Верования человека образуют его принципы, духовный костяк. Блаженны те, кто позволил Господу обновить свою жизнь и в ком живет Христос. Любовь, мир, праведность и милость делают жизнь осмысленной и радостной".

У меня открылись глаза на духовные нужды других людей. Сама едва обретя точку опоры, я стремилась утешить других тем утешением, которое мне дал Христос: одна подруга моя, перенесши тяжелую операцию, стала жадно слушать Слово Божие и искать в нем опоры; старый друг мой лежал в параличе и нуждался в утешении; у другой подруги скончался муж, и она погрузилась в бездну отчаяния... Я шла к ним в робости, ощущая свое бессилие чем-нибудь им помочь, но прося Господа: "Отверзи уста мои!" И то, что я читала в одной книге, было выражением моих мыслей: "Победы в области нравственной жизни являются более существенным, чем победы на поле брани или на поприще ума. Спасти погибающую душу важнее, чем воздвигнуть собор, помочь человеку одержать духовную победу несравненно лучше, чем победить тысячи, утолить духовный голод означает больше, чем насытить пятитысячную толпу, успокоить бурное сердце более важно, чем усмирить морские волны, вернуть человека к надежде и порядочной жизни имеет большее значение, чем воскресить из мертвых..." И именно таким величайшим Победителем является наш Спаситель. И я стала молиться теперь не только за себя, но за всех тех, кого мне послал Господь, и любовь к ним как бы заглушала мою собственную боль.

Валечка, моя новая подруга, в одну из первых наших встреч, как-то особенно приглядевшись ко мне, к измученному моему виду, сказала, обласкав меня всю любовью своего взгляда: "Вы знаете, я всегда испытывала особенное благоговейное чувство перед всеми, кто страдает! Это как бы человек в труде рождения, и то, что так горько сейчас, будет с помощью Господа так сладостно потом, когда ваша боль пройдет, но вы сможете помогать другим, послужить другим тем, что Господь выработал в вас!" Она прочитала мне слова: "Вот, во благо мне была сильная горесть, и Ты избавил душу мою от рва погибели, бросил все грехи мои за хребет Свой" (Ис. 38:17). "Это любовь Божия к вам проявляется", — сказала она. Она так умела ободрять, Слово Божие, которое она говорила, так било всегда в самое сердце, так утешало и поднимало! Это она с уверенностью, основанной на словах Самого Господа, предсказала мне обилие благословений, которые я сейчас имею, радость и благодарность за все пережитое. Она учила меня дерзать, верить в то, что Господь избрал меня: "Я — Господь Бог твой; держу тебя за правую руку, говорю тебе: "Не бойся, Я помогаю тебе".

И она была не единственная! Дети Божий одинокими не бывают никогда, проклятие этого мира их не касается!

В конце одного собрания объявили, что две девушки из Краснодара не имеют крова в Ленинграде, путь подойдут те, кто хочет их принять. Я едва протиснулась сквозь толпу желающих их взять к себе, моих девушек! Папочка, как всегда, и здесь помог мне, и скоро уже я держала их за руки и вела к себе. В моем доме давно не было такого счастья! Сам Господь послал их мне. Я так хотела заботится о них, но они в быту были совершенно невидимы, как будто у меня никто и не жил. Зато с какой охотой и постоянной готовностью они шли навстречу моему желанию общения с ними! Сразу поняв скорбь моего сердца, они ни о чем не стали расспрашивать, но со всей любовью горячим усердием стали за меня молиться. Они сразу поняли также и мое новорожденное, слабое еще состояние и ни в чем меня не поучали, а любили, ободряли, утешали, показывали мне Бога, любящего миловать, прощать, давать! Как я была благодарна им обеим!

Я стала настойчиво искать общения с верующими, ходила везде, куда только приглашала меня моя активная Валечка. Эти встречи были для меня сущим открытием...

Только теперь я понимаю тяжесть папочкиной жизни, одного, в окружении неверующей семьи! Его молчаливая молитва перед столом вызывала стеснение и потому, конечно, осуждение его; он просил поиграть ему духовные мелодии, но мне они казались скучными, и я играла ему Бетховена, и на языке моем уже было готовое осуждение, если бы он вздумал протестовать, но он кротко молчал и не повторял больше своей просьбы...

А ведь в моем доме, как и в доме моей сестры, все было — его, и то пианино, на котором я отказывалась для него играть, тоже купил мне он. И никогда не мог он собрать у себя братьев и сестер по вере и вместе иметь ту радость общения, которую я узнала только сейчас, когда у моего папы оставалось уже считанное время жизни. А сколько раз он пытался привлечь нас к вечернему чтению Евангелия, а мы, вежливые, слушали или отговаривались неотложными делами... И .опять, опять мы винили в этом не себя, а его, что он не так, мол, говорит. Как точна и глубока в Библии характеристика человека! Там указана и эта склонность человека винить Бога и других в своем грехе.

Недавно после собрания подошла ко мне одна старушка и, внимательно вглядываясь в меня, как делают все верующие, сказала; "Ваш папа был другом моего мужа и бывал у нас. Года три назад он с такой горечью сказал... Вы знаете, он никогда не жаловался) И молчал о семейных трудностях. Но тут у него вырвалось: "Сколько лет я молюсь об обращении своих дочерей, но — безответно..." И вот, видя вас здесь, я славлю Господа нашего! Он услышал отцовы молитвы за вас! Он дал ответ в Свое время. Он вас нашел, и сердце отца вашего утешил. Радуйся, доченька..."

Краснодар был для меня давно особенным и дорогим городом. Там жила Анна Алексеевна, соединенная с моей мамой особыми узами; она уверовала и покаялась по свидетельству мамы. Обе они были тогда семнадцатилетними девушками, и вот мамочка моя, сама только что узнавшая Господа своего, торжественно пригласила Аннусю к себе домой. Дома перед ней лежала Библия с закладочками. И мама прочитала ей, что говорит Слово Божие о человеке, погибшем грешнике, и о пути спасения через жертву Христа... И Слова эти, и взгляд голубых мамочкиных глаз, полных любви и сияния веры, проникли в самое сердце кроткой и нежной Аннуси, и она поверила всему! Сразу! Они обе тут же стали молиться, прося Бога принять и это Его дитя!.. Не стала Анна Алексеевна проверять правоту Божьих слов и исследовать все жизненные тупики других путей, она поверила, приняла в сердце Слово Божие и стала ходить перед Богом своим, храня уставы Его.

Со дня мамочкиной смерти она взяла на себя ее материнский долг. И молилась за нас, и писала нам, и фруктовые посылочки собирала, и это все, не видя нас и не будучи с нами никаким видимым образом связана!

В ту бесконечную свою зиму я решила к ней полететь самолетом хоть на три дня. Я летела за помощью. Я полетела бы за ней хоть на край света.

Анна Алексеевна и ее дочь Танечка слушали меня все три дня, что я у них жила. Танечка слушала меня горячо, расспрашивая, переживая, а Анна Алексеевна — тихо и очень внимательно. Она не спешила и все время думала. Кроткие глаза ее сияли любовью: дороже меня никого у нее сейчас не было. Именно им я впервые рассказала все с такой полнотой, с какой сама себе не говорила, со всей откровенностью. О муже, о сестре, о папе и о маме... Обо всем, где жизнь моя завязалась мучительными узлами. И никогда я еще не читала и не обсуждала Слово Божие с такой жадностью, и никогда не молилась так самозабвенно и сладостно, как в эти дни в Краснодаре. Но главное было еще впереди. Все выслушав и во все вникнув, Анна Алексеевна стала медленно говорить, как бы сверяя каждое слово с тем внутренним смыслом, который был в ней, и не отводя глаз от меня, чтобы видеть, так ли я ее понимаю. И она, моя любимая, была той единственной, которая защитила моего мужа и обвинила меня.

Как это было хорошо!

Она навсегда положила тем самым запрет на мой язык — обвинять мужа, колоть его своими обидами, давать выход своим "эмоциям". Если во мне поднималась волна гнева против него, я должна была по всей справедливости направить ее на себя! И замолкнуть перед ним.

В последний день мы все трое готовились к последней молитве: о чем мы договоримся просить Господа нашего? Тяжело опустившись на больные свои распухшие колени, Анна Алексеевна воззвала к Господу о воссоединении нашей семьи,, по милости Его. "Господи! — медленно и с глубочайшей верой говорила она, — этот союз Ты благословил по молитвам родителей, верни мужа жене и детям! Будь милостив к ним! И да возненавидит он все то, что сделал, ибо, Господи, это — грех! И еще прошу Тебя, — сказала она слова, совершенно поразившие и смирившие сердце мое, — спаси и ту душу, да будет ей не во зло, а к спасению все пережитое, приведи ее к покаянию! Да будет воля Твоя над нами... Ты прости нас всех, Господи, Ты видишь сердце каждого из нас. Ты обращаешь слезу в ликование, Ты восстановляешь души наши, любящий Отец наш Небесный, Ты исполняешь желания сердца нашего, — благодарим Тебя за великую любовь Твою!" Она молилась с такой силой веры и видения и так ощутимо было присутствие Духа с нами, здесь, что счастливые благодарные слезы заливали мое лицо и омывали душу.

Господи! Ты слышишь нас! "В день, когда я воззвал, Ты услышал меня, вселил в душу мою бодрость" (Пс. 137:3). "Жертва Богу дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не призришь, Боже" (Пс. 50:19).

Я только теперь вижу, как помогал и как поддерживал меня Господь, когда я проходила своей "долиной плача"! Мне нужно было ею пройти, но у меня не было терпения ждать, пока созреет все то, что должно созреть. Эта "долина плача" была для меня самой ценной школой веры, все, чему я научилась, я научилась там! Как часто я теряла надежду. Но Слово Божие и молитва снова восстанавливали меня.

Терпение! Я так нуждалась в нем, что решила хорошенько понять, что это такое. В словаре нашла, что в нем два значения: цепенеть, т. е. застыть, замереть, не жить, пока не пройдет беда, и другое значение — это переносить, уметь нести тяготы. И у апостола Павла прочитала: "...от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам" (Рим. 5:3-5). В мире опытностью считается то, что приобретается количеством виденного, читанного, пережитого. Но в Слове Божием это совсем другое: это результат терпения! И такой результат, который невозможен без надежды; иметь духовный опыт — это значит иметь опыт оправдываемой надежды.

Вернувшись домой, я написала письмо мужу. Первое письмо после долгого молчания с обеих сторон. Я покаялась перед ним в своей давнишней и долгой неправоте, и я ни в чем его не упрекала.

Письмо мое дошло, и я получила ответ: он писал, что жалеет о происшедшем, не знает, как из всего теперь выпутаться, что попал вторично в больницу, недавно только вышел из нее и просит меня приехать...

Мы могли бы идти по жизни, по волнам этого бушующего моря, не утопая и не замечая этих волн, взирая лишь на Совершителя нашей жизни и памятуя все Его обетования: ибо Он именно таков, каким мы видим Его в Святой Книге, и Его Слово верно и вечно. Он всегда Тот же. Христос призывает нас дерзать в вере нашей! Боязливый же сам на себя навлекает бесчисленные беды, захлебывается в горестях, отказываясь от предлагаемой ему помощи. Ведь я знала уже моменты такого высокого спокойствия в Его руке, а потом вдруг опять начинала ужасаться на свою жизнь.

И вот эта первая весточка начинающего поворота жизни — письмо, просьба о встрече и о помощи. И я встала на колени благодарить Бога моего, что Он взял в Свои руки все, что я отдала Ему, что Он слышит меня и ведет. В спокойной уверенности я начала собираться и готовиться к поездке, освобождая для этого дни, предупреждая подругу о своем приезде. Как вдруг страшная волна сомнений накатывается на меня, и все валится из рук: ведь он продолжает жить там, и еще я приеду, что же это будет?

Лучше не видеть его, не встречаться, да и как я сдержу сердце мое перед ним, сколько мучений еще обрушится на меня? И я вместо себя послала детей...

Детки мои... Они вернулись и сказали, что больше они туда не поедут, что они уже ничего не понимают, "вы с папой — взрослые, вы разбирайтесь".

Так встреча опять встала передо мной. Так училась я на многих, многих ошибках выбирать прямой путь простоты и доверия и видеть, что все эти будущие волны — только в нашем сердце, и выносят они на берег одну грязь и тину, как и написано в Слове Божием. Ложный путь только поначалу кажется легким и мягким. Я поехала.

Поняла я еще и другое: все то время, что я, не имея никаких вестей ни от него, ни о нем, изводилась, мучимая ревностью и раскаянием, все то время после покаяния и обращения, когда я то подымалась, опираясь на Слово и обетования Божий, то падала в пучину сомнений, все то время, когда столько молитв моих и за меня возносилось к Господу, — рассыпалась и уничтожалась вся "семейная жизнь", которую мой муж пытался построить. Не было ничего из того, что я себе воображала, мучимая своей виной, своим недостоинством: "новая любовь", "определился в жизни", "нашел то, чего не находил во мне", "поздний расцвет" — все эти мысли мне диктовало сознание своих грехов.

Когда я встречаю теперь верующих, сокрушенных своим несовершенством и печальных от сознания своей слабости, я повторяю им слова папы, которые тот многократно мне говорил: "Не смотри на себя! Смотря на себя, можно только прийти в уныние: ничего хорошего там не увидишь. Смотри на Христа! Твои грехи Он понес, за них-то Он и пострадал, чтобы тебя освободить. Взгляни на Того, Кого пронзили за тебя! В Нем совершенство. И Бог, наш великий Бог, видит тебя не по тому, что ты есть, а через Христа, Которого ты приняла и в Которого веруешь сердцем своим". И еще он говорил мне: "Ты поручила все свои трудности Господу? Если поручила, не думай больше о них. Смотри, как Господь Сам будет их разрешать. Верь! Жди и молись. Имей терпение ждать. Имей надежду. Верь Богу твоему, у Которого не бывает тщетным никакое Слово". Наши попытки разбираться в муравейнике обид и улик не только бесполезны, они прекращают работу Духа в нас: "Будьте просты, как голуби". И не так страшно быть обиженным, но ужасно, когда обидел сам!

Недавно, желая понять, что же все-таки такое — праведный суд, справедливость у людей, я была постыжена: "Вы судите по плоти, Я не сужу никого", — сказал Христос. Апостол Павел пишет: "Неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого; ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что судя другого, делаешь то же" (Рим. 22:1). И если говорить о том, что такое человеческий суд, то именно судом человеческим Христос был признан повинным смерти! А ведь Его судьи тоже преследовали какую-то свою "справедливость". Господь учит нас не судить никого. "Бог — судья, а ты кто, который судишь другого?"

Мой муж был изранен, а у израненного все болит, как у меня болело в свое время, и я бежала от его обличении, не в силах выносить их. Только после того, как сама покаялась, сама сказала: "Беззаконие мое я сознаю, сокрушаюсь о грехе моем!" — только тогда смогла я с глубокой благодарностью принять обличение от Анны Алексеевны... И теперь, при встрече с другом юности моей, я впервые стала думать о том, не научиться ли мне быть хорошей женой, как учит Слово: "...быть целомудренными, да не порицается Слово Божие".

Я смотрела на несчастное лицо своего милого и думала, в кого же я его превратила, лишив и дома, и детей, и авторитета, и достоинства мужа, главы семьи... Такие преступления тоже были повсеместными, "мирскими", от которых надо отделяться так, чтобы и не прикасаться. "Всякая плоть извратила путь свой", и я туда же. Чей голос я слушала? "Будете, как боги". Чей 'это голос? И к чему я пришла со своей "независимостью"?

Удивительно терпение и милосердие Господа, что Он не оставил меня в моих безднах и колючих кустах, не презрел, а на дороге повернул жизнь мою через страдание, открыл глаза мои на саму себя и привел меня к Себе. Господь мой велит "никого не злословить... оказывать всякую кротость ко всем человекам" и помнить, какими были сами. И я молчала, слушая его долгое и сбивчивое повествование, я все время помнила, какой была сама. И еще одно я видела очень хорошо: свое бессилие. Я сейчас ничего не могла сделать. Даже если я все брошу и приеду — куда? — к нему? Ничего не зависело от меня! Я должна была сложить руки и ждать!

О, это был самый чудный и знаменательный урок для меня. Самое важное дело в моей жизни решалось без меня! Я была отстранена от всякого непосредственного вмешательства. А время! Только через год, через целых двенадцать месяцев, мы сможем соединиться по закону, а впереди еще труд по соединению жизни, а потом — по соединению семьи! Но мне ли жаловаться на медлительность, если у меня десять лет ушло на осознание своего греха, десять лет я изучала историю, философию, психологию, желая понять, отчего мне так больно жить, пока не приведена была прямо к закону: "Возмездие за грех — смерть!" И тут же протянутая рука Христа: "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас..."

Мы любим петь:

Милости Господни вспоминай, считай,
Все их до единой в сердце повторяй,
Вспомни, как Он щедро наделил,
Удивляться будешь, что Он совершил.

Вспоминать милости — это значит укрепляться в вере. Господь вывел меня из печи огненной, Он был верен и закончил Сам начатое дело. Он услышал все молитвы и по милости Своей не только вернул мне семью, но и восстановил отношения нашей юности, только еще лучше.

Но я! Я была, как колеблемый ветром тростник: то я поднималась к небу, то пригибалась к земле. Я стыдилась своего отчаяния и снова укреплялась через Слово. Сам Господь говорил мне: "Я Господь Бог твой, научающий тебя полезному, ведущий тебя по тому пути, по которому должно тебе идти". Он обещал вывести правду на свет, мой Бог велик, и мне не надо прилепляться сердцем к проходящему и терпеть от этого муку, а надо на Него уповать.

Десять лет меня все преследовал образ бурного моря с захлестывающими меня волнами, и был все время один неразрешимый вопросе, как удержаться на воде? За что держаться? Теперь я твердо знаю ответ: за Христа! Как только начинает этот сатанинский рой виться надо мною — ужасы, воображение, нашептывания, сомнения, мнительность, картины всякие перед глазами, от которых сердце разрываться начинает, — я сразу свой взор устремляю на Голгофу: там мой Христос мучим был за беззакония мои. Он заплатил все мои долги, мои грехи остались там, на кресте, Христос занял мое место, чтобы мне дать Свое! За меня заплачена такая цена, что никто теперь ко мне не может предъявить никакого счета:

Ведь Бог — за нас,
Кто против нас восстанет?
Не бойся, стадо малое, иди!
Тебе Господь дать царство обещает,
И со Христом врагов ты победи.

И восстановление доверия к Богу восстанавливало тот поток милости и благодати, который льется от Него на нас. Бог всегда близко к нам, но мы бываем далеки...

Ждать и сидеть сложа руки мне бывало очень трудно. Мне хотелось, чтобы все сделалось немедленно, чтобы он тут же ушел из дома, если она не уходит, чтобы он сразу начал решительные действия по повороту своей жизни, но он должен был пройти свой путь и изжить свои иллюзии (правда появляется на свет медленно, как растение растет). Я повторяла для себя: "Оставаясь на месте и в покое...", — и молилась: "Благослови, Господи, моих детей, не дай разрушению коснуться их душ. Дай мне смотреть на Тебя и уповать на Тебя, а не метаться душой. Прости мне мою слабость, опять я постыжена". И опять через Слово Свое Господь утешал меня: "Я живу с сокрушенными и смиренными духом, чтоб оживлять дух смиренных и оживлять сердца сокрушенных". Да будет смиренно и кротко сердце мое.

Валечка моя, когда я очередной раз поздно вечером пришла к ним, встретила меня с обычной своей ласковостью и веселостью. Сама доброта, само расположение, она встречала меня всегда с такой радостью, будто ничем не занята и имеет для меня столько времени, сколько мне потребуется. Счастье светится и играет в ней, и она даже сокрушается об этом, желая испытаний и трудных дорог. Придет к ней все это, не надо об этом беспокоиться... Но для меня она всегда держит в запасе Слово ободрения: "Вкусите и увидите, как благ Господь! Только доверьтесь, больше, больше доверьтесь Ему, вы увидите, сколько Он имеет для вас! Это будут такие благословения, о каких вы сейчас и не мечтаете!" Она села за пианино и пригласила меня спеть вместе "Только в Боге нашла душа покой, Только в Нем, только в Нем, только в Боге надежда моя..." Домой я летела как на крыльях, не остановившись даже ни разу, чтобы вздохнуть. Сколько было у меня этих легких возвращений из Валечкиного дома, сколько ласки, любви и помощи я тут получила, сколько чудных гимнов я здесь узнала и вместе с ней пропела! "Твой Друг, лучший Друг — Иисус..."

На собраниях, сидя в своем уголке у стены, я жадно впитывала все слова назидания и ободрения, все шло ко мне, каждое слово протягивало руку помощи. На собрания мы стали ходить теперь вместе с папочкой, и я только сейчас начала слушать его проповеди...

ПРИМИРЕНИЕ

КАК ИТОГ ОСОЗНАНИЯ своей жизни папа записал: "Наше назначение — служить Тому, Кто поднял нас из бездны греха. Кто сохранил в земной жизни при самых ужасных искушениях и провел через ночь и смерть к жизни воскресения и поставил без пятна и порока перед Своим Возлюбленным Сыном в радости".

Как он смирялся перед Богом своим, в каком сокрушении говорил: "Тяжелая ноша я для моего Господа!" Как он любил Иисуса Христа: все проповеди его были наполнены им, и эти долгие молитвы, когда стоял он перед Богом своим, лицо его поднято, глаза закрыты, а по щекам катятся слезы... Последние слова из Библии, которые он написал, чтобы всегда иметь их перед глазами; "Укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его" (Еф. 6:10).

Для нас, детей, он сам был все годы нашей жизни олицетворением могущества: мужественный, сильный, несгибаемый, он жил без компромиссов с совестью и никогда не применялся к обстоятельствам. И сам он уважал людей прямых, цельных, которые, раз узнав волю Божию, действуют энергично, решительно, мужественно, не оборачиваясь назад. Он не сочувствовал колеблющимся, боязливым и переменчивым, т. е. таким, какой увидел меня, свою старшую дочь, в последний год своей жизни...

Он никогда ничего не рассказывал о себе, мы узнавали что-то о нем или от мамы, или от других людей. Так узнали мы о том, сколько раз его жизнь висела на волоске) Уверовав в юности, он не скрывал своих убеждений. У него были рьяные недоброжелатели, угрожавшие ему. Один из них погиб в авиационной катастрофе, другой в приступе тоски повесился...

Во время войны он наводил переправы на Ладоге, на "Дороге жизни", под непрерывными бомбежками...

Имея начальственное указание — укреплять лед озера деревянными сваями, он под угрозой расстрела отказался его выполнять, считая вредным: сваи, раскачиваемые течением подо льдом, только разрушили бы ледяную переправу, а не укрепили бы ее. Он оказался прав. Он не боялся один стоять хоть против всех.

Каждый месяц, сам питаясь картошкой у крестьян в деревне, он относил нам в осажденный город свой паек. За самовольную отлучку полагался тоже расстрел, как за дезертирство. Расстрел так расстрел, но он шел и нес своей семье пропитание. Сам едва на ногах держался и однажды не дошел и упал, когда неизвестный рабочий спас ему жизнь.

В одной командировке на Север, когда летел вместе с генералом, вертолет начал терпеть аварию. Папа закрыл глаза и — который раз в своей трудной жизни! — предал жизнь свою Господу. Вертолету удалось как-то спланировать, и генерал, сам переживший смертельную опасность и пораженный папиным мужеством, велел принять все папины деловые рекомендации, ради которых его вызывали как эксперта. Многие из них расходились с теми, которые были желанны, но, однако, приняли именно их.

Он написал диссертацию, когда мы все жили в одной комнате над подвалом и у нас на всех и на все был один-единственный стол: листы рукописи на кроватях, а книги — на стульях. Больная наша мамочка читала и правила листы, ободряла и сердечно поддерживала папу в его труде.

Мы знали его и любили по маминым рассказам, какой любовью и какой теплотой были все они согреты) Она называла его "своей тихой пристанью", куда Господь привел ее в бесприютной молодости. Бабушка была категорически против их брака: "неравного" брака молодого инженера из интеллигентной семьи и девушки без роду, племени, почти без образования, с далекого и дикого Кавказа. Они тогда согласились просить Господа благословить их брак и расположить сердце матери и ждать! Ждать, пока просьба их будет исполнена. Папина и мамина юность! Юность, отданная Господу, сокрытая в Нем. Они ждали год, пока бабушка не обняла свою юную невестку... На торжественном бракосочетании им подарили Библию, которая теперь лежит передо мной. Надпись на ней: "Духом пламенейте!" И расшитая закладочка: "Радуйтесь всегда в Господе!" Библия уже ветхая, тысячи раз листанная... Сколько раз уставшее от испытаний сердце снова воспламенялось от Слова Божьего, сколько нам было читано из этой Книги, сколько раз ее раскрывали для совместного чтения мои мама и папа, свидевшиеся после разлуки, и сколько раз один папочка, глубоко сосредоточенный, вдумчиво читал ее. Горит настольная лампа, раскрыта Книга, новая сила вливается в сердце: "Укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его". Двадцать лет одинокой жизни без мамы.

Известие о маминой смерти нашло его на Дальнем Востоке, на реке Зее. Он ушел один на реку и до ночи сидел на берегу. О чем он думал тогда? Мы не знаем, только сестра, встретив папочку, не узнала его: старенький, седой, сгорбленный человек вышел из вагона. Он искал и спрашивал хотя бы маминого платочка, но мы уже все раздали. И осталась с ним только его постоянная молитва: "Господи, благодарю Тебя, что ты дал мне Верочку!"

Всю свою любовь и верность папочка перенес на нас с сестрой. Когда он любил, он любил целиком, и любимый был у него всегда прав! Когда он верил, он верил по-детски доверчиво, во всем. С трогательной неумелостью он о нас заботился, и голос его часто дрожал от нежности. А мы впервые получили по-настоящему нашего папу. С мамочкиной смертью он как будто вобрал в себя ее черты: мягкость, доброту, простоту. Он стал вникать в наши жизни, несмотря на прежнюю большую занятость на работе.

Дома звонил телефон, приносили статьи и гранки, диссертации и рукописи, просили его переводов в реферативном журнале, приглашали на конференции, посылали за рубеж... Папа был нашей гордостью: все электростанции нашей страны были построены с его участием, студенты учились по его книгам, в науке использовали его открытия. Наши мужья его уважали. Внуки робели. Никакого конца такой жизни не предвиделось.

Но у Господа были иные планы, и Он прозревал иного человека в нашем папе и имел для него иную деятельность.

О, эти тайны, глубинные повороты в душе, кто расскажет о вас, кроме того, кто сам их пережил? Как папа говорил, Господь всегда все подготавливает издалека. Было время, когда папа не мыслил своей жизни без работы. И вот в письме появились строчки: "Начинаю с удовольствием думать о жизни без служебных обязанностей..." А сколько стоит за этими строчками! Как осенью листья желтеют, так иссыхает бывшая страстная заинтересованность. Как падают листья, так падают и сморщиваются прежние цели. И возникает новый, тайный, невысказанный интерес, влечение сердца...

Он не думал о том, чтобы оставить работу совершенно: собирался работать положенных два месяца, участвовать в научных конференциях, писать...

Зимой вечером, в канун Нового года, папа поскользнулся на ступеньках магазина, куда шел со своей сеточкой за молоком, упал и сломал себе ногу.

Неверующий человек проклял бы этот день и этот час. Папочка благодарил! Он воспринял это не как несчастный случай, а как призыв Господа — остановиться! Говорят, что большое страдание сильно сокращает наш путь.

Два месяца папа провел в больнице, в состоянии унизительной для него беспомощности, с подвешенной ногой, и пережил глубокий переворот в душе.

Папа вышел из больницы на костылях и с веселой кротостью: подкошенный под ноги, он опирался на Бога сил. Он решил оставить работу и посвятить себя служению своему Господу и глубокому изучению Слова. Папа никогда не делал ничего наполовину: он оставил работу совершенно, как отрезал. Ни разу больше он не ходил в свое учреждение, ни на конференции, ни в почетные президиумы, ничего больше не писал и не переводил, — только статьи духовного содержания. Переворот был полный.

Но жизнь нашего папы стала бесконечно труднее...

Однажды нашего проповедника спросили: "Почему так? Ведь мы после нашего обращения и покаяния стали лучше, а относиться к нам стали хуже?!" Тот ответил; "А меня, мои друзья, удивляет то, что вас это удивляет! Раньше вы принадлежали миру, и мир любил свое. Теперь вы отделились, вышли из этого мира, не разделяете его похотей! Сам Христос сказал: "Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше" (Ин. 15:20).

На другом собрании одна старушка возопила; "Господи! Ведь как во львином рву сижу я среди домашних моих!"

И я уверена, что, не будь эта старушка верующей, многие ее недостатки, за которые сейчас цепляются и грызут ее домашние, прошли бы даже незамеченными, к ним бы снизошли как к "слабостям" или "старческим немощам". Но не так с верующим! Одно только присутствие верующего терзает совесть окружающих, и они имеют страстное желание облегчить ее тем, что видят и уличают каждый промах, каждое движение, и даже походку, и голос, и взгляд. Наблюдательность здесь становится необычайной.

Что уж тут обвинять наших мужей, когда даже мы, любимые и любящие дочери, бывали деревянными и каменными. Говорят, что много недостатков там, где мало любви! А мы думали, что судим "по справедливости", когда говорили, что, с одной стороны, он прав, а с другой стороны, он не прав.

Смирение давалось ему тяжко. Сколько раз, стоя перед Господом, с обращенным к Нему лицом, со слезами, текущими по лицу, он молча взывал о помощи. И получал ее! Каждый новый день он начинал, как новую жизнь: не вспоминал прошлых обид, с новой кротостью обращался к зятю, внучке, дочери; брал сеточку и шел, опираясь на палочку и хромая, покупатель овощей на всю семью, никогда ничего для себя не требуя. Один! В семье он был часто один. Он один молился, один читал Слово Божие, и часто некому было сопровождать его в одиноких прогулках. Но он никогда не жаловался ни на что, и на одиночество — тоже: Господь посылал покой душе его, и он был не только покоен, но счастлив! Стоя в прихожей, он встречал всех гостей, всех, кто бы ни пришел в дом, с одинаковым приветом — и прославленного деятеля, и робкую подружку младшей внучки. Его выразительное лицо, которым столько раз любовалась наша мамочка, носящее отпечаток ума, внутренней силы и излучающее покой, мир, любовь, поражало многих, и некоторые задерживались у его дверей и, отказавшись от шумных ужинов, на которых он не присутствовал, просили его побеседовать о жизни... Но он беседовал со всеми только о своем Господе!

И вот так это было. В большой комнате вопил магнитофон или телевизор, летели в потолок пробки, разговор оживлялся "крупной солью светской злости", потом бывали танцы — а здесь, в маленькой комнатке, горела настольная лампа, освещавшая мамочкин портрет на стене, была раскрыта Книга, и седая голова склонена над нею, и Господь благословлял весь дом ради того, чье сердце было освящено кровью Агнца.

Еще чем он занимался — это воспитание младшей внучки, чуть не с самого ее рождения. Наши старшие дети выросли как-то без особого его внимания, хотя всех он принял в свое сердце и за всех молился. Но они чуждались его, стали чуждаться после изменения в его жизни, когда он стал проповедником Слова Божия в церкви и посвятил всю свою жизнь Господу...

Он с чрезвычайной серьезностью относился к этому крохотному существу: "Это не игрушка, это человек",— повторял он. Ее игры не были для него пустыми: сколько они вместе клеили и резали, и играли, и гуляли! Он побывал в домах всех ее подружек, знакомясь с бабушками и родителями, всех зная по имени...

После его смерти в записной его книжке мы нашли среди адресов организаций, профессоров, сослуживцев, друзей — имена и Маши, и Славы, и Ани.

Он торжественно ждал Дашеньку к обеду, повторяя, что ребенок не должен приходить в пустой дом. Он сидел с нею рядом, когда она готовила уроки, выражая этим свое уважение к ее труду. Он приучил ее к верности слову, ответственности и обязательности, это он поощрял ее внутреннюю свободу и уверенность в себе, это он способствовал ее ясному и спокойному взгляду на мир. Благодаря ему у нее, единственной из его внуков, началось раннее духовное воспитание...

А мне он все писал письма... В Москву, в Бомбей, в Москву. Папочкины письма! Быстрые, острые строчки летели, подбадривали, поднимали мой шатавшийся дух. В них было столько любви и какого-то простора и свободы: он поощрял меня смотреть на мир открытыми глазами, больше видеть, больше знать, жить, думать — познавать своего Творца!

Но в моих понятиях тогда все было так искажено, а в сердце бушевали такие страсти.

Современная психология говорит о бессознательном и подсознательном в человеке, тем самым как бы снимая с человека ответственность за свои преступления. Слово Божие указывает на другой источник зла в человеке — это его сердце! Это человеческое "хочу" и "не хочу"! Это человеческая свободная воля, отданная в распоряжение, сатане.

Я вернулась из Индии измученная собой, ища исцеления у папы, который всегда был моим прибежищем. Еще школьницей, впервые побывав на "вечеринке" и чувствуя тошноту во всем своем существе, я пошла гулять с папой, держась за его большую, теплую руку, которая все умела и все могла. Папа всегда был чрезвычайно деликатен: он не расспрашивал меня о подробностях, он сочувствовал горячо и проникновенно, он поднимал меня и спасал от унижения, и так, гуляя с ним и беседуя, я начинала чувствовать себя в ином мире, светлом и просторном.

Да, с папой я всегда была в ином мире, потому что Дух Божий был в нем. Я получала поддержку от папы, я жила им, а не тем Источником, из Которого он сам пил Воду Живую. И в смертный час его, когда уже замедлилось дыхание его, меня пронзила мысль о том, что, как ни зови его сейчас, — он не вернется, в какой опасности ни окажусь, он не придет на помощь, не защитит, не укроет в своих теплых отцовских объятиях, — так никогда, ни разу не было в моей жизни! Он уходил, а я оставалась, я звала, а он не оборачивался, он не слышал, как бы громко я ни кричала. Он оставлял меня здесь для продолжения моего пути, уже самостоятельно.

Он все сказал мне и все для меня сделал. Но это всегда была я, которая не слышала и не оборачивалась!

Слепой мальчик, прозревший после операции, впервые увидевший свою мать, и небо, и зелень деревьев, и изобильное цветение, закричал: "Мама! Ты мне никогда не рассказывала, как прекрасен мир!" Но мать, вытирая слезы, отвечала: "Милый мой, я тебе говорила, но ты не понимал!" Тогда, слепой, он не понимал!

Благодать производит последствия, которых никогда не смог достигнуть закон. И христианин никоим образом не подчинен закону! Его жизнь, его праведность, его святость основаны на вере Слову Божию, а не на делах. Ставить себя в зависимость от закона — значит удаляться от Христа, от Духа Святого, от обетовании Божиих, от Веры!"

Только сейчас эти папочкины слова вмещаются в меня, и я понимаю, что, видя меня в нравственном тупике, он указывал мне единственный выход из него, и что я никогда не смогла бы возродить и восстановить свою семью на старых основах, не пережив возрождения и восстановления сама. Я заставляла себя быть хорошей женой, заставляла себя любить мужа, заставляла себя исполнять свой долг, пять лет заставляла, и это не принесло радости ни мне, ни ему, и не могло быть иначе, ведь во мне жило и прежнее своеволие, и прежняя гордость, и "достоинство", и прежние "мечты", и целью моей по прежнему было — получить от жизни удовольствие и наслаждение. Когда моя подруга спросила меня, в чем я вижу смысл жизни, я ей ответила: "Осуществить себя!" Но Бог наш говорит совсем другое: "От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его, и не найдут ли, хотя Он и не далеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем". "Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться..."

Я писала папе, желая получить от него оправдание своего пути, я хотела оправдаться без признания себя грешницей, без покаяния, без принятия жертвы Христа. Я не получила облегчения и спрашивала папу, что, может быть, мои духовные искания идут в неверном направлении? Он отвечал: "Разве могут быть духовные искания в неверном направлении? Если в неверном направлении, то это не духовные искания, а плотские, разумея под последними и чувства, и отношения, и разум, но все связанное с человеком, его натурой. Ведь невидимая духовная сторона жизни — одна, она в присутствии Божием, и от Него исходит, и к Нему возвращается. Духовные искания направлены всегда только к Богу духов, и к Его Слову, написанному по вдохновению Святого Духа Божиего".

Я, в своем несчастье, получала поддержку от счастливого человека, радующегося близости и любви Божией: я была сильна и здорова, а он вот уже сколько месяцев сидел дома взаперти, один, со сломанной ногой, заново учась ходить и стремясь никому не быть в тягость, и это от него я получала столько любви и нежности, столько духовной пищи. Да, любовь — это никак не что-то заслуженное, это даром и не по заслугам, это отсвет Божией любви. По заслугам — это надо было бы ему закрыть для меня свой дом, а он открывал мне свое сердце, свой кошелек, свои двери, и чистым потоком лилась на меня его любовь, его молитвы, его размышления над Словом Божиим. Он никогда не позволял мне искажать его! Он не спорил, не обвинял меня, не указывал на все мои грехи, а он раскрывал и разъяснял мне Истину, желая, чтобы я была свободна, понимая, что никто меня не освободит, кроме Сына Божия Христа: "Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете".

Свобода! Всю жизнь папа стремился иметь свободу, так же, как я стремилась иметь любовь. И он нашел совершенную свободу — в Христе, так же, как я нашла в Нем же — совершенную любовь, и с тех пор не ищу ее нигде, но имею! Для папы ценно в жизни было только то, что дается и делается свободно, добровольно.

Он никогда ни от чего не "отказывался", не принуждал себя и не насиловал: он "простирался вперед", оставляя с легким сердцем "заднее", как тот купец, который продал все, что имел, чтобы приобрести бесценную жемчужину. Приобретение, обогащение, дерзание в том, чтобы иметь Духа Святого, по потребностям сердца. Он ясно видел, что враг души человеческой подменяет духовные потребности сердца благами материальными, обещая людям "свободу", но порабощая их еще больше, усиливая мрак их душ. Сам же он, открыв свободу во Христе, стремился брать и брать рукой веры, легко расставаясь с тем, что мешало брать больше: "А если сердце занято собой, своим, с чем я не хочу расставаться? Как получить тогда? Ведь Дух Святой до ревности любит. Ведь все, что не отдано, принадлежит врагу Божьему! Как совместить в сердце то и другое? Это невозможно!"

Папа учил меня просить; "Но что значит просить? Ведь это значит и брать верою, чтобы "нам, язычникам, получить обещанного — не только Его желание, но обещание! — Духа Святого верою". Но я все тщилась действовать по индийской философии и своими силами достигнуть мира душевного. Я писала папе, что хочу отказаться от всего личного, а он отвечал мне с удивительной краткостью и глубиной: "Отказаться от всего личного — ради кого и чего? Ради Иисуса — это приобретение, а не потеря!"

Как папочка нес меня, с каким терпением и искренностью меня наставлял, на какие вершины мне указывал, но я тогда никак не могла схватить его мысль, потому что... Д? почему же, в самом деле?

Когда апостол Петр со всею силою свидетельствовал перед иудеями о воскресении Христа, о расторжении уз смерти, о том, что Тот, Кого они распяли, был Господом и Христом, Мессией, обещанным Богом через пророков, то они, даже умилившись сердцем, все-таки первое, что спросили, это: "Что нам делать, мужи братия?" Но никакого дела и никакого подвига от них не требовалось! "Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, — и получите дар Святого Духа".

Папочка чрезвычайно ценил все мои жизненные переживания как мой путь к Богу нашему, Которого я должна была увидеть как своего личного Спасителя, раскрыть перед Ним сердце свое, довериться Ему без оглядки... Он писал: "То, что ты пережила, сообразно с твоей натурой, оно обогатило тебя. Как ты могла бы иметь представление об этой стороне человеческого сердца, не пережив все сама? Когда ты все осмыслишь, — ведь все, что в твоем сердце, знаешь только ты одна и сердцевидец Бог! — когда все уляжется, то ты сможешь с искренним сердцем за все пережитое благодарить Бога. "За все благодарите"! Мариночка, это не философия! Это не деятельность разума, здесь весь человек! И все пережитое — это большое богатство для тебя".

Мой папочка! Я слышу тебя сейчас: да, я благодарю Господа за все пережитое, за все, через что провел меня, чтобы я могла увидеть саму себя в Его свете и воззвать к Нему! Папочка, не было ни одного Слова Божиего, которое ты мне передавал, которое осталось бы тщетным и не совершило труда своего. И нам не надо бояться, что мы говорим ближним нашим впустую: Божие Слово, с любовью и верой сказанное, не пропадает, через десять, через двадцать лет вспоминается! И если мы к Истине приведены через страдания, — благословенны эти страдания. Если для прозрения нужна; операция — благословенны руки, ее делающие! Если Господь (разбивает наше сердце, так это потому, что оно каменное: Слово Его подобно молоту, дробящему скалу. Один проповедник, венгр, рассказывал: "Когда я обратился к Господу, то первый человек, с которым я хотел разделить свою ни с чем не сравнимую радость, был мой брат. Но он; и слышать ничего не хотел о том спасении, которое совершил для нас Христос. Тогда я сказал ему: "Брат! Я не буду больше ничего говорить тебе, но знай — молиться за тебя ты мне запретить не можешь! С сегодняшнего дня я начинаю постоянную молитву за тебя!" Мои дорогие, вы, конечно, хотите услышать, что через месяц мой брат покаялся... Или через Д год! Но нет, прошло двенадцать лет, двенадцать! Мы встретились с ним в концлагере, куда нас обоих привезли на смерть, И вот здесь, в этом месте ужаса и страдания, у него открылись глаза на Христа, Христос Сам пришел к нему и таким счастьем наполнил его сердце, что он, умирая, говорил: "Господи, слава Тебе! Я вижу небо отверстое, я иду к Тебе, Ты возлюбил меня до смерти крестной, Ты принял меня, Ты просил меня, грешника и хулителя Твоего, — какое счастье!" И он не видел ни мрачных стен, ни тусклой лампочки, ни убийц своих, — весь в руках Христа, любящего и избавляющего нас от грядущего гнева..."

Жди, молись, еще немного,
Жди, молись, — Христос велит,
Скоро Он придет во славе,
Нас возьмет, где свет царит!..

И папочка мой был уверен, что рука Божия — надо мной, что Он ведет меня, переводя с одной "пажити" на другую...

Все жизненные переживания папа считал благом. Он показывал мне добрую сторону всего, и все доброе у него восходило к Христу! Так он писал о моих мучениях "ожидания"; "Годы ожидания — это чудно! Ожидание возвращения любимого Иисуса длится ведь годами, веками! Кто может понять возвышенность ожидания?" Служить Богу живому и истинному и ожидать с небес Сына Его... Кто понимает ожидание любимого? Пережить ожидание — это тоже большое богатство. Это ведь не просто ожидание на перроне, нет, оно насыщено жизнью, каждодневной жизнью".

Было в жизни единственное, против чего он восставал всегда и везде, — это внешние формы, выдаваемые за нечто "духовное": долг, обычай, традиции, материальное, "жертва" и другие насилия над внутренней свободой человека, которыми враг души человеческой мучает людей, порабощая их. "К свободе призваны вы, братия, только бы свобода (ваша) не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу".

Папа говорил о свободе от греха, свободе от закона и других порабощении, свободе, даруемой Христом, Который оправдал нас, очистил и омыл кровью Своей, я же все время искала видимых признаков христианского поведения: "Ты пишешь и называешь евангельским стилем семьи, когда жена постоянно дома, создает устойчивость жизни, все дома устраивает и т. д. Мне думается, то, что ты перечисляешь, это внешние признаки, которые должны изменяться и с развитием истории, и применительно к потребностям жены и мужа. Но что значит в широком смысле "Возлюби Бога всем сердцем и разумением и ближнего, как самого себя", — ведь, по словам Христа, это весь закон, который дарован всем людям, каждому народу, роду, племени и семье! Если есть любовь между членами семьи, то нет закона, управляющего их взаимоотношениями, "обязанностей жены". Не домоседка жена связывает всех в единую семью, а взаимная любовь, которая не ищет своего, и это не меняется со временем, это вечный признак, это внутренний и единственно правильный признак, он никого не связывает и не принижает долгом и обычаем, но обогащает, поднимает, создает невидимые связи..."

Да, папочка мой, и это я вижу и знаю сейчас! Господь созидает дом, Господь охраняет город, а мы, как бы ни пересаживались, не можем произвести "музыку", не можем по природе своей, ничего не можем без Духа Божьего, без веяния Его свободы и Его любви.

Все время папочка поворачивал мой взгляд на Христа, но я не видела Его. Зато я видела папу самого, и слезы часто наворачивались на мои глаза, когда представляла его себе, когда видела его веру, его любовь ко Христу: "Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи утра". Ночь для стражника тянется очень долго, и возникает большая потребность в свете, утре! Мне всегда очень близка эта потребность! Ведь Господь наш назван "звездой утренней", предвещающей конец ночи и близость дня".

Я видела его мужество в перенесении своей беспомощности и одиночества: сестра должна была уехать, и он останется один. "Конечно, без нее будет трудновато, но я знаю, что это будет Господним благословением для меня".

Я восхищалась его широким взглядом на мир; "Уж очень хороша осень, этот постепенный переход от деятельности к покою и тишине... Эта постепенность свойственна нашему Небесному Отцу, Который подготавливает все издалека. Посмотри, как Он ведет Петра к новому порядку на земле, от закона к благодати, к тому, что народ Израильский перестал быть единственным народом, кому принадлежали обетования... Как апостол Павел тоже был подготовлен Иисусом постепенно после пяти лет для благовестия язычникам... Поэтому и нам надо все принимать как благословение Господне и терпеливо ожидать просимое, деятельность наша должна быть без нервозности!"

Больше всего я боялась потерять папину любовь и расположение ко мне, иногда мне страшным кошмаром являлось, что он выбросит меня из своего сердца, — как мне жить тогда?

Нераскаянный грешник обвиняет в свое грехе всех, кроме себя. Я обвиняла перед папой своего мужа. Свой развод и свой уход я объясняла желанием "духовной свободы". Когда Герман говорил ему правду обо мне, он считал это клеветой, а видя его разгневанность, решил, что он меня ненавидит; ничто не могло поколебать его веры в меня и верности мне, хоть бы все люди говорили против меня!

Если меня спросят сейчас, отчего страдают люди на земле, я отвечу: от грехов своих! От этого мешка греха на спине, который и волочить уж невмоготу, и скинуть не хотят, считая их самым ценным своим приобретением. Гордость ранена, самолюбие страдает, заслуги прошлой жизни висят бременем, упорство, упрямство, злоязычие, — плачем плачет человек от них и еще сильнее их к груди прижимает! Сама так плакала и всю эту колючую проволоку к себе тесно прижимала: еще бы! Ведь всею жизнью ее наживала, создавая свое "положение", свой "авторитет", уважение людей, знания, заслуги, — а это все мешок грехов на спине и колючая проволока у груди.

В первый год нашего возвращения из Индии летом я, со всем упорством и упрямством, сама плача и рыдая, отрывала мужа от себя, а потом провожала его на вокзал, а он, без кровинки в лице, каким-то механическим движением сунул мне пятак на обратный автобус, и я возвращалась по пыльной июльской дороге, света белого не видела, — кто мог остановить меня? Я никого бы не послушала! Я закусила удила и неслась неведомо куда, воображая, что я "осуществляю себя". Придя домой и поняв, что это я сделала, я начала бить себя в грудь и криком кричать от нравственной боли, но и тут не могла поступить иначе, как будто на конвейере оказалась, где вся цепь последующих драматических событий уже предопределена, так мне бы соскочить с этого конвейера! "Спасайтесь от рода сего развращенного"! Но я сама была этим родом. И меня несло, несло.

На крики и вопли мои прибежал папа, обхватил меня руками и готов был бы стоять за меня против всего света! За меня, неправую, виноватую!

Когда он во гробе лежал и руки его, исколотые иглами, были покрыты простыней, я положила свою руку на них и вспомнила ту минуту. Папочка мой. Защитник мой.

Он ни о чем не спрашивал, только обнимал, защищал меня, думая, что это Герман причинил мне такую страшную боль. А это не он мне, а я ему причинила боль. И сколько еще боли этой на этом конвейере греха, где "коготок увяз — всей птичке пропасть"! Папа встал за меня против моего мужа, любя меня и веря мне. Так я все вокруг себя запутала, что не в силах человеческих было все это распутать и выпрямить пути мои.

Шел последний год папиной жизни, и именно на него пришлись все потрясения и события моей жизни, которые папа принял на себя. Он приезжал ко мне на другой конец города, на трех транспортах, всего на час, чтобы быть дома к возвращению младшей внучки Дашеньки из ее очередного кружка. Он приезжал весь замороженный ив негнущихся пальцах держал все ту же свою сеточку: он слышал, будто в нашем районе нет пшена, и вот привез мне пшена...

Узнав о моей простуде, привез мне меда и полный набор лекарств. Он мот исходить все магазины в поисках теплых носков для меня, увидев, что я натягиваю резиновые боты прямо на чулки... Он медленно раздевался в прихожей, не позволяя за собой поухаживать, и, растирая закоченевшие руки, говорил что-нибудь шутливое о погоде и старых костях. Садился в кресло и начинал меня расспрашивать, вникая, всматриваясь, стараясь понять мое внутреннее состояние, а потом говорил, что главное, с чем он ехал, что считал необходимым мне сказать: "Стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства!" Ни какими обстоятельствами своей жизни, никакими поношениями и притеснениями не мог папа быть лишенным той свободы, которую он искал с юности и нашел во Христе. И как он хотел передать мне этот дар! Как он хотел видеть меня цельной, мужественной, прямо и ясно смотрящей в глаза всем, уверенно идущей по жизненному пути! Видеть меня омытой, оправданной, верующей в дар спасения по благодати, по милости, по любви Божией к нам.

На каждом собрании, как вздох единой души, звучит молитва за близких наших! Это была папина молитва, теперь это — моя молитва. Написано в Слове: "Спасешься ты и весь дом твой". Из обреченного на погибель Содома Ангел за руки вывел дочерей Лота! Господь наш не оставляет без ответа этих молитв. Но в свое время! Здесь терпение и вера праведных. Всей любовью своей, всей верой своей ни отец, ни мать не могут дать рождения от Духа: это делает только Сам Дух.

И сейчас, когда вспоминаю о папином сильном и горячем желании привести меня к Источнику благ и сил, и о своем длительном и трудном рождении, и о том, как я разочаровала папу своего, я хочу сказать всем, чей вздох слышу на собрании: "Не бойся! Только веруй!" И я, и сестра моя приняли святое водное крещение во имя Господа нашего Иисуса Христа в великой радости своей и в огорчении — уже без папы и без его прямого воздействия: Сам Господь пришел к нам и могущественно привлек к Себе сердца наши. Я бы, входя в воду реки, пошла бы, кажется, хоть по ножам, хоть по языкам пламени: меня звал и ко мне протягивал израненные руки Сам Христос.

Да, Господь Сам пришел ко мне, но это папочкин труд молитвы! Счастлив человек, если есть у него хоть кто-то, кто молится за него.

После того, как я покаялась перед Господом и свалила с души бремя грехов своих, и рассталась со всеми своими "идолами", с отвращением выбросив все письма, фотографии, стихи — весь тот дурман, которым держал сатана мою душу в своей власти, для меня стали звучать все громче слова: "Сотворите же достойные плоды покаяния!" Мой первый плод — примириться с мужем моим. Сколько вокруг этого было у меня ужасов: бессмысленных, беспочвенных, призрачных — сатанинских. Играла ревность, воображение, недоверие, и я совершенно не видела реального положения вещей; один голос говорил мне; "Поезжай к мужу, восстанавливай семью". А другой голос говорил: "Вырви его из сердца, он тебя не любит и не хочет, иначе он давно бы уже все там бросил". Теперь я знаю, что это была ложь. Но тогда я не знала, на что мне опереться. Приближалось лето — свободно могла поехать к нему, но другой голос изводил меня, и я жила как бы с непрерывным прострелом в сердце. Папа, видя, что я приезжаю к нему на дачу вся черная от мучений, плакал, глядя на меня. Он посадил меня за стол и прочитал мне слова: "Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными..."

И так мы сидели за столом, и оба плакали: он — от сострадания мне, я — от непосильной и мрачной задачи вырвать мужа и отца моих детей из сердца моего.

Вернувшись домой, я остановилась перед телефоном. Страшная борьба началась во мне: должна — не должна — должен... Я не должна звонить ему. Это он должен. Это он создал такое ложное положение. Я создала его... Но разве я заставляла его жениться? Он был слаб после болезни, и я оставила его одного, а потом он оказался в ловушке... Сколько он уже мне мучений причинил! А я ему?.. Я не могу к нему ехать, я должна забыть его, я не должна звонить, я не должна первая! Я не верю ему!

Я сидела перед телефоном, как оглушенная. Ушло мгновенно все мое невероятное напряжение, в котором жила третий месяц, зажила тут же сквозная рана, снялось с меня бремя, которое сама взвалила на себя.

Я пошла в маленькую комнату и встала на колени, не в силах ничего говорить: на меня с неба лился поток любви, хлынувшей через разрушенную преграду! Я знаю теперь лицо Бога: Бог есть Любовь! "...Долготерпит, милосердствует, не ищет своего, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит..."

О Любовь! Твое имя — Иисус,

О Иисус, Твое имя — Любовь!

Как могла я на кого бы то ни было возлагать ответственность за решение, любить мне или не любить мужа своего! Милостив, милостив Господь мой, что Он дал мне это освобождение и сейчас сиял светом и любовью на меня, грешную. Христос помиловал меня, мне ли не любить друга юности моей?

Вот древний израильтянин идет к жертвеннику, он хочет принести жертву за грех свой, он сознает свою греховность, он нуждается в очищении, это как бы его покаяние. Но Бог говорит ему, чтобы он оставил жертву свою у жертвенника и пошел прежде примириться с братом своим, который что-то имеет против него. У покаяния должны быть плоды! Поворот к Богу в сердце должен проявиться и видимо, в поступках наших. Покаявшись перед Богом моим и перед мужем своим, я продолжала считать, что не я, а муж мой что-то мне должен, не я должна вернуться, а он должен прийти ко мне. И вот получилось это новое нагнетение нравственных страданий от своей неправоты, предписывание себе ложного долга, которого нет нигде в Слове Божьем, напротив: "Милость превозносится над судом" и "Отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца, тогда свет твой взойдет во тьме и мрак твой будет как полдень". Жизнь моя вернулась в меня. На душе был такой покой и такая благодарность Господу моему за Его избавление и спасение, продолжающееся всю нашу жизнь, что я чувствовала себя независимой от внешних обстоятельств и даже от того или иного внутреннего состояния Германа. Как упали все призраки и ужасы неведомого адского царства, мучившие меня так долго. Да, я знаю теперь лицо Бога моего; это любовь и милосердие к нам. И я знаю теперь один ответ на все вопросы о том, почему Бог делает так, а не иначе, почему нам приходится переживать тяжелые для нас времена: все, все, что дает нам Бог, Он дает нам ПО МИЛОСТИ СВОЕЙ. Если Он разрушает, то Слава Ему! Он разрушает нашу близорукость, когда мы утыкаемся в материальные проблемы, Он разрушает наши иллюзии и нашу ложь. Он призывает нас к небу, учит нас ходить путями правды.

Как спокойно стало мне, открою ли, закрою ли глаза. Вся земля, окутанная многими защитными слоями, висит на ниточке Божией милости. Все люди, так уверенно на ней распоряжающиеся, пользуются этой милостью и любовью, превосходящей человеческое разумение... Я с таким состраданием сейчас смотрю на всех: хрупкая человеческая жизнь. "Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий" (Иакова 4:14). И на что тратится эта жизнь? Господь мой! На что тратим мы жизнь нашу, данную Тобой, чтобы мы искали Тебя, хотя Ты не далеко от каждого из нас! "Ибо мы Им живем и движемся и существуем..."

Мне удалось уехать к Герману в тот же день, несмотря на летнюю пору отпусков и огромные очереди в кассах. Мы везде ходили и ездили, не разнимая рук, молчаливые и тихие, переживая возрождение участия и восстановление доверия. Я училась любить по-новому, с кротостью и послушанием, пребывая в постоянной молитве; только любовь Божия могла возродить мое сердце и наполнить его собой, потому что мне самой эти качества были никак не свойственны... Я совершенно перестала чего-либо требовать от мужа своего, дарованного мне вторично, напротив, стремилась и искала случаев сама ему послужить.

В миру говорят, что битая посуда может еще долго послужить, но шрамы-трещины всегда будут видны. Но я свидетельствую и говорю, что Господь соединяет так, что эти шрамы не только не видны, но их и нет! На том месте, где была рана, сейчас смирение, и благодарность, и любовь больше, чем она когда-либо была. Но все это пришло не сразу. О как многому мне еще надо было научиться и, конечно, переживать, потому что без переживаний, без участия сердца мы не научаемся никогда и ничему.

Как сказал нам Христос, так и делает: "Когда же придет Он, Дух Истины, то наставит вас на всякую истину; ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит..." Дух Святой наставляет нас и учит постепенно, по мере возраста нашего, по мере того, что мы сейчас можем вместить. Мы не могли еще о многом говорить. Так, мы молчали о папе. Мы ездили и путешествовали и не могли заехать в Лугу. Я ничего не знала о нем. Боль нашей последней встречи, когда мы оба плакали, сидя за столом, была у меня загнана далеко вглубь. Но у Бога так не бывает, чтобы дети Его были непримиренными и противоречие было бы загнано внутрь: нет, все выходит наружу, все разрешается, развязывается, покаяние приносит свои плоды, видимые свои результаты, и очищается человек.

Все то время, что я не видал папу, он выдерживал страшную неравную борьбу с одолевавшим его недугом и одолевавшей его скорбью... Он переживал горчайшее разочарование во мне и не мог ни простить Германа, ни приветствовать наше соединение.

Он не мог сделать такого крутого поворота, как я, в отношении моего мужа — от полного его отрицания до полного его принятия. Он так верил мне, а я была не права и виновна...

И все завязалось совершенно безнадежно: его дом был закрыт для нас, а он погибал от одиночества и физической беспомощности, и никакие силы не заставили бы его позвать нас на помощь. Мой папочка!.. Могучий, львиной натуры человек, великое дело его примирения совершилось в полной его немощи! Господь дал ему увидеть Свое лицо — смиренного Агнца! И папочка, любя Иисуса и взирая на Него, сам стал таким в конце своей долгой жизни. Безнадежный наш узел был развязан Самим Господом!

Слово Божие говорит, что много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь. Мы живем во плоти, и мы живем в мире, поэтому много у нас скорбей, но мы повторяем с патриархом Иаковом: "Бог, пасущий меня с тех пор, как я существую, до сего дня, Ангел, избавляющий меня от всякого зла". Иаков, оплакавший смерть любимой жены, оплакивавший много лет гибель Иосифа, не зная, что он жив, Иаков. сказавший — "малы и несчастны дни жизни моей"... Этот Иаков, обозрев перед смертью всю жизнь свою, увидел ее всю осыпанной благодеяниями и благословениями Господними!

Случайностей было так много, что я уже не могла считать их случайностями. Мы как раз в этот день вернулись из нашей поездки на теплоходе, телефонный звонок застал нас дома, когда мы собирались уехать в следующее путешествие, а вопрос о переезде папы встал именно тогда, когда мы оба на машине приехали в Лугу, где я намеревалась ухаживать за папой.

Герман мой не колебался ни минуты: в нем загорелось желание — помочь папе!

И вот я у папиной постели. Худой, обросший папочка мой, в коридоре, на рваных простынях... Полтора месяца, как я его не видела, ушла от него, встала против него, оставив его в горе и скорби из-за меня. Почему?

Многие годы я смотрела на папу как на высшее существо, он всегда был таким необычным и высоким для меня. Я смотрела на него, вместо того чтобы смотреть на Бога нашего! Соблазн, постигающий многих людей: идти за человеком, смотреть на человека!

Сам папа многократно повторял мне, что он "тяжелая ноша для Господа", он очень о многом в себе сокрушался и на своем опыте учил меня: "Не смотри на себя! Смотри на Христа. Смотря на себя, ничего хорошего не увидишь". Но я тогда не понимала всю истину и личностность этих слов.

Когда я была в Краснодаре и во всем исповедовалась перед Анной Алексеевной, я рассказала ей об этом мучительном узле отношений папы и Германа. Но мудрая, с чистым и спокойным сердцем, она не стала ни судить его, ни защищать: "Твой папа, — сказала она, — тоже человек! Один Бог праведен и безгрешен. А люди, какие бы ни были они столпы, — они могут падать! Нельзя требовать от твоего папы совершенства: никто из нас, людей, не может быть таким. Благодари Господа за него, люби его всем сердцем, он столько сделал для вас и такую высокую жизнь прожил. Но если хочешь видеть совершенство и справедливость, — иди ко Христу! Иди к Самому Источнику! А против папы твоего ничего не имей на сердце: он — человек".

Я стояла у папочкиной постели с острым сознанием своей вины перед ним. С какой радостью он меня всегда встречал, с какой любовью и восхищением! Отблеск этих чувств и сейчас проходит по его лицу, но тут же взгляд его делается испытующим, и он отводит его от меня...

Господь мой! Ведь единственный вопрос, который мы оба хотели задать друг другу, был тот же, который и Ты задаешь нам: "Любишь ли ты меня?" Трижды Ты спрашивал Петра! Потому что ничего не делается в мире без любви! Боясь потерять папину любовь, я не говорила ему всей правды о себе, и вот к чему моя ложь привела. Господь разрушил мое ложное благополучие...

Помолчав, папа рассказал о своем состоянии и о том, что надо как-то ехать в Ленинград. Я быстро ответила, что машина и Герман ждут его внизу! Опять тот же быстрый и глубокий, испытюущий взгляд и долгое, задумчивое молчание... "Ну что ж, значит, поедем", — говорит он наконец.

По мере того, как мы одеваемся, спускаемся медленно по лестнице, приближаемся к машине, папочка волнуется больше и больше, и когда Герман, распахнув дверцу, сам спешит навстречу папе, папа, не вытирая и не стыдясь слез, протягивает ему руку...

Столько лет непонимания и неприятия, и вот они исчезли, как пар, не оставив и следа. Так вот, незаметно, в ничтожных событиях, совершаются великие душевные перевороты. Бо-жия любовь обнимала нас всех троих! А я поняла блаженство происшедшего только на следующий день; нет этого нарыва в душе, нет этой боли, нет вины, я переполнена любовью, а сердце все ширится: это Господь мой! Это Он, по Слову Своему, дает освобождение, примирение, спасает и восстанавливает уже здесь, на нашей земле, слава Ему.

Мне пришлось сопровождать его на место бывшей его работы для получения трудовой книжки, которую почему-то нельзя было выдать без личного его присутствия. Как старый больной человек ехал с пересадками в набитых трамваях, как переходили мы с ним казавшуюся бесконечной площадь, как, шаркая слабыми ногами по бесчисленным лестницам и переходам, он добирался до канцелярии и, наконец, остановился, озираясь, в этой жужжащей и трещащей, и щелкающей комнате, где, кажется, ничто не могло бы привлечь внимания людей к очередному просителю-посетителю... И вот все-таки нашлась одна женщина, которая увидела стоящего папу и вскочила, освободив ему стул, и сказала тихо, потрясенная: "Какой были большой человек и какой теперь стали..."

Был повелительный человек, властный руководитель, требовательный начальник. У него в экспедициях, при общем повальном пьянстве, никто не смел капли в рот взять. При общей небрежности в работе ему не смели давать неточные или приблизительные данные из лаборатории; он, который все котлованы облазил своими ногами, мигом обнаруживал брак и ложь, к которым был совершенно нетерпим, что бы там о нем ни говорили. Автор учебников, создатель нового курса, авторитетный специалист, без которого не решался ни один серьезный вопрос в его области.

Он сидел на стуле и обводил знакомую комнату светлым, покойным взглядом: все это было сейчас так далеко от него и уже ничего для него не значило. Оставался всего месяц до его ухода из жизни.

Все уже позади, все пройдено: и больница, и операция, и тяжелейший послеоперационный период, и шквал неожиданно налетевших мучительных воспоминаний и снов, и болезненные приступы обид и разочарований, всему я была свидетелем, и это время было тяжелейшим и для меня, потому что и со мной были связаны многие его обиды, гнев и разочарование, которые отравляли его огромную, нежную и верную любовь ко мне.

Мы и сами не знаем, сколько в нас греховного, гордого, человеческого. Сколько раз я становилась на колени в своей комнате, потрясенная тем, какие скалы гордости громоздились во мне, и свербили, и болели при каждом папином требовании или упреке, неважно, справедливом или несправедливом. Вместо того, чтобы с любовью и состраданием помогать ему нести его тяжкую ношу, я то и дело бунтовала против него. Вместо того, чтобы смириться в кротком понимании своего недостоинства, я по-мирскому его "защищала", я, столько уже, кажется, понявшая, не понимала еще ничего.

О Господь мой! Ты и через это нас провел и вывел, и эти переживания были по милости Твоей! Ты смирил сердце мое, чтобы излить в него Твою благодать: "Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам". Гордым Бог противится, а смиренным дает благодать. Кротких и нищих духом Бог называет блаженными, и в этой жизни, и в вечной. Мир презирает таковых, но Бог обещает им Царство Небесное — ив небесах, и уже сейчас в сердце!

Вся жизнь папочки моего рухнула, но устояло то единственно ценное, что было в ней: Иисус! Молитвы его стали краткими: он стоял, закрыв глаза, и повторял: "О Иисус мой! Иисус мой дорогой!" В самой глубокой скорби человеческой Иисус всегда с нами.

Лужские верующие, которых папочка сердечно любил и каждого посетил в доме его — в течение десяти лет проповедовал Слово Божие в лужской общине, — все, как один, отмечают главное папино качество: "Кратчайший и добрейший был брат!" Таким сделали его десять лет непосредственного служения Господу и изучения Слова Божьего в детской вере и простоте. Но осенние месяцы его страданий сделали его таким и в отношении к неверующим! Раньше он считал "ближним" своим только брата во Христе.

Герман часто приезжал ко мне в ту осень и имел рвение хоть чем-нибудь послужить папе: он привозил из Москвы ему лекарства, покупал поздний виноград, соскочив с трамвая, когда увидел его где-то в ларьке... Папочка только говорил ему, принимая его дары: "Что ты так обо мне заботишься? Я не стою всего этого!"

Тихим и кротким стал мой папочка. Шаркая по полу, шел в кухню греть молоко для простуженного младшего зятя, подавал ему и спрашивал: "Милый мой, чем тебе еще послужить?"

Так вот, в совершенной немощи своей папочка сделал то, что не удавалось ему за все двадцать пять лет жизни с нашими мужьями. Ни силой, ни властью, ни авторитетом, ни умом, ни заслугами своими, ни требовательностью, ни всей правотой своей не добился он того, что случилось в тот, последний, месяц его жизни: не только мы, но и мужья наши, все мы замолкли перед ним, и в сердцах наших пали все башни защиты и сопротивления, — растаяли! Ни у кого не осталось ни обид, ни даже памяти о них, никто не имел, что предъявить ему. Не было сказано ничего, не было никаких "выяснений отношений" и счетов, но не осталось ничего недосказанного и удержанного! Вот так, по глубокой справедливости, утоляющей все сердца, развязывает Господь наш греховные наши жизненные узлы, не оставляя ничего недоговоренного, примиряя все. Наш Бог есть Бог любви и милосердия. "Да будет тебе по желанию твоему!" Есть желания, угодные Богу, через исполнение которых Правда и Истина восстановлены и прославлены.

Благодарность, какая у меня благодарность за полное прощение и избавление, за все пережитое! "Знай в сердце твоем, что Господь Бог учит тебя, как человек учит сына своего". "Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью, но после наученным чрез него доставляет мирный плод праведности".

В одной из своих проповедей папочка, как бы предчувствуя будущие испытания и памятуя прошедшее, говорил: "Через Иисуса Христа Бог обильно изливает в нас Духа Святого, Который обновляет жизнь нашу. Это не плод фантазии, это реальное Его действие! Нас окружает мир, и мы настолько испорчены грехом, что только излияние Духа Святого дает нам новое сердце и новую жизнь. Исправлять нам в себе нечего: испорчено все! Некоторые думают, что они могут изменить себя сами: будут упражняться в добродетели, будут защищать себя от мира. Но мы, чем больше вникнем в себя, тем больше видим свою полную беспомощность! Мы бессильны не только обновить, но и просто улучшить себя. Вот Господь и дает нам Духа Святого для нашего обновления, и дает в изобилии!"

В Новый год случилось так, что впервые за много лет или даже, может быть, вообще впервые в жизни вся наша семья, со всеми детьми, собралась за общим столом, испытывая забытое уже чувство единения и мира. Папочка встал и помолчал несколько времени, волнуясь. "Может быть, я последний раз со всеми вами, — сказал он наконец, — я хочу сейчас, здесь поблагодарить Господа, Бога моего за все милости Его ко мне и за избавление Его". Никто не возразил. Мы с сестрой, не вставши, все же мысленно присоединились к его молитве: мы тогда еще обращались к Богу нашему втайне! И вот впервые, перед всеми, вслух, прозвучала краткая и сильная папочкина молитва. Это был итог всего пережитого. Он благословлял нас всех и благодарил, он славил Бога своего и дрогнувшим голосом благодарил за Сына Его, Спасителя нашего...

Сестра моя в своем новогоднем поздравлении попочке нашла прямые и точные слова, благодаря Господа за то, что Он вывел и его, и меня и ее саму из бездны...

Счастье и благодарение наполняли папочкино сердце весь последний его месяц. Любовь светилась в глазах его и выражалась в каждом слове. Сестра вспоминает тот месяц как счастливейший в жизни своей, впервые прожитый вместе с мужем и отцом, а не между ними. Но близок, близок был уже конец пути и последние мучения, его сопровождавшие...

Как трудно душе расстаться с телом! Как трудно все отпустить, все принять и отойти! "Человекам положено однажды умереть..." "И душа его приближается к могиле, и жизнь его — к смерти". И говорит человек Богу, как Иов: "Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои".

Не было с папочкой никого рядом, кроме меня, и безмолвствовала я!

Он скончался в коридоре, как и мамочка, будто бы в стороне, за пределами "города". В тишине ночи, в покое, когда ни души не было около нас и свет был приглушен. Дыхание его становилось все тише и реже. Я насторожилась и стала прислушиваться. И вот оно уже затихло совсем. Вдруг из затихшей уже груди вырвался последний вздох: душа рассталась с телом!

Какой глубокий покой, какая неожиданная отрада коснулась сердца. Я закрыла глаза и внутренним зрением своим видела, как ждут его "Там" и как Христос сейчас — здесь. Я не шевелилась, боясь нарушить это чудо, и впервые молилась без слов. в присутствии Того, Кто видел мое сердце.

Какой-то посторонний звук вошел в мое сознание: это капала ненужная капельница, а папочка был свободен!

С любовью я поцеловала его лицо, закрыла ему глаза и пошла позвать врача, а потом долго шла через заснеженный ночной горд пешком и плакала, еле сдерживаясь, чтобы в голос не рыдать. Я спустилась с небес и была на земле, и была виновна перед моим папочкой, и заново переживала его страдания, и ощущала свое сиротство и всю плотскую скорбь.

Мамочка встретит на небе нашего папочку. День папочкиной кончины — это пятидесятая годовщина их бракосочетания... Они соединили свои жизни в январе... Да осветит Господь наших мужей и наших детей, чтобы и нам с ними встретиться в радости!