Г. Гололоб

Как же христианам следует относиться к войне? Неужели окончательно забыта данная Господом заповедь любви к врагам? Неужели оказался непонятым духовный характер Царствия Божьего, о котором проповедовал Христос? Неужели мы забыли о том, что Бог не дал нам права убивать других людей, кто бы они ни были? Неужели ценность человеческой жизни можно принести в жертву политическим, экономическим и иным интересам?

В евангельско-баптистском (и не только) братстве стран бывшего Советского Союза идеи христианского пацифизма всегда считались неотъемлемой частью Евангелия и всего образа жизни христианина. За эти идеи отдавалась жизнь многих наших предшественников, переживших не одну войну, но сохранивших верность Божественной заповеди непротивления злу. Что же произошло за последние двадцать лет, что восточноевропейские протестанты стали изменять своим некогда дорогим принципам трезвенности, склонения на колени в молитве, непротивления злу и другим? Так или иначе, но нам предстоит снова возрождать те устои, которые сегодня подвергаются расшатыванию.

Библейские основания христианского пацифизма.

Первым пацифистом в Библии был Авель, не ставший сопротивляться безумию своего брата. Примечательно, что тогда на земле было мало людей: нечего было делить. Однако зло в сердце не имеет рациональных оснований. А война или любая другая вражда есть питомник зла. По причине дальнейшего роста зла возникает Божье повеление, данное всем потомкам Ноя: «Я взыщу… душу человека от руки человека, от руки брата его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию» (Быт. 9:5-6). При Моисее эта заповедь перешла в Декалог в виде шестой заповеди: «Не убивай» (Исх. 20:13), данной без каких-либо комментариев, что позволило легко ею злоупотреблять (см. Мф. 5:43).

Война была средством наказания людей «детского» духовного возраста. Когда же пришла «полнота времени», Бог заговорил о подлинных Своих намерениях научить людей миру, причем миру любой ценой. Принцип «око за око» (заметьте, вполне справедливый) был заменен заповедью о любви к врагам (Мф. 5:44; Лк. 6:27,35). Можно сказать, что война как и развод была лишь допущена Богом «по жестокосердию», являясь временной уступкой Бога людям. Война как и в целом возмездие закона служила лишь «тени» благодати и должна была исчезнуть их практики детей Божьих. Частичность ветхозаветного Откровения доказывается таким фактом: Давиду, уничтожившему за свою жизнь множество врагов, Бог запретил приступать к строительству Храма (1 Пар. 22:8). Он понял этот урок, когда писал: «Уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и следуй за ним» (Пс. 33:15; ср. 1 Пет. 3:11).

Новозаветный пацифизм был выражен явно и в качестве альтернативы ветхозаветной теократии, будучи рассчитан на реальное изменение мира. Церковь Христова была призвана «осолять мир», однако не оружием, а словом (Мф. 5:9). Это и есть то влияние на мир, о котором предсказывал пророк Михей: «И перекуют они мечи свои на орала и копья свои – на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Мих. 4:3; ср. Ис. 2:4).

Анализ типичных возражений христианскому пацифизму.

Совет Иоанна Крестителя римским воинам (Лк. 3:14), конечно, выступает в пользу мнения наших оппонентов, однако что же спрашивали воины? Они хотели узнать, что им нужно было делать, чтобы достойно встретить Мессию. Этот пример таким образом относится к ветхозаветной практике, потому что «меньший в Царстве Небесном больше» Иоанна (Мф. 11:11). Иоанн жил все же ветхозаветными представлениями о Царстве Мессии.

В определенном смысле власти являются исполнителями воли Божьей (Рим. 13:4), но исполнителями невольными, подобно фараону, Навуходоносору, Киру и прочим друзьям или врагам Израиля. Если же Бог использует их как средство вразумления Своего народа – поощрением ли или наказанием без разницы – какое мы имеем право противиться такому «Божьему слуге»? Никакого. Подобно тому как Иеремия призывал иудейского царя сдать город вавилонским завоевателям, мы должны расценивать современную агрессию, допущенную нам Богом в специальных Его целях. Власти способны осуществлять лишь незначительную часть воли Божьей. Они исполняют ее лишь в рамках естественных возможностей, Церковь сверхестественных, которые не совместимы друг с другом.

Исключительные примеры: изгнание Христом торговцев из храма (Ин. 2:15) и повеление взять Его ученикам с собой мечи (Лк. 22:38). Сказанное в Мф. 10:34 не имеет отношения к пацифизму. При этом, нет уверенности, что Христос применял бич к людям, а не только к животным. Также «повеление» Христа взять мечи звучит как позволение для того чтобы сбылось пророчество (ср. Мк. 14:48), особенно если принять во внимание совершенно обратную позицию: «Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26:52). Выражение «прогоняли полки чужих» (Евр. 11:34) уж никак не говорит о силе веры, если осуществлялось при помощи плотской силы. В нем скорее речь идет о трубах и светильниках Гедеона, чем о геройской силе Самсона. Не смиренное ли страдание Христа убедило римского сотника воскликнуть: «Воистину Он был Сын Божий» (Мф. 27:54)?

Исторические подтверждения христианского пацифизма.

За всю историю человечества люди не воевали где-то около трехсот лет. Тем не менее, против войны восставали все в человеческом роде, включая и самих воюющих.

По этой причине естественные формы противления войне не противоречили христианским, а подтверждали их правоту. Христиане вполне могли задействовать их в своем деле. Тем не менее никто не говорил о пацифизме – словом и делом – так, как христиане. Только с Приходом Христа на землю он заявил о себе должным образом, превзойдя индуистское преклонение перед обычной жизнью. Он не просто заявил о непротивленческом кредо, Он его явил Своей жизнью (Мф. 11:29).

Все первые христиане были пацифистами. По крайней мере до конца второго века вообще не существует хотя одного свидетельства о службе христиан в римской армии. Напротив историкам известно множество случаев мученичества за отказ служить в римском войске. Это положение оправдывает Иустин Мученик во всех своих трудах. «И мы, которые прежде один другого убивали, не только не враждуем с врагами, но, чтобы не солгать и не обмануть делающих допросы, с радостью исповедуем Христа и умираем» (Первая апология, 39).

Описывая отношение первых христиан к воинской службе, он цитирует Марка Аврелия: «Они (христиане) приступили к делу не приготовлением стрел, оружия и труб: это им противно по уважению к Богу, которого носят в совести... Повергнувшись на землю, они начали молиться не только за меня, но и за все бывшее войско» (Первая апология, 78). В другом своем трактате он пишет: «Каждый из нас, будучи прежде исполнен войною, взаимным убийством и нечестием всякого рода, по всей земле переменил воинские орудия, — наши мечи на орала и копья на земледельческие орудия — и мы возделываем благочестие, праведность, человеколюбие…» (Разговор с Трифоном иудеем, 110).

Ему вторит Афинагор Афинский, говоря о невозможности христианину даже смотреть на гладиаторские поединки: «Мы, думая, что смотреть на убийство почти то же, что совершать оное, отказываемся от таких зрелищ. Как же мы, которые даже не смотрим на убийства, чтобы не приобщиться преступлению, можем сами быть убийцами? Если мы утверждаема что женщины, вытравляющие зародившихся младенцев, делают человекоубийство и дадут Богу отчет за вытравление, то как же сами станем убивать человека?» (Прошение о христианах, 35).

Тертуллиан в своем трактате «О венце воина» высказывает прямое осуждение участие христианина в войне: «Прежде всего, нужно рассмотреть, могут ли христиане вообще быть солдатами… И будет ли законным воевать мечем, когда Сам Господь провозгласил, что взявший меч от меча и погибнет? И как будет участвовать в сражении сын мира?... Конечно, совсем другое положение, если он становится верующим, находясь на военной службе… Однако, как только он принимает веру и запечатлевает её (при крещении), - необходимо сразу же или оставить службу в армии, как поступают многие, или же совершать такие действия в армии, чтобы не согрешить против Бога и не делать того, что не допускается даже вне военной службы; или же, в конце концов, он должен страдать ради Бога из-за принятой веры. Ибо клятва при поступлении на военную службу не может быть нарушена без наказания и не освобождает от мученичества» (О венце воина, 11).

Как видим, Тертуллиан допускал и возможность его службы в армии без отступления от принципов пацифизма. Именно в этом смысле нужно понимать его слова: «Мы с вами и плаваем, и отправляем военную службу, и занимаемся сельским хозяйством, и торгуем, публикуя о своих искусствах и работая для вашего пользования» (Апология, 40).

В другом своем труде он пишет против самозащиты христиан: «Существует и другое сильнейшее побуждение к нетерпению, - страсть к мщению, служащая или честолюбию или злобе… Поэтому безусловно предписывается, чтобы за зло не было воздаваемо злом (Рим. 12:21). Одинаковое действие имеет и одинаковую отплату (meritum). Соображаемся ли мы с этим, если, отвращаясь (от дурных действий), не будем иметь отвращения к мщению. Какую честь воздадим Господу Богу, если себе самим присваиваем право защиты? … Сомнительно ли это для нас в отношении к Господу, столь справедливому в оценке (деяний) и столь могущественному в осуществлении (своих) действий? Каким образом можем верить, что Он есть Судья, если Он не есть и Каратель? Это Он Сам обещает нам, говоря: "Мне отмщение и Аз воздам" (Евр. 10:30), т. е. Мне - терпение и Я за терпение дам награду. Ибо когда говорит: "не судите, да не будете судимы" (Мф. 7:1), то разве Он не требует терпения? Кто не будет осуждать другого, как не тот, кто будет иметь терпение не защищаться?» (О терпении, 10).

Отступление от первоначальной позиции.

Отход от первоначального пацифизма, разумеется, начался с проявлением у церкви власти. По этой причине христиане оказались в римской армии при Константине и, по некоторым данным, даже составляли четверть его войска. Было трудно не соблазниться легализацией своей веры (эдиктом 313 года христианам давались лишь равные права) и тем внешними преимуществами, которые она давала. Константин особо покровительствовал христианам подобно тому, как Юлиан Отступник – язычникам, и по этой причине увольнял христиан со службы, ссылаясь как раз на то, что они не вправе воевать. С Константина Великого крест сделался символом не страданий как цены духовного спасения, а чисто плотской победы Христа.

В 375 году император Феодосий утвердил христианство как государственную религию империи (причем единственную), так что церковь воспользовалась властью к насилию и принуждению язычников, поступая почти так же, как в свое время поступало с нею римское язычество. Так церковь вступила в сделку с государством, расплачиваясь за его услуги своей чистотой. Фактически она начала провоцировать насилие, плоды чего и должна была пожать.

Если не считать Амвросия Медиоланского, который пытался совместить службу в армии с христианством, лишь с Августина можно говорить об «оправданных» доктринально первом христианском милитаризме. И было это связано с тем, что Августин создал учение о «справедливой войне», как и освятил физическую расправу над еретиками. Он просто увидел как пополнилась его церковь «новообращенными» через применение силы. Это было выдано им за великое благословение и даже выражение непреодолимой благодати Бога.

Августину принадлежат слова: «Не нужно достигать мира, чтобы воевать, но нужно воевать, чтобы достигнуть мира». С тех пор весь мир и воюет, разбираясь кто прав, кто виноват. Хотя Августин пришел к идее «справедливой» войны не без внутреннего борения, однако именно под его авторитетом в католической церкви в будущем вершились «крестовые походы», борьба с ведьмами и инквизиция. Причем заповедь «не убивай» относилась лишь к «своим», а не ко всем христианам, как и в Ветхом Завете (вспомним разгром Константинополя во время четвертого крестового похода). Каждый стремился приписать себе право быть наказывающим орудием в руках Бога.

Однако пацифизм не умер с принятием католиками оправданного растяжимой до беспредела «справедливостью» насилия. На рубеже первого и второго тысячелетий в клюнийском монастыре во Франции началось движение за утверждение «Божьего мира». От крестьян до короля все давали клятву не развязывать военных действий первыми, избегать любого рода вражды и насилия над бесправными людьми. Отсюда идет обычай прекращать войну в празднования Рождества и Пасхи. Однако уже через сто лет эти обещания были забыты перед лицом угрозы со стороны мусульман.

Тем не менее даже в пору крестовых походов среди католиков раздавались здравые голоса. Например, Жерар из Камбре настойчиво утверждал, что мир в большей степени зависит от духовного возрождения, чем от законного или справедливого использования силы. Глашатаями примирения между людьми был Франциск Ассизский, Иоахим Флорский и даже Уиклиф и его друг Херефорд. Более последовательно пацифизм отстаивали критики официальной церкви – катары, вальденцы, францисканцы-терциарии, а также гуситы, в частности крыла Петра Хельчицкого. Против христианских войн выступил и известный христианский гуманист Эразм Роттердамский. Причем эти пацифисты отказывались служить как раз в «христианском» войске. Это и понятно, поскольку «справедливая» война в то время означала убийство другого христианина за его «неправоту».

Все первые реформаторы, включая и М. Лютера, были исповедниками «справедливой войны», за что и поплатились жизнью как, например, У. Цвингли. В протестантской Женеве пылали живые костры из еретиков, многие из которых были лишь несогласными с Кальвиным христианами. Идеи Кальвина воплощал в Англии Кромвель. Самым убедительным доводом против идеи «справедливой» войны в это время был распространенный факт продолжительных войн, в которых по обе стороны баррикад оказывались «христианские» страны. Каждый считал свое право на войну справедливым.

Против этих злоупотреблений выступило мирное крыло анабаптистов, которые отвергали участие христианина не только в войне, но и в политике. Кроме них последовательными пацифистами были квакеры, возникшие в середине 17-го века. Через Александра Мака, организовавшего в 1708 году Братскую церковь, пацифизм стал неотъемлемой частью пиетизма.

Между тем в Северной Америке пуританство утверждалось не без пролития крови. Идея «справедливой войны» принималась на вооружение кем угодно, даже сторонниками рабства в Англии, США и ЮАР. Все это (и не только) вершилось в «христианских» странах. Несмотря на это, идеи гуманизма способствовали развитию пацифизма в мире, пока он не заявил себя во весь голос в 19-м веке. Закономерным результатом всемирного пацифистского движения стало образование Братства примирения – межконфессиональной организации христиан. Опыт Махатма Ганди в Индии и Мартина Лютера Кинга показал всеми миру об эффективности идеи пассивного противления злу. Пацифизм стал требовать прекращения насилия по отношению к кому бы то ни было.

Первая Мировая война была мотивирована желанием «сделать мир безопасным для демократии». С тех пор подобное мышление стало определять политику сильнейших государств даже после того, как диктатура пролетариата лишилась своей силы. И лишь угроза ядерной войны, не гарантирующая участникам войны ни победителей, ни побежденных, обуздала милитаристский аппетит «христианских» стран.

Перед лицом угрозы христианского милитаризма.

Христианский пацифизм обосновывается не только учением Иисуса Христа, заменившем ветхозаветную теократию на представление о «Царстве Божьем внутри нас», но и всей историей Его церкви, понимавшей заповеди Нагорной проповеди буквально. Даже такой рационалист как Лев Толстой и тот, прочитав Евангелие, понял, что непротивление злу является одним из самых очевидных признаков истинного христианства. Не в пример многим современным христианам, он смело выступил против отлажено работающей церковно-государственной машины принуждения.

В одном из сообщений по военной тематике читаю: «Руководитель Георгиевского союза, побывав на празднике ВДВ 2 августа на псковском стадионе, выразил беспокойство: "Солдаты получают боевые навыки в полном комплекте – и кирпичи разбивают на голове, и лягушек едят с червяками, могут делать, что угодно, но мало силы духа"». О какой силе духа говорит руководитель Георгиевского союза? Зачем же освящать религиозно то, что и так доведено до белого каления? Конечно, под прикрытием священной санкции война становится наиболее кровопролитной. И это понятно, поскольку кощунство над святыней человеческой жизни приводит к вовлечению в борьбу всех оккультных сил.

Освящение различных состязаний происходит не только в православной церкви, но и среди протестантов. Некоторые харизматические церкви прямо в молитвенных домах устраивают чемпионаты по борьбе, причем восточных видов боевых искусств. Например, Сандей Аделаджа обожает смотреть бокс по телевизору. Безобидное ли это увлечение или преклонение перед силой? Создаются военно-христианские союзы, капелланство в армии, на военных судах, тюрьмах и т.д. Христиане всех конфессий всеми силами оправдывают убийство.

Сторонники христианского милитаризма почему-то никак не могут понять, что если христианам дозволено убивать, значить им дозволено и принуждать к спасению силой, ведь это то же благая цель. Однако сколько такая линия поведения причинила страданий и бед в истории христианства. Неужели одного этого замечания недостаточно, чтобы отрезвить воинствующих «плотскими орудиями» христиан?

Граница между государством и церковью проходит через принцип пацифизма. Библия не может поддержать мнения о том, что государство с его аппаратом насилия было установлением Бога. Скорее первое государство создавалось на идее богопротивления (Быт. 10:8-10;11:1-9). Это мнение согласуется так же с учением Ж. Руссо о том, в самом лучшем случае государство строится и стоит на общественном договоре, призванном защититься от внешней опасности с помощью коллективного или представительного права применять силу.

Можно согласиться с пониманием марксизмом сущности государства как института власти: «Политическая власть в собственном смысле слова, – пишет Маркс, – это организованное насилие одного класса для подавления другого» (Маркс К., Энгельс Ф. Избр. Соч. в 9 тт. – т.3. – с. 160). Энгельс также говорит о государстве любой его формы как о «машине угнетения» (Маркс К., Энгельс Ф. Избр. Соч. в 9 тт. – т.4. – с. 308-309). Эту мысль классики марксизма позаимствовали у социал-утопистов, которые в своем большинстве были христианами.

Церковь не вправе ожидать от государства лучших условий, большее может ей только повредить. Так привилегии церкви, получившей статус государственной, привлекают в ее ряды невозрожденных людей, которые становятся фактором, дискредитирующим ее лицо. Поэтому христиане нисколько не связывают свою надежду на построение Божьего царства здесь на земле с использованием политических средств борьбы со злом. Последние способны лишь несколько и то лишь внешним образом сдержать зло страхом, но не способны преодолевать его на более высоком уровне, т.е. уровне сознания людей.

Пацифизм – единственная альтернатива распространению зла.

Победить социальное зло невозможно без преодоления зла нравственного. Невозрожденный человек не способен для выполнения такого рода задачи. Это может быть достигнуто только через сверхъестественное по своей природе возрождение и практический пример любви как преображающей человеческий облик силы. Подлинное христианство способно «притягивать» к себе неверующее общество своей нравственной исключительностью, удерживая его от самых крайних проявлений зла. Это максимум того, что можно достичь при помощи христианского социального служения над сознанием не желающих верить в Бога людей.

Что касается празднования военных событий скажем: христианам лучше уж отмечать юбилеи Ломоносова и Андерсена, чем боевых «подвигов» тех христиан, которые в смутное время полагались на силу плотского оружия, а не веру в Господа. Если Великая Отечественная война и была защитной, а простой народ был в нее втянут поневоле, тогда давайте отмечать эту дату как трагедию подобно гибели подводной лодки «Курск». Победой ее никак не назовешь, ведь фактически в любой войне победителей не бывает, есть только жертвы. И сколько бы их ни было, никакой победой нельзя оплатить те убытки: материальные, психологические и, что наиболее ценно в глазах Божьих, человеческие, которые несет с собой война. Никакие победы не стоят даже одной из этих жертв.

Когда вашей машине, едущей по правильной стороне дороги, навстречу выскакивает другая, глупо ехать прямо, опираясь на свою правоту. Ну сделано одно зло, зачем же его умножать далее, в виде бесконечного наращивания потенциала мести? Неверующий человек просто неспособен правильно воспринять нашу справедливую кару. Она будет вызывать в нем только месть, месть и месть. Этот порочный круг невозможно разорвать, применяя даже справедливые формы расплаты. Справедливость не доводится путем применения силы, а истина в защитниках не нуждается.

Хотя и привлекательна позиция – меньшее зло может допускаться для предупреждения большего (маньяка нужно предать смерти), – однако ей все-таки следует уступить место другой, а именно: никогда не спешить с наказанием. К преступнику нужно проявить доброжелательность прежде, чем подвергать его справедливому возмездию. В этом смысле к христианству приближен буддийский подход к проявлению враждебности: никогда не нападать первым. Однако Христос сказал больше: возлюби своего врага так, чтобы он это понял. Именно этот подход должен характеризовать поведение христианина в сложных ситуациях. Слова про обращение второй щеки могут означать только это.

Разговоры о справедливой войне мне напоминают популярное мнение о «правильной» выпивке. Любая война неизбежно завязана на той или иной несправедливости, поскольку чисто физически не может не выкинуть с водами и младенца. Только начни войну, потом останется только выживать, правдами или неправдами. Подлинные определители «справедливости» войн никогда не находятся на передовой. Когда же война началась, врагами становятся простые исполнители данной сверху установки. И тот, кто и не хотел бы воевать, вынужден делать это. Такого рода зло необходимо пресекать заблаговременно. Установить или же восстановить справедливость никакая война не в силах.

Из всего сказанного нам остается сделать закономерный вывод: война есть величайшее из безумий этого мира, и христиане не могут молчать об этом. Мы должны не только говорить, но и платить любую цену за мир между людьми, чтобы никогда не повторилась эта трагедия на нашей земле. Раньше воевали из-за земли, теперь из-за ее ресурсов, цена же остается той же – невосполнимые утраты наших родных и близких. Во имя какой справедливости нужны эти жертвы? Что для безутешной матери означает геройство ее сына? Ровным счетом ничего. Ей нужна такая идеология, которая бы сохранила бы его жизнь любой ценой. Так рассуждают родители, это же имел ввиду и Господь – Небесный Отец всех людей.

Поэтому мы закончим наш разговор выдержкой из статьи Чарльза Тейбера «Церковь в обществе: должна ли быть у нее власть?», которую можно использовать в качестве окончательного нашего вывода: