ЛОМКА

“Таганка — все ночи, полные огня, 
Таганка — зачем сгубила ты меня? 
Таганка — я твой бессменный арестант, 
Погибли юность и талант в твоих стенах”.

Так, в одной позе, почти неподвижно просидел он долго. Уже за окном смеркалось, запылало на горизонте зарево заката, но вот и оно исчезло, стало совсем темно. Скорый поезд с грохотом летел в черную бездну ночи, и только высоко в небе рогач-месяц следил за ним. Надо же, ведь это тот же месяц, который проплывает над бездной океана и над экватором, над Канадой и Бразилией, Японией и Канарскими островами. Да что там острова, это тот же месяц, который был свидетелем рождения и гибели великих империй, целых цивилизаций. Он – свидетель маленьких земных радостей и великого человеческого горя. Этот же месяц совсем недавно струил свой мертвецки-бледный свет на колючие лагерные заграждения, вышки с солдатами в зонах. Он же заглядывал по ночам в маленькое, зарешеченное окошко в одиночестве. Воспоминания, воспоминания… Как их много! На всю оставшуюся жизнь хватит.

Так, погруженный в тяжелые думы, просидел наш пассажир до трех часов ночи, спать не хотелось. Вагон давно уже спал, кто похрапывал из пассажиров, кто посапывал. Лишь некоторые бодрствовали, чтоб не проспать свою станцию, да изредка проходила вдоль вагона нестарая проводница с заспанными глазами и помятым лицом. И тогда слышно было:

— Эй, парень, вставай, скоро Брянск. Мамаша, подъем, готовьтесь, подъезжаем.

Но вот сон стал одолевать и нашего знакомого, голова стала тяэелой, мысли стали путаться, глаза смежаться. Апустив голову на руки, он так и застул, сидя у окна, но тревожен был его сон.

Проснулся он от какого-то шума и смеха молодых людей. За окном уже совсем светало, занимался новый день. Солнце уже поднималось над горизонтом и заливало ярким светом весь вагон. В проходе стояла группа молодых парней и девчат, виновников его неожиданного пробуждения.

— Скажите, тут у Вас места не заняты? Не помешаем? — спросил молодой парень с гитарой в руках.

— Своодно здесь, парировал проснувшийся и с равнодушным видом отвернулся к окну.

Группа молодежи оказалась немалая, девчата уселись на свободные места, парни — кто залез на верхнюю полку, кто стоял в проходе. Все они были в очень хорошем настроении, шутили и смеялись, но в их звонких голосах было что-то особенное, необычное. Темы разговоров какие-то странные, непривычные слуху. Жизнь в них била ключом, рвалась наружу.

“Странные какие-то”, — подумал хозяин купе, — “еще не обстрелянные, жизни не видели, вот и резвятся. . .”.

Но молодежь так мрачно не думала. Неожиданно парень, что был с гитарой, спросил:

— Извините, Вы не будете против, если мы споем хорошую песню? Не помешаем Вам?

— Мне-то какое дело? — отмахнулся пассажир, — пойти, пока поется!

Девчата потеснились и парень этот с гитарой сел рядом с незнакомцем.

— Ну, что споем? — спросил он.

— Давайте “Дорогу”, братья, споем, — Раздался девичий голос. Другие поддержали. Парень пробежал по струнам гитары, чуточку подстроил ее, сыграл красиво вступление и тихо запел:

“Если ждет тебя дорога
В неизвестный край,
На прощанье у порога
Думы не гадай.
Слово доброе послушай,
И совет прими:
В этом мире гибнут души, 
Ты свою храни.. .”

“Если ждет тебя дорога
В неизвестный край,
Спутником себе тревогу
Ты не выбирай!…
С ней в душе одна тревога
И тоска в пути,
В звездном небе будто кто-то 
Потушил огни. Потушил огни”.

“Если ждет тебя дорога
В неизвестный край,
Не суди упавших строго, 
Лучше поднимай.
Может статься, сам в бессильи
Где-то упадешь, ослабеют сердца крылья,
Веру надорвешь. Веру надорвешь”.

“Жизнь кипит вокруг, как море, 
Бьет тебя волной. . . 
И в твоем огромном горе 
Ты для всех чужой. 
Помощь есть для всех у Бога, 
Ты к нему взывай, 
Если ждет тебя дорога 
В неизвестный край. 
В неизвестный край. . .”.

Голоса стихли, кмолк последний аккорд гитары. “Хорошая песня”, — подумал одинокий пассажир, -“особенно последний куплет. Жаль только, песня короткая, вроде недопета что-ли… ”

В купе стало тихо, слышно было только, как в соседнем купе кто-то ворчал, чем-то был недоволен.

— Ну, что замолчали, артисты? Пойте еще, — сказал вдруг наш незнакомец, бывший “летчик”. Молодежь опять оживилась, стали выбирать, что еще спеть. Один предлагал одно, другой — другое.

“Ну, а песни у них действительно странные, даже по названиям “Христианин, неси огонь чудесный свой”, “Христос – надежда тех сердец”, “Нам жизнь дана”, — подумал наш незнакомец.

Но вот остановились на одной песне. Зазвучала гитара и молодежь запела:

“Мне видны пятна на тропе кровавые, 
Когда-то шел по ней Христос израненный, 
Он шел, искал меня, а я — утерянный, 
А я лежал во рву, грехом истерзанный.
Глаза лучистые меня заметили,
Стонал от боли я, не зная радости.
Но вот Христос пришел,
как добрый Пастырь мой…
Я лик Его узнал, смотрел с любовью Он. . .
Подал Он руку мне Свою пронзенную, 
Сказал, что я отныне уж спасенный Им. . . 
И было столько сил в Его святых руках. 
Он взял меня к Себе, понес к Своим овцам.
Мне видны пятна на тропе кровавые, 
Когда-то шел по ней Христос израненный.
И свет Его очей мне будет освещать
Те пятна мир людской не сможет затоптать…”

Еще не успели умолкнуть последние звуки этой хорошей песни, как вдруг послышался сильный шум и ругань. Это из соседнего купе двое молодых мужиков, видно подвыпивших уже с утра, вернее, успевшие похмелиться после вечерней выпивки, ломились к певцам с руганью и скверпословиями:

— А ну кончай концерт, баптисты проклятые! А то я вас сейчас!. . . А ну, проводник, вызывай милицию, вязать их будем! Ишь, обнаглели! Я вам сейчас устрою варфоломеевскую ночь.

Наши певцы то ли растерялись, то ли испугались, но сидели, стояли без движения. Воцарилась неловкая пауза… Вдруг от окна к выпивохам бросилась тень и водно мгновение последние были смяты и вытиснуты из купе в коридор. Это был никто другой, ка наш молчаливый незнакомец. Вид наглых богохульников, которые готовы избить этиз святых, привел его в ярость. Он обеими руками вцепился за ворот первому безбожнику и уже в коридоре прижал его к стеклу:

— Ты что это тут расчирикался, прихвостень бесов? Если ты сейчас не заглохнешь, не уберешься отсюда со своим кентом, я вам обоим жилы все вытяну!

Все это произошло так неожиданно, с молниеносной быстротой, что все свидетели не успели и рта раскрыть. А подвыпивший наш герой как-то отрезвел мгновенно и новая реальность привела его в такой ужас, что он чуть не завизжал от страха. Но едва удерживаясь от такого позора, он вдруг, заикаясь, стал извиняться, видно, осознал свою ошибку.

— Слушай, п-п-парень, т-т-ты изв-ви-вини. Так бы и сказал. И-извини. С-слуш-шай, я пошел.

Незнакомец наш принял эти извинения со словами:

“Мразь, сгинь!” — резко отшвырнул трусливого безбожника в сторону тамбура. Тот едва удержался на ногах, и, не оглядываясь скрылся подальше от греха. Товарищ его уже куда-то делся, то ли ему куда надо было срочно, то ли он решил не мешать им “беседовать”, но рядом его не оказалось.

Окончив вразумление, “летчик”, не глядя ни на кого, подошел к окну, сел на свое место и опять стал, не отрываясь, смотреть на проплывающие за окном виды нашей русской земли.

Опять стало тихо в купе. . . Только колеса стучали на стыках. Поезд все дальше и дальше удалялся от Москвы. Молчание нарушил опять же незнакомец:

— Ну, что вы притихли, артисты? Пойте, хорошо вы поете…

Тут парень с гитарой заговорил вполголоса:

— Слушай, друг, может, не стоило так. . .

— А что, он шакал! Я таких давил и давить буду…

— Оно, конечно, так, но неприятностей может быть еще больше, а негодяй так и не поймет ничего. Зло злом не победишь. . .

— Если и не победишь, то все равно, к этому надо стремиться. Робеть перед гнилью нечего! Я сто в гору всегда дам. А понять они поняли. И довольно быстро.

Как-то незаметно, вроде разговорились, и гитарист решил познакомиться поближе:

— Как звать-то тебя?

— Семеном.

— А меня Димой звать. Мы, как ты уже понял, верующие. С посещения едем.

— Что за “посещение”? Не понимаю. . .

— Ну, как бы тебе сказать. . . Ну, в гости, вроде. К верующим в другой город. Я в общем-то из-под Одессы. А сейчас в отпуск приехал к друзьям и вот, с молодежью посетили собрание в Брянске. Хорошее было общение. У них такая жизнь там! Такие все живые, радостные, бодрые. Оркестр народных инструментов, играют здорово. И духовой есть. И хоры: мужской, молодежный, большой. А главное — это духовное общение, любовь братская.

— Не пойму, о чем ты. Говоришь, верующий, “святые”, а тут оркестры, хоры, молодежь, гитары. Никогда никого в церкви не видал ни с гитарой, ни с балалайкой.

— Это в православной церкви, там ты и молодежи верующей не увидишь. А мы не православные, а просто — христиане, в народе баптистами зовут.

— Ну, теперь ясно. Ну так вы пойте, пойте. Дима заиграл и две девушки запели очень нежно и трогательно: “Пишутся прекрасные пейзажи”.

Семен слушал очень внимательно, но когда закончили петь,он сказал:

— Поете хорошо, но в песнях у вас все как-то слишком хорошо. Все довольны, все смеются. . . А так ли в жизни бывает? Дайте вот я спою, хоть и не так красиво, но зато из жизни. Я ведь не артист. . .

Дима протянул ему гитару:

— Спой,конечно,спой.

Семен неловко рукой взял пару аккордов и запел хриплым голосом, но очень сердечно:

“В день, когда исполнилось мне 16 лет,
Подарила мама мне вязаный жакет.
И куда-то в сторону отвела глаза,
“Принесли посылку нам, от отца”.

Ты о нем не подумай плохого,
Подрастешь – сам поймешь все с годами,
Твой отец тебя любит и помнит,
Хоть давно не живет вместе с нами.

Вечером на улице мне сказал сосед:
“Что же не оденешьты новый свой жакет?
Мать всю ночь работала,
чтоб его связать”.
И тогда я понял, что такое мать”.

И видно было, что песня “доходила” до слушающих. Перед глазами вдруг встало человеческое горе, безотцовщина, тяжелая сиротская доля. Слушали очень внимательно, кажется, не дыша. Кто-то из девушек достал платочек вытереть глаза, а Семен все пел; но его голос стал дрожать, и видно было, что в этой песне есть что-то из его жизни. Не случайно он запел ее. Но он все-таки продолжал:

“Я рукою гладил новый свой жакет, 
Не сказал я матери про ее секрет, 
Лишь любовь безгрешна, лишь родная мать 
Может так заботливо, и так свято лгать.
Ты о нем не подумай плохого, 
Подрастешь, сам поймешь все с годами, 
Твой отец тебя любит и помнит. . .”

Последние слова он не допел, закусил губы, быстро отдал гитару и отвернулся к окну, пряча глаза. Да, песня была трогательная, жизненная.

Сколько на земле слез, а мы, бывает, проходим мимо, будто не замечаем, а кто-то рядом страдает, сердце у него кровью обливается и слезами. . .

Долго длилось молчание в купе. Но постепенно жизнь брала свое. Кто-то заговорил сначала шепотом; потом в голос, а вот уже кто-то взял гитару и все запели новую песню. Дима же не пел, он тронул рукой попутчика и заговорил с ним:

— Семен, извини, ты вот песню спел. Она, наверное, имеет отношение к твоей жизни?…

— Косвенно, — отозвался мужчина, не отворачиваясь от окна.

— Я хотел бы поговорить с тобой. Эта песня мне знакома. Трудно мне тогда было. Я ведь до 19 лет рос безбожником. Знаю, что значит жить без Христа.

А я думал, что тебе с детства “по ушам проехали”.

— Нет, это не так. Кто-то с детства верующий, а я — нет. И потому, попробуй заставить. Да и не к чему это! Как говорят, невольник – не богомольник. Мне уже, тут уже заставить не получиться.

— А если с детства внушать, внушать — а потом глядишь — и в семинарию подашься, во святые. . . А Дима опять возразил:

— Тут, Семен, не так просто все. Ведь верующим христианином стать, это не записаться куда-то в церковные списки, не ритуал какой исполнить, вроде крещения, даже не ризу поповскую надеть, тут все гораздо глубже и серьезнее. Когда человек уверует, у него глаза открываются, духовные глаза. . . Он с Богом встречается, заново рождается свыше. И начинает новую жизнь. Это не просто переоценка ценностей, это больше. Вот представь себе, цыпленок еще в скорлупе. Уже живой, пищит, глядит по сторонам, пялит глаза, а вокруг только скорлупа. И думает, что весь мир — это лишь только скорлупа. Другого он не знает, не видел. Но вот скорлупа лопается, и он, цыпленок, видит мир, настоящий мир, расцвеченный всеми цветами радуги. Видит бескрайнее небо и солнце, и лес, и речку. Ну, в общем, настоящий мир! Я представляю, что это здорово — впервые увидеть мир, огромный, Божий мир. А он, глупый, думал, было, что весь мир — это только лишь скорлупа. Вот примерно такие переживания испытывает человек при встрече со Христом. Он прозревает.. .

— Так, выходит, что я слепой, что ли?… Я, знаешь, сколько в жизни видел в свои 32? – сказал Семен с горечью, не отворачиваясь от окна.

Дима поспешил унять обиду.

— Ты, Семен, не обижайся. Я не сомневаюсь, что ты много в жизни видел. Но я совсем не об этом говорю. Ты вот, скажи, Бога ты видел?

— А кто Его видел, ты, что ли?

— Не только я, а все верующие по-настоящему видят Его.

— А какой Он, красивый? Старый или молодой?

На лице Семена появилась усмешка. Но христианин не смутился ничуть, а наоборот, еще с большим вдохновением продолжал:

— Он, понимаешь. Великий, Чудный, а еще — Прекрасный. Ты спрашиваешь, красивый ли Бог. Очень! Он прекрасен! Ведь даже люди, которые способны по-настоящему любить, красивы, очень красивы. А Бог — есть сама Любовь! Представь, что за тебя твой друг на смерть пошел, на верную смерть. Как ты думаешь — красив ли он?

— Тут-то ясно, только за меня никто не пошел на смерть. Сам “за паровоза” ходил. И никто не сказал, давай, мол, я за тебя “червонец” оттяну!. . .

Дима прервал собеседника.

— Ты слышал, что нибудь о Христе?

— Не довелось. Нет, вообще-то пацаном был в церкви, на “колядки” ходили, на Пасху христосовались с девчонками. Как сейчас помню: “Христос воскрес! Воистину воскрес!” А что это значит — неграмотный, не знаю, техникумы не кончал.

— Ты, Семен, сказал, сейчас, что за тебя никто не пошел ни в зону, ни на смерть. Это не так!… За всех людей, за меня и за тебя, Христос, Божий Сын, пошел на казнь, на смерть. Его били, мучили долго, потом убили, но Он воскрес на третий день. Поэтому, на Пасху люди поздравляют друг друга: “Христос воскрес! Воистину воскрес!”

— С чего ты взял, что Он за меня умер?

— В Евангелии сказано, что Христос умер за грехи наши, когда мы были еще грешниками и когда ты это поймешь и поверишь в это — начнется твоя новая жизнь, как написано: “Царство Божие – внутри вас!”

Семен недоумевающе смотрел на молодого парня, красивого, похоже неглупого, который так просто и вдохновенно верит в Бога и служит Ему. Если то, о чем он говорит, правда, то возможна жизнь заново.

Сколько раз, там, за колючей проволокой, на лесоповале, когда от усталости ноги подкашивались, мечтал он жизнь начать заново. По ночам эта мысль не давала спать. Но прошли многие годы, а где она, эта новая жизнь? Нет ее ни в себе, ни в других. По молодости были попытки, не то, чтобы жить по-новому, хотя бы как-то в рамки закона умещаться – все бесполезно. Был один срок, потом другой, третий… Как поверить в это? Можно было бы назвать рассуждение о новой жизни сказкой, но рядом сидел совсем молодой парень и так искренне говорил о ней, что можно ему поверить. Да и эти “артисты” тоже ведь молодые, и тоже – божественные. Так рассуждал в себе Семен.

Долго они еще беседовали с Димой, всю дорогу, пока ехали вместе. Но вот Димины друзья стали собираться, скоро выходить. Прощаясь, Дима вырвал новому знакомому листок из записной книжки:

— Тут, Семен, адрес мой домашний. Приезжай в гости, или хотя пиши. Рад буду послужить тебе чем могу.

— Ладно, поглядим. Спасибо тебе. Хороший парень. Зря мы раньше не встретились. А сейчас поздно мне думать об этой твоей новой жизни. Отпетый я!

— Брось ты эти мысли, Семен, в общем, адрес не потеряй. Жду, пиши или приезжай. Ну, пока. . .

— Буду!

Дороги, земные дороги… Сколько людьми исхожено их за жизнь и у каждого своя дорога, свой путь. Порой, они пересекаются и тогда бывают встречи, приятные или неприятные, о которых вспоминаем с радостью или с горечью. А бывает часто, и не вспоминаем никогда. Но помнить нам надо, что встречи наши не проходят бесследно. Все мы оставляем в душе каждого человека, с кем встречаемся, какой-то осадок, след. Потому, будь осторожен, землянин. Не наследи в чьей-то судьбе, не растопчи кого-нибудь в небрежности. Ведь вокруг тебя живые люди, бессмертные души.

Возможно, не думал Дима, что та встреча, беседа в поезде будет иметь такие идущие последствия.

Прошло времени с того дня недели две. Дима часто вспоминал о том челевеке по имени Семен с такой искалеченной судьбой. Молился он за пробуждение многих своих знакомых, и в этом списке появилось еще одно имя – Семен, а жизнь текла саоим чередом – будни, работа…

Придя в этот день с работы, Дима пошел в ванную освежиться студеной водой, и как неожиданно мать сказала:

— Димка, что это письмо твое валяется? Не нужно, что ли?

— Какое письмо, ма?…

— Да вот, позавчера еще получили. Ты что, не видел его? Тут от какого-то Семена.

— От Семена? Давай его сюда!

— Да ты умойся прежде, что летишь как угорелый? Никуда оно не денется, твое письмо!

— Давай мать, давай скорее.

Прямо тут же, не вытираясь, Дима стал читать: “Здравствуй, Дима. Не знаю, забыл ли ты меня или нет, но я не забыл то, о чем ты мне говорил в поезде. Если я действительно не безразличен тебе, то жду тебя у себя. Крайний срок 14 июня. Мой адрес на конверте есть. Семен”.

“Вот это да! Крайний срок –четырнадцатого! А сегодня какое? Вроде уже четырнадцатое…” — Дима аж побледнел.

— Мать, сегодня какое число?

— Четырнадцатое.

— А письмо когда пришло?

— Позавчера. А что?

— Да ничего, — вполголоса ответил сын и медленно опустился на стул. “Что же делать? Ничего не делать — это отпадает, так как, раз Семен написал, значит важное что-то, нужно успеть! На чем ехать? На поезде? А идет ли он? А если на отцовских “Жигулях”? Далековато, все-таки и километров около пятисот!”

— Мам, машина дома?

— Вроде дома. Отец с работы еще не пришел. А ты что, собрался куда?

— Да, надо, дай скорее документы и ключи.

— У меня нету. У отца в костюме ищи!

К счастью, документы и ключи нашлись в отцовском чистом костюме. Войдя в спальню, Дима помолился, взял Библию, деньги на дорогу, и пошел выгонять машину.

Мать забеспокоилась:

— Ты куда убегаешь? Опять к своему другу Олежке? Что-то случилось?

— Ничего, мам, не случилось. Надо мне! Я у отца машину не спросил, но мне срочно надо! Скажешь ему.

— Ладно! К вечеру вернешься?

— Нет, я и ночью не буду дома.

— Что это такое? В чем дело? Что случилось?

— Мам, не волнуйся, приеду – все расскажу.

— Смотри, влетит тебе от отца.

— Ничего, ну я поехал. До свидания.

Выехав на трассу, Дима придавил на газ посильнее. Чтобы успеть – надо гнать в среднем 80 километров в час. А это – немало!

Чтобы было в среднем 80, то постоянно надо давить 100 и более. Опаздывать нельзя. Кто знает, что там, у Семена. Много было ему сказано о новой жизни, о человечности, о любви Божией, и теперь все эти слова стали на поверку. Вдруг он в отчаяньи, вдруг уже петлю приготовил. И от этих мыслей нога как-то сама стремилась давить на газ до поли-ка, сон бежал прочь. Было времени — двенадцать часов, когда до назначенного места оставалось двадцать километров. “Значит успеваю”, — облегченно подумал Дима. Правда нужно еще в незнакомом городе найти в полночь улицу и дом, но в надежде на Бога он не унывал. И вот уже от стоит перед воротами по нужному адресу. Времени — без десяти минут двенадцать.

Успел! В окнах небольшого домика в глубине двора горел свет, значит ждет. Дима постучал. Залаял пес. Из дома вышел мужчина. По походке видно и по осанке — он, Семен. Дима крикнул:

— Семен! Это я, Дима.

— Да я уже понял. Погоди, открою. Ну, привет! Вовремя ты успел! О, да ты на “тачке”! Давай, загоняй ее во двор.

Через десять минут они сидели за столом, когда поздний ужин подходил к концу, Семен стал задумчив и даже мрачен. Видно, тяжелые думы заставляли его страдать. Он молчал. Молчал и Дима. Вернее, так было внешне. Внутренне же он говорил Богу. Он молился в мыслях. Молился о том, чтобы Господь научил его, как помочь этому человеку с искалеченной судьбой, чтобы дал нужные слова, мысли. А главное, чтобы Господь сказал Семену, то, что ему нужно. Чтобы открыл ему и ум, и сердце, чтобы живая вера и светлая надежда пришли в мир этого человека и чтобы любовь Божия стала ясной ему.

А Семен сидел напротив, погруженный в свои мрачные мысли и молчал.

— Ну что, ты Семен? — неожиданно прервал тишину Дима, — Что у тебя?

— Как тебе сказать?. . . — Ты поделись, полегчает. Если, конечно, хочешь. . .

— Ты скажи, Дим, для чего люди в церкви исповедуюются?

— Наверное, чтобы прощение получить, думаю так.

— А мне вот не из-за прощения, а так просто, выговориться охота. Я помню тот разговор наш в поезде. Даже больше того, мне как-то казалось, что я все это время, все эти две недели, продолжал с тобой говорить, задавал тебе вопросы, получал ответы, разъяснения. Ну, прямо мистика какая-то. И ждал тебя, сильно ждал. Я тебе душу открыть хочу, как на исповеди.

— Смотри, Семен, если желаешь… Только мне это не для газеты, и даже не ради любопытства. У меня одно желание – помочь тебе.

— Я верю тебе, только мне уже не помочь. Ну так ладно, помолчи теперь, я выговорюсь. Ты уж знаешь, я только с зоны. Четыре ходки у меня. Всего одиннадцать лет. Как пацаном начал и до сих пор — три-четыре месяца погуляю и опять. И за свое ходил, и за “паровоза”. Как-то у одного заготовителя “чистили” хату. Восемьдесят тысяч взяли за раз. Знаем, что есть у него “капуста”, а найти не можем. Все обшарили – бесполезно. Кореш мой, как на кухне шариться стал, посуду давай со злости бить, как швырнет на пол банки с крупной да лапшой, — а там крупы только сверху присыпано, остальное все – пачки. Не успели растратить все, как повязали меня. Да ладно, все это ерунда. Подобного много в жизни было. Только это все не то. Мне спать не дает один только случай. В предпоследний раз “откинулся” я, ну, естественно, на свободе уже ждали, встречу готовили. И зашумела опятт жизнь. У меня ведь не было путевого кореша, все алкаши, наркоманы, воры, ну, и бабы с нами. Да вот балдели мы как-то в лесополосе, решили в хату идти, поздно уже было, идем, впереди – новый микрорайон, “Черемушки” у нас называется. Сейчас там все застроили, а раньше – пустырь был. Только с дюжину домов поставили. Асфальт уже положили. Глядим, — автобус катит, ну и останавливается. Из него выходит девчонка молодая, лет семнадцати. Вышла одна, от домов порядком через пустырь топать. Темно. Видно, испугалась, а тут еще мы, рыл шесть, валим, еще не отрезвели, обкуренные; ты видал когда-нибудь таких, что глаза бещенные? Да – да, навыкат?

— Да, видал, знакомо это мне.

— Ну так увидела она нас — и в автобус обратно, да поздно. Шофер уже двери закрыл и тронулся. Ну, она тикать от нас скорее к домам. Но а это нас еще больше раздраконило.

Стой, крошка! Куда спешишь в час поздний?

Тут заметил кто-то сумочку у нее, из рук вырвал.

— Дай я за тобой поухаживаю, красотка. Тебе тяжело с сумкой — так я помогу!

Кто-то стал обнимать ее, она отбивалась, кусалась, кричала, а мы обезумевши, в экстазе насилия издевались над ней, как могли. Когда нам надоело это все, швырнули ее в какую-то канаву, и пошли прочь. Но девчонка оказалась волевая, смелая. Из последних сил она встала во весь рост и стала кричать:

— Собаки! Будьте вы прокляты! Псы! Я вас всех посажу, под землей найду, собаки! Я вас запомнила узнаю всех, проклятые звери!

Когда я услышал эти слова, в меня будто бес вселился. Развернувшись, я пошел к ней, в кармане у меня всегда лежала опасная бритва, еще пацаном от отца досталась мне. Я вытащил ее и развернул ее, приблизился к ней. Ужас был на ее лице, когда я подошел к ней.

— Узнаешь, говоришь?. . . Ты больше никого никогда не узнаешь! — и с этими словами я полоснул ей этим лезвием прямо по лицу, по глазам.

Раздался душераздирающий крик, хлынула кровь, а я отвернулся, и поспешил в свою компанию. Ушли мы благополучно. Действительно, нас никто не узнал. До сих пор об этом тихо-тихо. Все это произошло, как во сне… Я совершенно не переживал о сделанном, будто у меня камень был в груди. Вспоминая об этом случае, только был доволен, что чисто замел следы. Совесть спала. И только после разговора с тобой она проснулась. И стала жечь меня адским пламенем. Как мог я так поступить? Как мог? Я эе ей всю жизнь искалечил. Что может быть ужаснее для девчонки, чем в таком остаться состоянии? Наверное, ей было бы легче, если бы я убил ее. Как я мог, зверюга? Меня повесить надо самого за это, гада! – закончил Семен свой печальный рассказ, проклиная себя за прошлое.

Он обхватил голову руками и закрыл глаза. “Вот, начинается ад”, — подумал, глядя на него, Дима. — “Сколько будут страдать люди от мук совести, когда будут кричать: “Горы, падите на нас, и холмы — сокройте от лица Господа!” Что сказать? Чем помочь? — подумал христианин, — “Господи, помоги мне!”

— А Семен все сидел неподвижно, не открывая глаз. При электрическом свете Дима заметил сверкающие борозди — у него под глазами. Семен плакал. Чем можно помочь?

Семен, — прервал молчание Дима, — в Евангелии сказано, что весь мир лежит во зле. Без Бога ведь ты жил во грехах. Все так живут.

— Что ты говоришь? Все так живут? Да таких на месте стрелять надо, зверей! Я не должен жить, понимаешь, не имею я права жить. Замечаешь – я один дома, мать и то схоронили родственники за полтора месяца до моего освобождения. Я ее сгубил! Ей еще жить да жить. Такой я зверь. А ты говоришь — “все так живут”.

— Ты не понял, Семен. Жизнь у каждого своя, но в общем-то все грешники. Святых людей, безгрешных — нет. Но за наши грехи Божий Сын — Иисус Христос, умер. Его — безгрешного убили за грехи наши. Потом Он воскрес и теперь всех, кто кается в грехах, перед Богом, прощает. Поверь в это, Семен, и в твоем сердце будет покой и мир.

— Значит, выходит, в моем сердце будет мир и покой, а где-то девушка с покалеченной судьбой будет плакать, подушку гноить?

— Нут что ты можешь сделать? Грех многих искалечил! Разве мало калек осталось с войны, разве алкоголик – не калека? А наркоман? Без Бога все страдает. Разве ты не страдал эти одиннадцать лет в зонах?

— Я мужик, мне положено. Да и за свое тянул срок. А она, девчонка эта, за что она страдает?

— Семен, поверь Слову Божьему, невозможно освободиться от греха и его ужасных последствий без Иисуса Христа. Только кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха. Давай молиться. Бог простит тебе. Когда один человек освободится от власти греха, то он сможет и вокруг себя распространять любовь и мир, распространять счастье. Но, будучи сам не свободен, ты не сможешь никому помочь, ни поправить что-нибудь. Молись и Бог простит. Он умер за грехи наши. — Не могу. Я, понимаешь, не сомневаюсь, что Он все простит, только дело в том, что я сам себя простить не могу и не прощу никогда!

— Семен, давай молиться. Скажи боль своего сердца Богу, скажи все, что думаешь, как любимому отцу, ты ведь сокрушаешься, раскаиваешься. Вот и скажи все Христу.

— Я никогда не молился. Не умею.

— Я первый помолюсь, а потом ты.

Они склонились на колени. Дима молился горячо и искренне. Молился со слезами. Семен же молчал, но после некоторой паузы он впервые в жизни обратился к Богу.

— Бог, я начинаю верить, что Ты есть. Вот уж две недели я постоянно думаю об этом. Ты знаешь как я жил, ужасно. Прости, если можешь, вернее, если хочешь, если я Тебе нужен. . . Я понимаю так, что нужно поверить в то, что Ты простил меня. Я охотно в это поверю, если увижу, что я хоть что-то смог исправить. Дай мне это увидеть, ради Христа, пожалуйста, дай! Дай! Ты же — Бог. Ты все можешь! — закончил свою странную молитву Семен.

Когда встали с колен, Дима подошел к Семену, обнял и поцеловал его.

Долго еще сидели они за столом. Семен был полон оптимизма:

— Сейчас главное — найти девчонку. А уж когда найду — я сделаю все. Район, где это случилось, я знаю. Наверное, она там живет, и в “Черемушках”. Так поздно она, пожалуй, только домой могла возвращаться.

— Семен, а что ты намерен делать, если найдешь ее?

— Как это “если найдешь”? Ты что, Фома? Не веришь, что найдем? Мы же молились! Для чего вообще молиться было? — в сердцах возмущался Семен.

Дима виновато поправил:

— Правильно, ну конечно, мы найдем ее. Даст Бог – найдем. А что ты намерен делать?

— Как что? Лечить. В Москву повезу ее, хибару продам — деньги на лечение. Если надо — хоть за границу повезу. Если глаз нету у нее, можно вставить донорские. Я свои отдам. Решено. Сейчас же делают пересадку органов! Есть же у нас в стране профессор Елизаров, есть целые институты, которые занимаются пересадкой органов. Я верю, понимаешь, верю! Помочь можно!

— Да, конечно, Бог может все, — робко подтвердил Дима. Долго они еще обсуждали план действий, мечтали, уже стало светать, когда Семен наконец устроил гостя немного отдохнуть. Дима лежал в его кровати, сам же хозяин прилег на диване. Но уснуть он не мог, давно уже гость похрапывал в спальне, а Семен не мог и глаз сомкнуть. То ему казалось, что он опять слышит крик несчастьной жертвы и видит ее, полное ужаса, лицо; то чудилось, что вдруг явился Христос и одним прикосновением вернул ей глаза. И она улыбнулась, счастливая. Но вот опять разум протестует против чудес, и вновь тяжесть вины давит плитой на сердце. И слезы в глазах, и подбородок затрясся, и лицо исказилось в муках раскаяния, и только шепот слышен в ночной тиши:

— Господи, прости негодяя! Какой я подлец! Какие муки. .. На что еще жить? Негодяй я! Последний негодяй.

Наутро, легко позавтракав, наши друзья поспешили в Черемушки к тому роковому месту. Трудно было узнать район, так все вокруг изменилось. Девятиэтажки уже выросли по обе стороны асфальта. Дорога, бывшая когда-то трассой, теперь стала улицей с тротуарами и светофорами. Все же Семен примерно указал место, где произошло преступление.

— Думаю, что это было здесь. Вот та остановка. Мы шли вон оттуда. Видишь – за этим домом посадки? А она тут вышла из автобуса и поспешила вон к тем домам. Раньше здесь пустырь был. Думаю, что где-то в этих домах…

— Слушай, так, наверное, она спешила к дому, который теперь в глубине микрорайона, за этими домами, — пытался помочь своей логикой Дима.

Начались поиски. Но задача оказалась гораздо сложнее, чем думалось сразу, ведь они не знали ни фамилии, ни имени девушки, ни возраста, более или менее определенно. Да и состояние ее здоровья нельзя описать точно. Все же теплилась надежда, что она не полностью слепая. Так что, спрашивали всяко и слепую девушку, и со шрамом на лице, но — безрезультатно.

Уже вечером, когда сумерки опустились на город, они вернулись домой к Семену. Ободрив еще раз нового друга упованием на Бога, и помолившись на прощание, Дима отправился в обратный путь, чтобы хотя б к утру быть дома.

На следующий день после работы Семен пошел опять искать девушку, расспрашивая у каждого подъезда жильцов микрорайона. Особое огорчение доставляли ему те, кто раздраженно возмущался, что ему уже неоднократно докучают с какой-то слепой девушкой.

— Разве я вчера неясно сказала Вам, что Вам еще нужно?

После двух дней безрезультатных поисков он решил прочесывать весь микрорайон, от первого дома и до последнего. И вот, наконец, только через неделю после начала поисков ему указали на квартиру, где живет слепая девушка с большим шрамом на лице. Еще три вечера понадобилось, чтобы дождаться, когда она выйдет вечером на прогулку.

В этот же день, сразу же после работы, он опять был возле того дома, где уже успел познакомиться с дворовыми мальчишками, он до усталости наблюдал за подъездом, откуда в любой момент могла выйти она.

Часто в темном проеме подъезда кто-то появлялся.но это был кто-то другой, или это просто казалось ему. Временами он отвлекался суетой, которая царила во дворе. На спортивной площадке молодые парни играли в волейбол через сетку: вот, паренек подает подачу. Наблюдая за игрой, Семен не замечает, как в беседке напротив него села молодая девушка в темных очках. Возле нее на скамейке лежала легкая тросточка. Она! Молоденькая, лет чуть больше двадцати. . . Конечно, это была она! Одета скромно: в легкое летнее платье. На плечи спадали пышные каштановые волосы.

Девушка появилась так неожиданно, что Семен аж вздрогнул. Как это могло так получиться? Три вечера ждал, и когда увидел ее, это оказалось так неожиданным. Он не двигался, боясь, кажется, выдать свое присутствие. Опустив глаза он молча сидел несколько минут. Глянуть ей в лицо было страшно. Какая она? Насколько обезобразил ее шрам от бритвы? Сохранилось ли хоть немного зрения или она совсем слепая? На все эти вопросы, которые мучили его вот уж многие дни, которые не давали ему спать последние начи, сейчас он получил исчерпывающий ответ. Надо только поднять глаза и глянуть ей в лишо. А он не мог!… Казалось, что если он сделает это, произойдет что-то ужасное. Казалось, что от этого взгляда что-то зависит, будто страшное преступление повторится опять, если он взглянет ей в лицо: в памяти встали ужасные эти минуты пятилетней давности, в ушах звучал пронзительный крик несчастной жертвы, блеск лезвия, рисующие на миловидном лице девушки ужасные трассы. Но еще ужаснее и глубже шрамы были на сердце ее. Кажется, вот она, несчастная, идет, кчаясь, закрыв окровавленное лицо руками, идет по железнодорожному полотну навстречу поезду, подобно как Анна Каренина, бросается с горя на холодные рельсы. И в это же мгновение гремящая гора из металла накрывает ее и рвет на куски ее юное тело.

Видение вдруг исчезло и Семен ощутил себя во дворе этого чужого ему дома, в беседке. Только сердце сильно колотится в груди. И виски сдавило чувство вины. Еще несколько минут просидел он, не шевелившись возвращаясь к действительности, к реальной жизни. Потом медленно поднял взгляд и стал смотреть на рядом сидевшую девушку. Она была примерно такой, какой он представлял себе ее с тех пор, как потерял душевный покой. Правильные линии тела, красивая фигура, нежные руки, приятное, курносое лицо. Все говорило о нерастраченной юности, красоте. Только очки, скрывающие глаза — зеркало души. Шрамов на лице видно не было, и лишь пристально всмотревшись, Семен заметил дугообразную линию очерченную от левого глаза, до мочки уха. Шрам этот не был уродлив, не портил лица, воспринимался почти естественно, как морщинка. Но можно было догадаться, что под стеклышками темных очков этот шрам не был так безобиден: весь его ужас трудно было представить, похоже, что девушка была совершенно слепая. Поэтому, можно было представить, что творилось там, под стеклышками. При мысли об этом горло Семена сдавило железным обручем, лицо исказилось от внутреннего мучения, на глаза навернулись слезы. На экране памяти опять замелькали трагические кадры, в ушах звучал громкий, пронзительный крик. Семен опустил в бессильи голову, и так просидел довольно долго, пока усппокоился до того, что мог начать долгожданный разговор. Наконец, он несколько поворочался на скамейке, чтоб обнаружить свое присутствие. Надо было что-то сказать, но что? Слов не находилось. Семен покашлял, опять заворочался на скамейке. Нечаянно он задел рукой тросточку, лежавшую на скамейке, и она упала на землю.

— Ой, простите, — извинился он, поднимая упавшую трость.

— Ничего, мелочи, — прозвучал в ответ ему ее приятный, звонкий голос.

— Вы живете здесь? Вчера, позавчера я Вас не видел, — попытался продолжить разговор наш нерешительный мужчина.

— Да, я здесь живу, а Вы что, недавно переехали?

— Я. . . я. . . Как Вам сказать, ну переехал месяц назад.

— Издалека?

— Д-да. . . Кстати, меня зовут Семеном, а Вас?

— Меня Ларисой.

— Хорошее у Вас имя – Лариса. Звучит чудесно. А Вы знаете, как оно переводится?

— Нет. Никогда не интересовалась и не слышала.

— Лариса — это имя греческое. Переводится на русский — “чайка”. Правда красиво? Лариса — чайка.

Молодые люди увлеклись разговором очень быстро и просто. Все выходило как-то просто, само собой, без напряжения. Вдруг нежиданно девушка стала серьезной и спросила:

— Сколько Вам лет?

— Тридцать два года.

— Ого, детей, небось трое…

— Нет, детей нет, я не женат.

— Разведен?

— Нет, я и не был женат.

На лице у Ларисы мелькнула усмешка. Она явно не верила.

— Мне кажется, все вы мужчины холосты, когда только скрылись с глаз от жены. — Зачем Вы так думаете? Я серьезно. . .

— А что мешало жениться?

— Некогда было.

— Учился, что ли?

— Да, одиннадцать лет учился. Как это у Горького называется “мои университеты”. Ну, давайте, Лариса, не будем пока о мне. О себе что-нибудь расскажите.

Лариса вдруг побледнела. На лице отразилось страдание.

— Что, не видно что ли. . . Что еще можно обо мне рассказать, кроме того, что видите.

— Вы не замужем?

— Кому я нужна слепая? – почти шепотом сказала девушка.

Слова эти ножом полосанули по сердцу Семену. Он понял, что разговор пошел не так и попытался перевести его на другую тему.

— Зачем Вы так говорите?. . . У каждого человека есть душа. Вы верите в душу?

— Не знаю. Нас в школе этому не учили. Тем более, что если допустить, что есть душа, значти, надо поверить, что есть и…

— Бог, Вы хотите сказать? А почему бы этого не допустить? Лично я верю!. . . Я не давно стал верить. А Вы?. . . Лариса вспыхнула гневом:

— А я не верю! — с жаром выпалила она, — где этот справедливый Бог, если такое творится на земле? Почему со мной так случилось? Разве я хуже других? Я не была “последней”, почему же такое мне горе? Я училась хорошо, жила скромно, мечтала стать врачом, а сейчас я. . . и Вы говорите, что есть Бог? Эх, Вы! Семен!. . .

Видно было, что эта тема не удалась. Лариса кусала губы, потом закрыла лицо руками и залилась слезами.

— Простите, Лариса, я не хотел Вас обидеть.

Так началось их знакомство. Придя домой, Семен долго не мог уснуть. Вспоминалась она, ее чудесный голос, приятное лицо, ее, так щедро вкусившая страдание, душа. Вот она какая! Эта Лариса!

Как бы невзначай он спросил, часто ли она выходит вечером на свежий воздух.

— Каждый день, — был ответ. – Только последние три дня приболела. Так не выходила, а вообще всегда вечером я в этом дворе.

Назавтра, после работы, Семен был уже в знакомой беседке. Скоро пришла и Лариса. Разговаривали они уже как старые друзья. Он рассказывал ей все о своей жизни, своем ужасном прошлом; о лагерях, о пересылках, о друзьях и врагах, об умершей матери. Но больше любил вспоминать об одном своем друге, Диме.

— Встреча с ним, — говорил он, — в корне изменила мою жизнь. С прошлым покончено! Я начал жить заново, — искренне, вдохновенно говорил он.

Потом были еще вечера, проведенные вместе. Семе стал замечать, что он сердцем привязан к ней, без встреч с Ларисой он не мог обойтись уже. Он не находил себе места. Все валилось с рук, это было не просто сострадание, это была уже любовь, запоздалая любовь.

Встречались они уже второй месяц, сблизились как старые друзья. Давно перешли на “ты”. Однажды девушка даже воскликнула:

— Семен, мне кажется, что мы знакомы с тобой уже всю жизнь, даже голос мне, кажется, знакомый. Другой раз мне кажется, что твой хрипловатый, как у Высоцкого, голос, я когда-то уже слышала.

Семен вспыхнул жаром, страдания опять залили душу:

— Мир тесен. . . — прошептал он, пряча неизвестно зачем от нее свои глаза.

Прошло еще несколько вечеров, и вот однажды Лариса неожиданно спросила его:

— Семен, для чего ты приходишь сюда каждый вечер? Это ты не просто так приходишь, а специально. Ты чего-то хочешь?. . .

— Да, я прихожу не просто так, — ответил он. Давно уже хотелось ему начать этот разговор, объясниться в своих чувствах, но с ней он был робок, как пятнадцатилетний мальчишка. И вот случай представился подходящий. — Не просто так я прихожу, я давно сказать тебе хотел, Ларисочка, что хотел бы жениться на тебе. Я. . . я. . . люблю тебя. Очень люблю!. . .

Девушка вспыхнула. Но не тем румянцем волнения, как это бывает в подобных случаях. Это было вспышка гнева вперемежку с отчаянием.

— Врешь ты все. . . Не верю я тебе, зачем ты так со мной, Семен?

— Лариса, почему ты так мне говоришь? Не веришь мне?

— Не верю! Во-первых, калек не любят. Их просто можно жалеть в лучшем случае. Слишком много вокруг красивых и здоровых девушек, чтобы кто-то мог обратить серьезное внимание на такую калеку как я… А во-вторых, если бы кто-нибудь смог меня полюбить, то я никогда не смогу. В свои семнадцать лет, в тот день, когда я потеряла свои глаза, последний человек, которого я видела, был мужик. Это был зверь, чудовище, и всякий раз понятие “мужчина” у меня ассоциируется с тем зверем. Мне кажется, что вам всем одно только нужно…

— Лариса, дорогая, зачем ты так?

— Скажи, Семен, что тебе нужно от меня? Только не лги!

— Я сказал тебе правду: я тебя люблю.

— Не могу поверить! — прервала его признание Лариса.

Она встала и решительно пошла домой.

Кажется все рухнуло!… Но на следующий вечер они опять были вместе в той же беседке. А потом еще и еще, и еще… Чувства свои Семен спрятал внутри, в душу; о них молчал. Так проходили недели и месяцы. Прошло лето, и наступила дождливая осень. Вечера стали короткими. Свидания их тоже. Но они, эти непродолжительные встречи, нужны были им обоим. Говорили обо всем. Только двух тем, причем самых важных, они не касались. Это о Боге и о их возможном брачном союзе. Семен сознательно избегал этих разговоров, боясь опять увидеть раздражение на лице любимой девушки. И хотя этих разговоров он избегал, однако, две великие истины освещали все иих разговоры. Ясно было без слов, что он глубоко верит в Бога и нежно любит Ларису. Она это прекрасно понимала и ее зачерствевшее от горя сердце стало оттаивать понемногу. И в нем появилось взаимное чувство, ей стало сильно не хватать Семена. Встречи с ним она ожидала уже с утра каждого дня. Если он не приходил, то девушка сильно страдала, ожидания следующего вечера превращались в пытку.

Семен не сразу заметил происходящее в ней. Но когда понял эту перемену, то сильно обрадовался. Однако, говорить об этом прямо боялся. Хотелось твердого убеждения, что Лариса не оттолкнет его, что любит. И вот однажды вечером он сказал, что завтра наверное не придет. Прежде всего ему вдруг показалось, что это огорчило ее. Это было видно по тому, как это отразилось на ее лице, и в голосе появились нотки сожаления и веселость ее потускнела сразу. Это открытие сильно взволновало Семена, и с того дня он стал искать удобного случая, поведать ей о своих сокровенных мечтах и чувствах к ней. Однажды Семен, подходя к дому, увидел ее уже в беседке. Он замедлил шаг, остановился за большим деревом и стал наблюдать за своей девушкой. Она явно с нетерпением ждала его и прислушивалась к каждому шороху, шагам прохожих. Вот из подъезда выбежал ее сосед, озорной мальчик Вадик.

— Вадик, Вадик, иди сюда скорее!

— Че?

— Ты не видишь, дядя Семен не идет?

— Это твой жених который?

Лицо девушки вспыхнуло краской смущения. Однако она почти шепотом промолвила:

— Да. . .

— Нет, не видно его, наверное, не придет. Лариса отпустила голову. В это время Семен поспешно вышел из своего укрытия и подошел к ней. В этот вечер состоялся серьезный разговор, который определил судьбу обоих. В ответ на его признание она коротко ответила:

— Я верю тебе, Семен, я согласна.

В ближайшую субботу отнесли заявление в ЗАГС. Лариса была согласна, чтобы он уже переходил к ней в двухкомнатную квартиру. А мать ее пойдет к сыну. Но Семен возразил:

— Нет, Чайка моя, давай все по порядку. . . Прежде всего купим обручальные кольца, это мы сделаем завтра, в воскресение. И будем готовиться к свадьбе. Ты разве не мечтала о свадьбе?

— Ой, конечно, когда-то мечтала. Это мне представлялось так чудесно, но я не думала, что это возможно сейчас.

— Почему бы и нет? Я могу и сватов послать, — он засмеялся.

Лариса тоже была счастливая и веселая.

— Какие еще сваты? Когда заявление наше в ЗАГСе уже второй день лежит?

— Да, конечно, обойдемся и без сватов. Но свадьба будет самая настоящая. Времени у нас на подготовку не так уж много, так как я почти договорился, чтоб вместо двух месяцев нас зарегистрировали через две недели. Вчера целый час уговаривал, теперь надо свадебный наряд сшить у хорошей портнихи, фату; но я и приоденусь. Ведь регистрация будет торжественная! Во дворце бракосочетания.

Лариса вспыхнула от восторга.

— Неужели это правда, Семен?

— Конечно, любимая моя.

Ему доставляло огромное удовольствие видеть ее счастливое лицо. Улыбаясь, Лариса была еще более прекрасна; казалось, что сквозь затемненные стеклышки очков он видит ее счастливые глаза. Но это только казалось… Он знал, что их там нет и боялся, что когда-то впервые увидит, что сотворило его безбожное прошлое.

Две недели пролетели быстро. И вот наступила долгожданная суббота. К парадному входу Дворца бракосочетания подъехали украшенные “Жигули”. За рулем был Дима, лучший и пока единственный настоящий друг жениха. Он был дружком и свидетелем при регистрации. Невеста была прекрасной, в белоснежном одеянии. И только темные очки создавали в ее облике что-то неестественное. За руку ее вел наш герой в строго черном костюме. Подругой Лариса взяла свою одноклассницу, с которой дружили с первого класса. Присутствовали при бракосочетании и немногие родственники, соседи и друзья. Свадьба была тоже немноголюдной. К удивлению многих на столах не было ни капли спиртного; самые невоздержанные немного повозмущались, но в основном гости с пониманием и терпимостью отнеслись к этому, как к некой странности жениха. Семен, предупредивший заранее об этом приглашенных, кстати многие из-за этого не пришли, обратился ко всем с объяснениями:

— Друзья мои, я хотел бы объясниться, почему на столах нет спиртного. Это не комсомольская свадьба, как некоторые могут подумать, не из-за расходов, дело в том, что с водкой у меня старые счеты. В моем прошлом было слишком много того, о чем мерзко и жутко вспоминать. Причина тому – эта горькая жидкость. Вот и я зарекся никогда в жизни не пить. Так что, уж вы поймите меня.

— Вот молодец, зятек, — подхватила счастливая теща, — уж как вспомню, как мой пил, так вздрогну. Не раз я проклинала того человека, кто придумал эту отраву.

Хотя после этого никто уже не возмущался, что нечего выпить, а наоборот, все одобряли непьющего жениха, все же видно было, что чего-то гостям не хватает. И по одному и по два гостя находили повод уходить. Еще засветло они разошлись по домам. Последним, оставив молодым добрые пожелания и подарок, уехал Дима. Итак, для наших молодых началась семейная жизнь.

Вскоре Семен продал свой дом, оставшийся от покойной матери, продал лишние вещи. Появились свободные деньги, но мечты о том, что можно как-то вернуть зрение Ларисе, пришлось оставить. О пересадке глаз от донора не могло быть и речи. До этого медицина еще не достигла. Деньги не всесильны и люди не боги. Но это обстоятельство не повергло в отчаяние Семена. Больше надежды он возлагал на духовное прозрение своей жены. Он мечтал об этом, молился, но торопить не решался. Иногда он пытался беседовать о духовных вопросах, но больше стремился проповедовать жизнью. Любовь в его душе горела к жене сильная. И потому без каког-либо напряжение он делами, без слов, рассказывал ей о Христе. Относился к ней он с особой нежностью, обращался ласково. Это не только первый месяц. А она, счастливая, не знала, как угодить мужу. Семен готов был делать в квартире любую работу: и стирку, и уборку и все другое. Но Лариса все успевала сделать до того, как он приходил с работы.

По воскресеньям он уходил в молитвенный дом на собрания. Ходил один, но Лариса всегда с любовью провожала его. В жизни церкви Семен не участвовал и не трудился, да и не был он еще членом церкви, только приближенным считался. Но призвание его к труду было. И скоро он увидел это через один трагический случай.

Однажды в воскресение вечером он вышел из дому и поспешил на служение. Время шло к вечеру. Дневная жара несколько спала, ветерок приятно освежал. Семен погружен был в свои мысли о том, как устроилась жизнь. Он был счастлив, счастливая и его жена. Характер у нее золотой, душа — бриллиант. И красавица она — лучше всех! Оно и неудивительно! Ведь сделайте счастливой почти любую женщину и все лучшее в ней зацветет, как ухоженный весенний сад. Даже и внешне изменится человек. Ведь ничто не украшает так лицо женщины, как счастливая улыбка. Вот только эти очки с затемненными стеклышками. . . Он шел через двор пятиэтажки. Вокруг царила привычная для этого времени суета и шум. Но вдруг он расслышал в общем шуме свое имя. Семен оглянулся. И узнал своего старого знакомого, известного в районе алкоголика про прозвищу Прозрачный. Не то, чтобы они были друзьями когда-то, но просто одно время, лет восемь назад, работали вместе на стройке. Уже тогда он приобрел это прозвище и свое пристрастие к спиртному. И как вследствие этого, крайнюю сухость. Кажется, у него была семья, дети, но ничего его не останавливало; пил без меры – сколько зальешь. И вот допился до ручки, теперь он как истеричный, как юродивый, кричал на весь двор, не обращая на на кого внимания.

— Семен, Семен, возьми меня с собой! Семен, возьми, я знаю куда ты идешь. Я пропил все, дома — шаром покати. Жена бежит от меня, дети под кровати прячутся. Семен, возьми! Я жить не хочу больше, возьми! Мы же с тобой вместе начинали, ты сейчас человеком стал — я тоже хочу. Возьми!

Семен быстро подошел к Прозрачному, конечно же он опять был пьян. Но без сожаления смотреть на него было невозможно. Его крик перешел в рыдания, слезы ручьями текли по лицу, вид его был ужасен: небритый, давно видно, не бывший в бане, худой и к тому же пьяный, это человек производил отталкивающее впечатление.

— Ну что ты кричишь? Успокойся!

— Возьми, Семен, ради всех святых, возьми! — твердил одно и то же пьяный.

— Да успокойся, перестань! Ну куда ты в таком виде пойдешь? Опять напился. Иди, проспись, выспись, а потом приходи — поговорим. А в таком виде куда ты пойдешь?

— Семен, ты главное возьми.

— Ну как я тебя возьму? Там же церковь! Ты знаешь какие там люди? Там святые! Никто в рот и капли не берет. Все серьезные люди, а ты в таком виде — пьянющии! Что тебе там делать? — пытался отвязаться поскорее от пьяного человека христианин.

Были, конечно, другие мысли. Можно было бы и взять его с собой, но ведь это, наверняка, в нем водка плачет, а не душа. А протрезвится – все забудет…

Но Прозрачный все еще продолжал его умолять:

— Возьми, Семен, возьми!

— В другой раз, — отрицал Семен и решительно пошел своим путем.

По дороге долго размышлял он о происшедшем. Жалко было несчастного этого человека.

“Надо все же обязательно побеседовать с ним в ближайшее время”. . .

Собрание прошло хорошо, благословенно. Возвращаясь домой, он чувствовал себя счастливым, ведь в его жизнь вошел Бог и избавил его от этого безбожного мира. Вспомнился вновь Прозрачный. Его истерическая мольба, его слезы. В сердце непрошенной гостью появилась тревога…

Повернув за угол, Семен опять пошел по этому двору, где три часа назад оставил горького пьяницу. Но что это? Возле подъезда, где жил Прозрачный, почему-то толпился народ. Стояла милицейская машина. Сердце больно заныло; как бы предчувствуя неладное. . . Семен ускорил шаг, потому побежал к толпе.

— Что такое? Что там случилось?

Какая-то женщина средних лет отозвалась на его вопрос:

— Да алкаш один повесился! Прозрачный, может ты его знаешь?

Сердце бешено забилось. В горле стало сухо. Его как бы перехватило железным обручаем. Семен почти шепотом прохрипел:

— Давно?…

— С полчаса, как узнали. Скорая только что уехала. Говорят, уже холодный. Сейчас милиция снимает его с петли.

Расталкивая зевак, Семен ринулся на второй этаж, в квартиру несчастного самоубийцы. Когда протиснулся в комнату, увидел его, уже лежащего на полу. Вид его был ужасный: лицо покойника багрово-фиолетовое, язык вывалился. Вокруг него рыдали двое детей и жена, плакали присутствующие женщины. Миллиционеры рытались выпроводить посторонних, чтобы начать оформление документов. Семен прошептал только:

— Прости, Прозрачный! Прости, Господь! — Перед глазами все поплыло, будто на экран из плекса кто-то плеснул воды. Неутолимая боль сдавила его сердце. Земля зашаталась под ногами, качалась, как от выпитого. Семен пошел прочь с этого ужасного места. Рыдания потрясли грудь, в висках звучало одно и то же:

— Прости, Прозрачный! Прости, родной!

Этот трагический случай произвел большие изменения в его душе и в его жизни. Семен стал по-другому смотреть на свое прошлое. И по-новому оценил настоящее. Иначе стал смотреть на окружающих, мирских людей. Задача христианина в этом мире – стала видна ему другая: открылся целый пласт человеческого горя. Единственное, что может помочь – это Кровь Иисуса Христа и наше благовестие гибнущим людям.

Теперь же он не упускал возможности рассказать людям о Спасителе. Везде: на работе, в дороге, в гостях, при встречах и расставаниях, любимой темой его было — тема о Христе, о Божией любви.

Только дома с женой он был немногословен о Боге. Но громче всяких слов говорили его дела. Его трогательная любовь, нежная о ней забота.

Был у Семена старый товарищ, Виктор Шахов. В районе больше известный по прозвищу Шах. В свое время они были очень близкие друг другу друзья. Причина тому была серьезная. Когда-то они были замешаны в одном грязном деле. “Засветились”. Начали крутить “дело”. И тогда Семен взял все на себя, как говорится, пошел за “паровоза”. С тех пор Шах привязался к нему с детской верностью, прикипел сердцем. Все четыре года, что тот был в зонах, Шах при любой возможности исполнял все его желания: передавал деньги, чай и продукты, слал вещевые посылки. Помогал и старой матери. После освобождения Шах с той же верньсью готов был исполнить любое желание своего “кумира”.Перемены, происшедшие с Семеном после его последнего срока, Шах воспринял как должное; раз он так решил жить, значит так надо. Свадьба без водки – тоже правильно, раз так решил Семен.

В одной из суббот, христианин посетил своего старого товарища дома. Долго они говорили о житье-бытье, вспоминали прошлое. Хозяйка Лида хлопотала об угощении, не скрывая своего восхищения, что Семен бросил пить.

— Может и Витьку наставишь расквитаться с этой проклятой пьянкой? А то что за жизнь у нас. Как трезвый, такой злой, как скоец. А пьяный, так дуреет совсем, и меры не знает, любой фокус выкинет! Может и обидеть, и ударить; вот было бы здорово, если бы бросил пить! Ведь не мужик – золото, только эта проклятая пьянка…

Семен понял, что сейчас самое лучшее время сказать о главном.

— Да, пьянка — зло. Не по чужим словам, по опыту знаю. А как я жизнь заново начал, об этом хотел рассказать.

Долго христианин рассказывал историю своего счастья, начиная с того памятного дня, когда впервые услышал о Христе, там в поезде, идущем из Москвы в Одессу. Рассказал о Диме, о саоих поисках и открытиях, о бессоных ночах и радостных переживаниях. Рассказал о дорогой церкви, о новых друзьях, о счастье, что переполняет душу. О семье счастливой своей и во всем этом во главе – любовь Божия. Всему виновник – Иисус Христо, Божий Сын. Слушали ег с интересом и изумлением. Уходя домой, Семен пригласил своих друзей на завтрашнее воскресное собрание, и действительно, назавтра Виктор был в собрании. Жены почему-то не было. В селедующее воскресение он опять был в церкви и опять – один. Потом Виктор стал ходить в собрание и среди недели, не пропуская ни одного. Скоро покаялся. Семен был особенно рад за своего товариша, не меньше радовался и сам Виктор. Но радость эта продолжалась не долго.

Уже через месяц стало слышно, что в семье у него неблагополучно. В воскресение утром Виктора не было на собрании. Идя после служения домой, Семен зашел к другу. Квартира была открыта. Первое, что бросилось в глаза – были разбросаны по дому вещи. Книжная этажерка лежала посреди комнаты. Книги разбросаны вокруг. На полу валялись осколки битой посуды, стол был перевернут. Видно было, что в семье только что был грандиозный скандал. На диване сидел Шахов, низко свесив голову, обхватив ее руками. Он был неподвижен и молчал. Жены не было видно. Возможно ушла вообще. Подойдя к другу, Семен сел рядом с ним на диван. Виктор поднял голову:

— А, ты…

— Ну что у вас, Витек? Где Лида?

— А, ну ее… Ненавижу ее, тварь такую! Эх, бабы, дурной народ, изливал сво. Горечь хозяин.

Семен прервал его. Чувствовалось, что тот много еще может наговорить.

— Ну ты успокойся. Не ругайся, по порядку расскажи, только без горячки!

— Да что там говорить! Ты все знаешь, — пряча глаза, тихо сказал Виктор в сердцах.

— Ну расскажи, расскажи.

Шахов помолчал, потом, волнуясь, начал свою печальную исповедь:

— Ты же знаешь мою жизнь, Семен. Мне от тебя секретов нет. Знаешь, как я раньше жил. Я пил, как верблюд, гулял и бил ее, как собаку, не раз она мой кулак нюхала, сколько она повыла от меня, короче, хлебнула сполна! Теперь я все бросил, человеком стал, а она шипит каждый день: “Брось баптистов! Брось! Не ходи! Уж лучше бы ты пил и гулял!” Ох, и дурная же тварь. Вот как у меня каждый день. Что ты мне скажешь на это?

Он замолчал. Молчал и Семен. Оба погрузились в тяжелые думы. Так просидели несколько минут, но вот, тяжело вздохнув, Виктор проговорил в сердцах:

— Эх, жизнь моя – жестянка. Неудачник я круглый! А так хотелось Богу служить, так хотелось… Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь, если есть.

— Я вот что хочу сказать тебе, Витек, — проговорил вполголоса Семен. — Сколько лет ты живешь с Лидой?

— Двенадцать уже.

— А ты хорошо помнишь, как прожиты все эти годы? Пьянки, гулянки, побои и чего только не было! И все это – двенадцать лет подряд. Ты вот скажи: много ли она от тебя добра видела? Может, ты ей цветы дарил?

— Куда там. . . Ничего, кроме побоев, она от меня не видела! Сколько раз пьяного меня на спине домой тащила. Но сейчас же я не такой, а она не оценила. . .

— Да, допустим, сейчас ты другой, один месяц. А двенадцать лет ты зверем был. Бог тебя, можно сказать, на помойке подобрал. И Лида тебя терпела такого. А сейчас ты только-только за ум взялся и упреки ее один месяц терпеть не смог! Ну, допустим, что не понимает она тебя пока, что же тут удивительного? А ты делом докажи, да за эти ужасные двенадцать лет ты на руках должен Лиду носить до смерти, а ты. . . Эх, Витек, Витек!

Семен умолк, опять стало тихо и только в кухне слышались продолжительные чьи-то сдавленные рыдания.

— Думай, Витек, хорошо думай! — сказал напоследок Семен и пошел к выходу.

Что было дальше в этой квартире — никто не знает, только в следующее воскресение пришел Виктор вместе с женой и детьми. А прошло совсем немного времени, как Лида искренне раскаялась и обратилась к Господу.

Прошло уже больше полгода счастливой жизни наших молодых. Все, казалось идет хорошо, не намечается никаких перемен, если не считать, что Лариса всерьез уже готовилась стать матерью. И вдруг, однажды, когда муж собирался на утреннее собрание в воскресение, она неожиданно спросила:

— Семушка, а почему ты меня никогда не берешь в церковь с собой? Мы бы могли сегодня пойти вместе.

От неожиданного этого вопроса Семен так расстерялся, что выронил рубашку из рук и широко открытыми глазами уставился на жену. Не получив ответа, Лариса продолжала:

— Ну что ты молчишь? Мы ведь с тобой все вместе, вместе, а в собрание свое ходишь один, даже не зовешь меня.

— Лариса, дорогая моя, если б я знал, что ты этого хочешь, я с великой радостью ходил бы с тобой. Просто, понимаешь, когда мы дружили с тобой, ну ты, как-то. . .

— Помню-помню, — перебила его жена. – Но это давно, когда-то. Да, я не верила! Но сейчас, когда я знаю, каким ты был и каким ты сейчас стал, меня неотступно преследует мысль, что такое изменение может сделать только Бог!… И к тому же я люблю тебя, Семочка, и хочу с тобой быть единой во всем.

— Ой, Лариса, эта была моя последняя и самая большая мечта. Прости, что я так долго молчал об этом! Но сегодня идем вместе!

Впервые они вдвоем пошли в церковь. Первое собрание очень понравилось, и Лариса всегда стала ходить с мужем. Недолго ей оставалось ходить во тьме, она стала замечать удивительное чудо — стала прозревать. Только прозревать не плотскими глазами, а духовными. Давно ее волновали вопросы о смысле и цели жизни, о нравстенных и духовных ценностях, о жизни и смерти, о добре и зле и многие, многие другие. Вопросы эти не давали покоя, но ответа на них не могла найти. Это подобно жизни в полной темноте. И вот теперь свет Евангелия стал проникать в душу. И многое стало видно, и многое понятно. Вместо бесконечных вопросов в душе вырисовывалась ясная картина, как бы норма человеческой жизни. В этом свете ясны стали и смысл, и цель, и другие вопросы. И главное — вопрос стал ребром: спасена ли моя душа? И когда в одном из евангельских собраний она приняла Христа в свое сердце, радость наполнила ее с избытком. Но, наверное, не меньше ее самой радовался и Семен, ее любимый муж.

Время шло. И в назначенное время родился у них ребенок. Это была дочь. Забот в доме прибавилось. Но прибавилось и радости. А впереди их ждала еще одна радость: когда в церкви совершалось святое водное крещение, они вместе заявили о своем желании вступить в завет с Богом. В воду они заходили вместе, Семен вел жену в воду за руку и когда утреннюю тишину огласило громкое восторженное “верю!”, служитель погрузил на мгновение Ларису в воду. Следом крестился Семен, и также вместе за руки они вышли. Радость была великая и не только на земле, но и на небе. И, казалось, трудно и невозможно эту радость омрачить.

Но вот через некоторое время Лариса стала замечать, что в муже что-то переменилось. Он стал каким-то молчаливым и задумчивым, рассеянным. Видно было, что его что-то гнетет, давит. . . Вначале это было едва заметно, но со временем стало более и более явственно. Что могло произойти? Трудно было даже предположить что-то. И вот однажды Лариса решила спросить:

— Дорогой, я давно замечаю, что ты изменился, стал грустным, плохо ешь, может, ты нездоров?

— Да нет, ничего, все хорошо, — попытался уйти от разговора Семен.

Но жена уловила неискренность в его словах:

 

— Неправда это. Ты всегда мне говорил правду. Я верила всегда и хочу верить. Что тебя мучает, скажи!

Семен понял, что от разговора не уйти. Все равно он должен состояться, так как дальше нести это бремя он уже был не в силах. И дрожашим от волнения голосом он вдруг спросил:

— Дорогая, если бы ты в жизни встретила еще раз того негодяя, который причинил тебе столько горя, могла бы ты просить ему?

Лариса мгновенно сменилась с лица, побледнела. Ясно стало, что вопрос этот коснулся бритвой не заживших ран в ее сердце.

— Зачем ты так со мной? Любимый! Я тебя прошу, ради всего святого, никогда больше не спрашивай меня об этом. Это слишком тяжело для меня.

У Семена камнем сдавило сердце, чувство вины и горя оттого, что он бессилен что-то исправить. Хотелось вновь рыдать о старых грехах, хотелось не жить. Он полушепотом произнес:

— Прости, дорогая, прости мне эту глупость, — и быстро вышел на балкон.

Там он долго сидел, погрузившись в свои мрачные думы, страдая от адских ожогов совести. Тяжесть на душе после разговора еще больше причиняла страдания и еще больше усиливала безнадежность. И никто, и ничего не в силах помочь. Лариса тяжело страдает, мучается. Если бы она знала кто ее палач – это бы убило ее! А кто он, Семен? Лицемер, который корчит из себя благодетеля, а сам загубил еежизнь. И как-то потускнели все ценности, которые дал для него Христос. Кажется, еще недавно наслаждался он радостью спасения, миром с Богом, был счастлив, а теперь… и что ожидает в будущем?

Так прошло три дня. И вот, вечером, перед молитвой, вдруг Лариса начала разговор сама:

— Семушка, я хочу серьезно поговорить прежде, чем мы будем молиться. Это о том разговоре, что был три дня назад.

— Зачем ты, Лариса? Прости меня за эти глупые слова.

— Нет-нет, не говори так, это не глупые слова, в тех словах Господь много мне сказал. Все эти три дня я думала о них, понимаешь? Когда я стала верующей, я узнала, что такое счастье. Я думала, что Бог в моем сердце и нет там зла. Но оказывается, зло я скрывала глубоко в сердце, оно притаилось там, спряталось. И одно воспоминание о моем горе так задело меня, и вот я эти три дня думала серьезно о том, простила ли я. Признаюсь, было трудно, но я много молилась об этом, постилась до вечера сегодня, читала Евангелие и размышляла. И для меня вновь засияла любовь Божья. Ведь то, что дал мне Бог в миллион раз больше, чем мои глаза, моя душа спасена, мы дети Божьи. Все остальное не имеет по сравнению с этим цены, и ты знаешь, я смогла простить тому человеку. Господь мое сердце исполнил прощением и любовью. И это – не пустые слова, я действительно не питаю к тому человеку никакой обиды, я его благословляю. И если бы я его, этого человека, встретила сегодня, то никакой обиды не высказала бы ему. Я ему простила, понимаешь? Бог победил.

Семен стоял в растерянности, дрожа от волнения и не зная, что делать, плакать или смеяться. И вдруг восторженные слова сами слетели с его уст:

— Слава Господу Иисусу Христу! — и он крепко, крепко обняв жену, стал осыпать ее поцелуями, сам плача и смеясь от радости.