В доме Егора Гавриловича все давно уже спали. Только он один сидел сычом на кухне и с тоской глядел в окно. На душе у него как никогда прежде было тяжко и уныло. Даже трущийся об его ноги кот не мог развеять этого пасмурного настроения.
-- Боже мой, Боже мой, -- выдохнул Егор Гаврилович, пытаясь освободить грудь от щемящей боли. Однако совсем неожиданно до него дошёл смысл произнесённой им фразы. Фразы, сказанной Иисусом Христом на кресте, фразы отчаяния: “Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты оставил Меня?!”
От этого стало ещё тяжелее, и Егор Гаврилович решил “прогуляться” от кухонного стола к газовой плите, заодно поставив на неё чайник. Вид огня также не прибавил заметно хорошего настроения, и поэтому ничего не оставалось, как снова рухнуть на табуретку.
“Подумать только, -- задумался Егор Гаврилович, -- дочь моя, единственная душа в мире, которая мне всего дороже, и, надо же, сегодня в церкви была!”
Нет, Егор Гаврилович не был закоренелым атеистом и против Бога ничего конкретно не имел. Посещение церкви дочерью также не было для него самой ужасной вещью. Удручало то, что сегодня дочь его Настя совершила покаяние, раскаялась перед Господом во всех своих грехах, исповедовала их и со слезами на глазах отдала их Богу в молитве. Господь, верный Своим обещаниям, великодушно простил грешницу, коснулся ее Духом Своим Святым, преисполнил радостью и сознанием прощения.
Сегодня Анастасия вернулась домой радостная и счастливая, подобно Моисею, спускавшемуся с горы Синай после общения с Богом. Она легко кинулась на шею маме, поцеловав ее и затем только обратила внимание на своего растерявшегося отца.
-- Я приняла Христа! -- крикнула она на всю прихожую и закружилась вальсом.
Тут только Егор Гаврилович заметил у неё в руках пухленькую Библию, видимо, подаренную в церкви.
-- Это где это? -- проговорил с досадой отец.
Начиная успокаиваться и “сходить с небес на землю”, Настя рассказала:
-- Сегодня пошла я на Богослужение, дай, думаю, посмотрю как это происходит. Зашла, села...
И она живо и эмоционально описала происходившие в церкви события: проповеди, пение хора, звучание органа, декламацию стихов, молитвы. Егор Гаврилович даже удивился, что можно так красиво рассказывать о вещах, давным-давно ему знакомых и много раз виденных.
-- ...И я вышла к кафедре, упала на колени и сказала Богу всё-всё, что только было у меня плохого, и сильно-сильно попросила Его простить меня во что бы то ни стало! Со мною молилась вся церковь!
Мать Нина Петровна слушала и тихо плакала, не стесняясь вытирать шалью огромные слёзы радости. Один Егор Гаврилович стоял ошарашенный. От него явно ждали реакции на повествование его дочери, но не сумел её проявить, кроме как тем, что глупо улыбнулся одной стороной рта, кивнул как ишак, да ушёл куда-то. Он слышал, что дочь и жена молчали, когда он выходил, молчали и когда он совсем скрылся за косяком дверного проёма... Если бы они знали, как его спине было неловко тогда!
Ночное одиночество было завоёвано Егором Гавриловичем отчаянным криком “Отстаньте!”, поданным им из туалета на вопрос Нины Петровны: “Ты где?” После этого к нему никто уже не подходил и не приставал. А он закрылся на кухне и сидит там уже весь вечер и пол-ночи. Вот, кстати, и чайник вскипел...
Налив чаю, Егор Гаврилович сам с собою повёл беседу.
-- Я ведь тоже был верующим, -- сознался он. -- Тоже когда-то перед Богом покаялся... Давно, правда. Счастливый такой я был, радовался спасению своему. Как же это было?
Он погрузился в воспоминания и светлая улыбка на миг озарила его лицо.
-- Приехали к нам в село баптисты, -- вспоминал он, пытаясь расставить события по порядку, -- установили стол посреди центральной площади, разложили Библии, книги, журналы всякие... Библиотеку, значит, сообразили. Ну, мы все, деревенские, налетели, интересно, чай! Взял я тогда брошюрку одну... Как же она называлась-то? -- но названия так и не вспомнил. -- Про Бога так ясно рассказывала, про Иисуса... Я-то, дурень, думал до этого, что Бог на тучке сидит, в бороде Сам, с амурчиками вокруг, с голубем порхающим.. Хе-хе, умора! А тут читаю: “Бог есть Дух, и поклоняться Ему надо в духе и истине”! Конечно же, Дух! Я и сам это неосознанно чувствовал раньше! Ведь не может же Он быть из мяса и костей как мы, потому что как же тогда Он всех нас услышит, всем поможет, много дел сделает? А Дух -- другое дело, как воздух -- везде и всегда!
Егор Гаврилович даже радостно поёжился на табуретке, радуясь своему давнишнему открытию.
-- А на следующий день пошёл книжку-то баптистам возвращать, а они и сообщают: “Нынче, мол, вечером собрание в доме Фединых будет, приходите, мол, говорят”. Думал тогда я, думал, решил спросить: “Попаду я в рай или нет?” И если скажут, что не попаду, уйду от них, а если скажут, что попаду... Пошёл в дом Фединых, они на краю села жили. Встал там на пороге и слушаю.
Выпив одним глотком кружку чая, Егор Гаврилович захотел припомнить содержание проповеди, но не смог.
-- Нет, когда баптисты запели, а их было пятеро -- два мужика, две женщины и пацанёнок, -- после того я кинулся на пол и начал каяться... О, Боже! И ведь полегчало, да, полегчало!..
Ему стало грустно, слеза запросилась из глаза и Егор Гаврилович тяжко вздохнул.
-- Понял тогда, что прописка моя в раю от Иисуса Христа зависит, а Он уже умер за неё. Умер, чтобы я попал туда. Всё так просто, слава Богу! Я молился даже несколько раз Ему. Мы, ну, все те, что на собрание в дом Фединых ходили, группу верующих создали, собирались постоянно. Я тоже туда ходил, Библию читал. Бог тогда со мною был, влиял.
-- И что же остановило тебя тогда? -- спросил голос совести Егора Гавриловича, подключаясь к беседе.
-- Да понимаешь, -- заёрзал тот, -- приехали из центра менты, баптистов с библиотекой загрузили в “козёл”, увезли куда-то... Мы стали собираться в лесу. А пошёл я как-то раз туда, вижу -- председатель колхоза с солдатами... Подкараулили, значит. Мы -- в рассыпную! Но их больше было, почти всех нас догнали и били сильно... Ещё нас же “изуверами” и “мракобесами” называли. Вот забрали нас, и в амбаре заперли. Меня первого, правда, на допрос повели.
“Что, -- говорят, -- на Колыму, Егор, захотел? Ща быстро оформим! Мы у себя в колхозе никакую религию не потерпим! Мы от ентого ишо в тридцатом году отрешились полностью и бесповоротно! Ты что, против односельчан своих идти думаешь? Они вон какие сознательные, социализм строят. А ты? О матери своей лучше подумай! Её-то, бедную, за что ты на нищету и позор обрекаешь? А братьев? Из-за глупости же какой-то!..”
Да, страшно тогда было, жутко. Ночь была, ну прямо как сейчас, чёрная и холодная.
-- Пожалел я родных своих... Чего зря в лагеря отправляться? Оттуда же не вернёшься! -- рассудил Егор Гаврилович, будто бы веря в свои оправдания.
Кот жалостно замяукал и начал скребыхаться в закрытую дверь. Пришлось выпустить животное, и оно, словно осуждая хозяина, удалось восвояси.
-- А потом?
-- Потом свыкся. Думал: “Верю сам в себе и ладно. Буду жить себе, как жил”. Тут ещё родня насела: “Работай лучше, ишь, в монахи удумал записаться, окоянный!” В общем, как-то постеснялся, затаился... Сбежал в город, стал работать на такси. Женился на заправщице бензоколонки Нине, дочка, вон, родилась. Правда, -- вспомнил внезапно он, -- жена, как на зло, вдруг в Бога уверовала! Я пить с горя стал, обидно же!..
-- А ты спортом занимался? -- вдруг спросил голос.
-- Ась? Спортом что ли? Да, конечно... -- удивился Егор Гаврилович. -- Как её, атлетикой лёгкой, прыжками в высоту то есть, очень даже занимался в своё время. На Спартакиаду ездил.
-- А почему бросил?
-- Так ведь... -- замялся он, и вспомнил своё поражение на районных соревнованиях.
Целый год Егор тренировался, готовился. Поехал. Верил, что запросто перепрыгнет любую высоту, тем более, что в районе он считался самым лучшим. Это на Спартакиаде планку всё время поднимали почти под два метра, там прыгуны действительно сильные, а тут...
Но произошло непредвиденное. Парень из соседнего колхоза брал всё новую и новую высоту. Только было Егор успокоится, что очередную высоту соперник не должен преодолеть, а тот -- раз, и берёт! Да ещё под конец свою высоту установил -- полтора метра! Такую никто тогда из непрофессионалов ещё не брал. Егор самонадеянно улыбался, даже брюки спортивные позволил себе надеть, показывая этим, что, мол, уходить пора, ничего нового, мол, не произойдёт... А тот взял высоту эту, перепрыгнул как-то! Представляете?
У Егора потемнело в глазах, он снова как-то снял брюки и важно зашагал к отметине. “Погоди, я тебе покажу!” -- прорычал он и ринулся на планку. Прыжок! Планка и Егор рухнули рядом... Публика и спортсмены издали единый вздох: “Ух!”
Затем Егор поднял глаза, ища объяснений, но увидел, что все стали смотреть уже каждый на что-то своё. Кто -- бег на стометровке, кто -- метание копья... Лишь пара ребятишек беззлобно усмехнулись над падением Егора Кузьмина.
Это было ужасно. Это была НЕВЗЯТАЯ ВЫСОТА. Он тут же попробовал ещё и ещё, но только падал вместе с планкой и злился. Ни метр пятьдесят, ни даже метр сорок ему тогда не покорились. Это было ПОРАЖЕНИЕ, поражение, что называется, на всю жизнь, от чего он до сих пор всё как-то неприятно вздрагивал, вспоминая свои тогдашние ощущения.
Сегодняшняя радость дочери, принявшей Христа в своё сердце, так же было очередным напоминанием Егору Гавриловичу о другой его главной НЕВЗЯТОЙ ВЫСОТЕ -- вере христианской. Ведь как ни крути, а продал он её, отрёкся как Иуда, испугавшись возможных последствий, бед и трудностей. Хотел было в рай попасть, даже прыгнул уже!.. И не взял. Не взял высоту, не перепрыгнул планку животного страха, рухнул обратно.
-- Господи! -- заплакал Егор Гаврилович, -- я буду вечно сокрушаться об этом своём поражении! Я буду вечно презирать себя за то, что не смог, не одолел! Это -- боль моя вечная до самой смерти...
И вдруг...
-- Ну что ты! -- послышался чей-то успокаивающий голос. -- Разве ты забыл, что Кровь Иисуса Христа очищает нас от ВСЯКОГО ГРЕХА? Разве ты не помнишь, что отец простил своего блудного сына? Тот тоже бросил отца, ушёл прочь, но когда проголодался, когда осознал и вернулся, то отец простил его, принял, накормил и одел! “Как же нам не радоваться, не ликовать, ведь родной твой брат был мёртв -- и ожил!” -- говорил отец другому своему сыну. И ты так же!..
Егор Гаврилович с надеждой улыбнулся. Он припомнил и другие слова из Библии, некогда читанные им тёплыми вечерами в своём родном селе. О том, что Господь радуется каждому возвратившемуся к Нему грешнику, что Он спасает и заблудшую овцу из Его стада... О том, что отпавшие ветви всегда могут прижиться обратно к своему природному Стволу...
“Нет, я не хочу терпеть поражение! -- решил Егор Гаврилович. -- Я не хочу и дальше не брать высоту!”
Не заметив как, Егор Гаврилович упал на колени, закрыл глаза и долго-долго молился.
Он просил у Бога прощения за каждое своё падение, за каждую негодную мысль, он высказывал Отцу Небесному всё, что было на его измученной душе. Ведь покоя и счастья без Бога в мире он так и не нашёл... Объяснив свои беды, он ещё и ещё раз просил простить его, потому что искренне жаждал быть снова со Христом, снова получить “прописку” в раю.
И необычайная перемена произошла с Егором Гавриловичем, -- вдруг какая-то радость ворвалась в самое сердце старого грешника, поломала все заборы и стены, вычистила помещение совести и отпустила душу его на свободу. К Свету, к Истине, к Богу!
Так была одержана долгожданная ПОБЕДА! Егор Гаврилович впервые взял недоступную, казалось бы, ВЫСОТУ, взять которую он никак не мог и не осмеливался раньше. Потеряв “духовное чемпионство” один раз, теперь он готов был умереть, но только уже больше никогда не выпускать его и постараться прожить жизнь так, чтобы сделать для Бога как можно больше, преодолеть все высоты на свете, какие пошлёт ему Господь.
Радуясь и благодаря Господа, он не знал, что вместе с ним в этот час, только в соседней комнате, стоя на коленях, за него молились его жена Нина Петровна и дочь Настенька -- самые дорогие ему люди на земле.
За окном начало светать...