(второе, исправленное издание)
Впрочем,
молодость – недостаток, стремительно преходящий. И когда счастливые Саша и Катя
(в скором будущем – чета Васнецовых) с сияющими лицами раздали всей церкви
пригласительные на свадьбу, Маше Симоновой исполнилось двадцать пять. При живых
родителях она чувствовала себя одинокой. Вчерашние подруги все более или менее
удачно вышли замуж. Во время коротких встреч в церкви они с упоением рассказывали
о своих необыкновенных детях, часто бестактно задавали болезненный вопрос: «Ну,
а как ты? Никого ещё нет на примете?» При этом, конечно, уверяли Машу, что
будут о ней молиться, на деле же больше сплетничали о «бедняжке» – словом, были
очень добры и внимательны к ней...
Свадебный
пир Васнецовых прошёл чудесно, насыщенный духовными поздравлениями, песнями, весёлыми
шутками, сценками и т. д. Однако Маше тяжело далось присутствие на этом
торжестве. Её думы неудержимо уносились вдаль. Она пыталась себя заставить по-христиански
радоваться за молодожёнов, но это у неё выходило плохо. Маша с грустью думала о
том, что годы идут, она же, к чему скрывать, не слишком красива, вдобавок,
несмотря на своё высшее образование и работу в городской библиотеке, – робка и
необщительна. Вполне возможно, что теперь она так и останется одинокой до конца
своих дней. Развивалась депрессия. В голову то и дело лезли соблазнительные
мысли о неверующем молодом человеке, который несколько месяцев назад мимоходом
оказал Маше сомнительные знаки внимания на улице. Он неожиданно подошёл к ней
на автобусной остановке и заговорил как со старой знакомой. Парень был довольно
симпатичным и остроумным, но от него за несколько метров несло тяжёлым винным
духом. Девушка, с трудом справившись с робостью, что-то пролепетала ему в
ответ. Парень же лишь посмеялся, откровенно давая понять, что ему от неё было
нужно… Тогда Маша в страхе села в первый попавшийся автобус, стремясь поскорее
сбежать от этого циника.
В
целом невеликий выбор, причём из равно неприятных возможностей, постепенно
вырисовывался перед Симоновой: либо так и оставаться одинокой в своей небольшой
строгой общине, которую она, впрочем, любила и в которой находилась с детства,
либо… «пасть в миру», как некоторые другие сёстры, с тем лишь, чтобы родить
ребёнка, после чего неизбежно последуют отлучение и отвержение всеми, но зато
через несколько лет, в заранее запланированных слезах покаяния, можно будет уже
в новом качестве вернуться в церковь… О, если бы Господь указал ей какой-то
иной выход! Маша много молилась о своей нужде, однако небеса её, казалось, не
слышали.
Но вот
вскоре после той памятной свадьбы, когда бездна отчаяния, казалось, уже
поглотила несчастную девушку, однажды ночью ей приснился удивительный сон.
Причём это сновидение было настолько ярким, можно сказать, осязаемым, а,
главное, повторяющимся на протяжении нескольких ночей подряд, что трудно было
усомниться в том, из какого благословенного источника оно исходило. Маше
снилось, будто она в жаркий полдень в белом подвенечном платье стоит на
огромном зелёном лугу, с любопытством оглядывается по сторонам, затем поднимает
голову вверх и зачарованно смотрит, как в синем бездонном небе тихо скользят
далёкие облака. И в этот момент, словно блеснувшая молния, с неба сходит
прекрасный юноша-ангел с нежными чертами лица, почтительно кланяется Маше, с
разрешения девушки берёт её за руку, и тут же вместе они вмывают в заоблачную
высь. Маша видит проплывающие внизу моря и горы, счастливо смеётся, ничуть не
пугаясь необыкновенного полёта, и затем вдруг оказывается у высокого небесного
престола, на котором восседает Сам Господь Иисус. Девушка сразу узнаёт Его,
низко кланяется и слёзно молит простить её, грешницу, за всё скверное и недостойное
Небесного Царства, что случилось в её земной жизни. Иисус же неожиданно, вместо
осуждения, подаёт ей руку и с приветливой улыбкой произносит волнующие девичье
сердце слова:
– Это
ты прости Меня, Машенька, что так долго испытывал тебя. Благодарность тебе
великая, что сохранила верность Мне! Ведь ты – невеста Моя, Отцом Небесным от
вечности данная… Вспомни, как сказано в Святом Писании: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные
под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской...
как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока
– ланиты твои под кудрями твоими... Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста!
пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих...»
И
чувствуя, как щёки её заливаются румянцем и из глаз безудержно текут слёзы
радости и благодарности Господу, Маша после этих слов Спасителя внезапно
просыпалась. «Благодарю, Иисус, за то, что ты любишь меня! – затем долго
молилась она в ночной тиши, стоя на коленях. – Моя вера в Тебя словно воскресла
из мёртвых, возродилась из тленного праха… Как я счастлива, что Ты открылся
мне, возлюбленный мой Иисус!..»
Ещё
через неделю девушку было не узнать: при любых обстоятельствах, в любую погоду
спешила она на богослужение, не пропуская ни единого, сделалась весела, общительна
и даже внешне заметно похорошела. «У неё кто-то появился!» – перешёптывались
опытные в сердечных делах сёстры, неодобрительно покачивая головами. Однако в
их маленьком городке, где почти все друг друга знали, любой серьёзный грех
быстро бы обнаружился. О Маше же никто не смел сказать ничего дурного. Она даже
одеваться, в отличие от большинства своих сверстниц, молодых сестёр, стала ещё
строже. «Наша монашка», – прозвали её тогда злые языки, теряясь в догадках, что
же с ней в самом деле происходит.
Вскоре
Маша вновь удивила всех, испросив у Степана Кузьмича, пожилого пресвитера их
церкви, разрешение помогать преподавателю воскресной школы. При прежнем её
робком характере такое служение было бы немыслимо. Теперь же у девушки
почему-то и это стало получаться. В то же время Маша имела мудрость не
рассказывать другим о своих снах. Она хорошо понимала, чем это может кончиться.
Тот же Степан Кузьмич первым её осудит…
«На
сны и "чудесные откровения" обращают внимание лишь последователи
расплодившихся ныне шумных деноминаций! – время от времени в своих по
обыкновению длинных проповедях, вознося указательный палец то правой, то левой
руки к потолку, поучал пастор. – Мудрый же Соломон словно для нас, баптистов,
написал: «Сновидения бывают при множестве
забот… во множестве сновидений, как и во множестве слов, – много суеты...»
«Интересно,
почему у нас никогда не вспоминают о вещих снах Иосифа, пострадавшего от
единокровных братьев, или о ночном видении апостолу Павлу таинственного мужа-македонянина?
– ни с кем не споря, в глубине сердца размышляла Маша. – Стало быть, случаются
сны и от Господа…»
Степан
Кузьмич происходил из того рода служителей, для которых следование традиции
было превыше всего. «До нас положено, лежи оно так вовеки веков!» – это речение
бородатых старообрядцев вполне могло бы выразить и жизненное кредо Машиного
пастыря. Однажды во время испытания
перед крещением Степан Кузьмич задал одному пожилому человеку свой любимый
вопрос: «Что вы почувствовали в день покаяния?» Старец сначала не расслышал,
ему громко повторили. С минуту он напряжённо думал, наморщив лоб, пытаясь
что-то вспомнить или хотя бы сказать так, как его учили молодые и грамотные
проповедники. Однако, ничего не надумав, он только развёл руками и честно признался:
«Не знаю, ничего не почувствовал…»
Степан
Кузьмич нахмурился, крестить человека, неправильно
отвечающего на такой вопрос, он не считал возможным. «Подумайте ещё немного…» –
дал он последний шанс пенсионеру. «Радость! Счастье! Как на крыльях домой летел!»
– начали подсказывать старцу со всех сторон сёстры. У них все правильные ответы были записаны в
тетрадках… «Как на крыльях… домой летел», – неуверенно повторил за общим хором
голосов старик. Степан Кузьмич смягчился, подобие улыбки появилось на его строгом
лице: «Вот это другое дело, именно так рождённая свыше душа и должна отвечать!»
К
счастью, в их общине был ещё и другой служитель, диакон Николай Харитонович,
которому только и могла доверить своё сердце Маша. В советские времена Николай
Харитонович служил морским офицером, многое повидал в жизни и потому, возможно,
был более терпимым к неизбежному разнообразию христианского опыта и человеческих
характеров.
– Что,
Машенька, у тебя на сердце сегодня? – с отеческой улыбкой спросил он, когда
после очередного вечернего богослужения Симонова дождалась его у дверей церкви.
Все члены общины уже разошлись по домам, один лишь сторож с неразлучной метлой
в руках важно прохаживался по двору.
Присели
на последнюю скамью в зале, под строгой надписью «Иди и впредь не греши!» на выкрашенной голубой краской стене.
– Вот
скажите, Николай Харитонович, – лицо девушки отобразило глубокое волнение, глаза
заблестели, – можем ли мы, люди, в чём-то ограничить Бога или за Него решать,
как Ему следует поступать, что делать?
–
Конечно, не можем, – ответил диакон, внимательно глядя на собеседницу. – Господь наш
– Создатель вселенной, Горшечник, в руках Которого мы только глина, и Он лепит
из нас то, что пожелает…
–
Слава Богу, что вы это подтвердили! – с горячностью воскликнула Маша. – А если
это так, то может ли Господь порою и евангельским верующим открываться не совсем
«по-протестантски», не только через Писание, а, скажем, даже и во сне, в
видении? Он же Бог!..
–
Почему ты об этом спросила? – осторожно поинтересовался Николай Харитонович. –
Нечто подобное случилось с тобой?
– Да,
– закивала Маша, и слёзы хлынули из её глаз.
– Что
же тебя смущает? – диакон слегка коснулся плеча девушки, успокаивая её. – Ты
боишься ошибиться, от Господа ли твоё видение? Боишься быть прельщённой?
– О
нет, я о другом... – сказала Маша. – Вера в нашей церкви почему-то такая
рассудочная и сухая… Я не могу поделиться с другими тем, что мне открыл Иисус...
– Что
же Господь открыл тебе, Машенька? – мягко спросил Николай Харитонович.
– То,
что Он – живой и любящий Бог, и ещё многое другое… – Девушка вытерла слёзы и
умолкла, не решаясь поведать свой сон до конца.
–
Рассуди сама: то, что ты сейчас сказала, хорошо известно и другим членам
общины, – Николай Харитонович медленно подбирал слова, стараясь не ранить
девушку.
– Да,
Бог есть любовь, это знает каждый верующий... – согласилась Маша. – Вот только
многие ли у нас пригласили Иисуса войти в глубину их сердца, многие ли ощутили
в своей жизни, сколь безмерно Он любит нас, и ответили Ему взаимностью? Не
скользит ли наше благочестие где-то по поверхности, на уровне расчётливого ума,
житейской привычки, почему-то принимаемой за святость?
Николай
Харитонович улыбнулся.
–
Боюсь, что сказанное тобой зело премудро и не вместить простому человеку.
Нельзя требовать от других в точности того, что пережил сам. Бывает, и со мной Господь
говорит не вполне обычным путём, только не думаю, что нам с тобой непременно
следует теперь смущать общину своими таинственными рассказами. У каждого
христианина, видишь ли, накапливается отчасти неповторимый духовный опыт…
–
Хорошо, – голос Симоновой задрожал от волнения, – но вы, по крайней мере, вы,
Николай Харитонович, верите мне?
– Да,
Машенька! – сказал диакон, его глаза светились радостью и добротой. – Я ведь не
слепой и тоже вижу, как ты переменилась в последнее время. Только не оставляй Божье
Слово, пусть Священное Писание будет для тебя главным в общении с Господом... А
теперь давай помолимся.
Николай
Харитонович произнёс короткую молитву о небесной защите и благословении Маши, и
она в тех терпеливых, заботливых словах окончательно обрела сердечный
покой.
Два
года прошло или немногим более того. И вот однажды к ним в церковь приехал
жених из большого города, из себя видный, с чёрными усами, лет тридцати. Он так
неосторожно и сказал кому-то из местных братьев, что всюду ищет себе невесту… Приятным
голосом пел на собрании, трогательно рассказывал о своём покаянии: дескать, всю
жизнь искал Бога, все церкви прошёл, нигде не встретил истину, и вот я у вас...
Нашлись добрые люди, подсказали ему: есть, мол, у нас одна красавица,
засиделась в девках, ждёт своего принца.
Пришёл
тот гость на занятия к Симоновой в воскресную школу. А у Маши как раз один из
лучших уроков вышел – о верности Господу, какие бы злоключения ни случились в
жизни… Дети в радостном возбуждении, тянут руки, хорошо отвечают. Маша сама
взволнованна, мила, чудные примеры приводит из Писания и христианской истории.
В общем, запала она в сердце гостя. Недолго думая, на следующий день он сделал
ей предложение. Пообещал любить до гроба, если она, конечно, ответит ему своей благосклонностью…
Половину
ночи провела Маша в молитве, а утром жениху отказала. Так он, разобиженный, и
уехал. Вся община замерла в изумлении. Пересудам не было конца. Симонову
искренне не понимали, однако уважение к ней испытали многие. Маша не была полностью равнодушной
к общественному мнению, однако ничем внешне этого не проявила. В глубине
сердца она хранила истинную причину произошедшего и тихо повторяла в молитве:
«О, возлюбленный мой Иисус, я навсегда останусь верной Тебе!..»
1
Снежный
буран начался внезапно, как это часто случается в Сибири: небо вдруг потемнело,
подул сильный ветер, и тихо падавший снег закружился с бешеной скоростью. Уже
через пять минут узкая просёлочная дорога, по которой беззаботно шли из школы,
из соседней деревни, двенадцатилетняя Настя Зайцева и её семилетний брат Вася,
стала совершенно неразличимой.
– Ой,
что теперь будет? – встревоженно подумала Настя, худенькая большеглазая девочка
в узком бесцветном пальтишке и тёплом мамином платке на голове, испуганно сжала
руку брата, вслух, однако, уверенным голосом сказала: – Ничего не бойся, скоро
придём домой!
– А я
и не боюсь, – храбро отозвался маленький Вася, одетый в коротковатую цигейковую
шубу и шапку-ушанку, прикрывая от колючего ветра лицо варежкой, – подумаешь –
снег!
До
Суворовки, где жили дети и где не было собственной школы, оставалось не более
двух-трёх километров. Вот только в какую сторону идти? Настя беззвучно
помолилась и дальше двинулась наугад. Лишь бы только не стоять на месте, не
замёрзнуть, не испугать брата мыслью, что она сама не знает дороги… Следы,
оставляемые детскими валенками на снегу, тут же безжалостно заносились
позёмкой.
Классный
руководитель был сегодня к Насте особенно строг. Отвечая у доски, девочка
смешалась и не смогла раскрыть всех преимуществ социалистического образа жизни,
вразумительно объяснить, что такое коллективизм и взаимовыручка советских людей.
Клавдия Фёдоровна, учитель с большим партийным стажем, нахмурив брови,
поставила Насте «слабенькую тройку», желчно заметив при этом, что религиозные
люди никогда не отличались ни особым дружелюбием, ни усердием в учёбе. Им бы
только молиться… Одноклассники Насти поддержали учительницу и от души
посмеялись над такой отсталостью.
Зайцевы
действительно родились в верующей семье. В Суворовке издавна существовала
небольшая христианская община, руководили которой сначала дед, а затем отец
Насти и Васи. Местные власти однажды попытались запретить их домашние
богослужения, угрожая выслать верующих из деревни. Но куда в России сошлёшь
дальше Сибири? А работниками совхоза Зайцевы были, каких поискать. Потому
начальство и смотрело на их веру сквозь пальцы, не тронуло даже в начале
шестидесятых, когда до светлого коммунистического будущего, казалось, уже рукой
подать.
Дети
долго шли по заснеженному полю, всё глубже проваливаясь в рыхлые нескончаемые
сугробы, не видя перед собой почти ничего.
–
Настя!.. Настенька, мне холодно! – наконец захныкал Вася. – Где наш дом?
–
Потерпи немножко, уже близко! – утешала его сестра, со страхом чувствуя, что
сама стремительно замерзает.
Стало
смеркаться. Буран не унимался. Вася уже не стеснялся слёз и плакал навзрыд. Его
щёки при этом покрывались ледяной коркой, которую он с трудом отдирал рукавом
шубы. Настя, освобождая ресницы от налипшего снега, всматривалась вдаль, не
покажутся ли где огоньки деревни. Неожиданно прямо перед ними, словно из-под
земли, вырос невысокий, но пышный, припорошенный снежной шапкой стог сена.
–
Скорее, Васятка, забирайся внутрь, там мы согреемся! – обрадованно воскликнула
Настя, и дети окоченевшими руками стали разгребать сено.
Кое-как
устроились внутри стога, ещё пахнущего летним лугом, и тесно прижались друг к
другу. Дрожа от холода, долго слушали, как снаружи завывает вьюга.
–
Настя, а папа с мамой нас скоро отыщут? – убирая щекочущие травинки с лица, с надеждой
в голосе спросил Вася.
–
Утром они обязательно сюда придут! – утешила его сестра. – Вот только буран
стихнет.
–
Настя, а Бог нас сейчас видит? – Васе было немного страшно в темноте.
–
Конечно, видит, – твёрдо ответила Настя, – Он же всевидящий…
– Это
хорошо, – задумчиво прошептал мальчик, – значит, я не умру.
–
Конечно, не умрёшь! – с горячностью поддержала его сестра, приподнявшись на
своём месте. – Ты вырастешь и станешь у нас лучшим работником, таким же, как
папа…
– А
ты, Настя? Кем ты будешь тогда? – с необъяснимой тревогой спросил младший брат.
Настя,
захваченная внезапной мыслью, ответила не сразу. Несколькими быстрыми
движениями рук она проделала узкий лаз наружу и выглянула в него, как в оконце.
На прояснившемся небе зажёгся яркий месяц, и вслед за ним выступили
бесчисленные хороводы звёзд. Ветер утих, но теперь пришла другая напасть –
мороз явно усиливался. Девочка робко выбралась из стога сена и на онемевших от
холода ногах обошла его кругом, внимательно глядя по сторонам. Огней нигде не
было видно. Тогда Настя, беззвучно взывая к небесам, забралась обратно к Васе и
решительно сказала, расстёгиваясь:
– А
ну, надевай сверху моё пальто и платок! Что-то мне жарко стало…
Мальчик
недоверчиво посмотрел на сестру.
– Я
тут замёрз совсем, а ты говоришь «жарко»!
Но
Настя уже нежно укрывала его своим стареньким пальто и укутывала толстым
маминым платком.
– А
как же ты? – Вася опять заплакал, одновременно чувствуя первые за весь
бесконечный день приливы тепла.
– Ты
спросил, кем я стану, когда ты вырастешь… – Настин голос зазвучал с непонятной
мальчику радостью. – Хорошо, скажу: я буду ангелом…
–
Настя! – закричал Вася. – Не уходи от меня, я боюсь оставаться один!
– Не
бойся, я буду тут совсем близко от тебя, в двух шагах… Только мне нужно…
помолиться одной.
Сказав
это, девочка вновь выбралась наружу.
Утром
детей нашли двое пожилых односельчан. Они не могли сдержать слёз и тут же
позвали онемевших от горя родителей, которые были уже неподалёку, в соседней
поисковой группе. Вася спокойно спал, согревшись под тёплой одеждой в стоге
сена. Настя же, в одной тонкой кофточке и юбке, так и осталась стоять на
коленях, на её бледном лице навсегда застыла поразившая всех улыбка.
2
«Зачем
она это сделала, глупенькая? – с плохо скрываемой досадой говорили некоторые. –
Если мальчик согрелся в сене, то не замёрзли бы и оба…» Однако в конечном итоге
среди жителей Суворовки возобладало другое мнение.
«А
ведь эта девочка была святая! – воскликнул однажды кто-то из посетивших село
духовных лиц, внимательно выслушав историю о Насте и взволнованно вытирая
слёзы. – Ведь главное – это то, что было у неё на сердце во время сурового
испытания, её стремление спасти маленького брата… Кто сказал, что святые люди
непременно должны быть семи пядей во лбу? Скорее наоборот: весьма многие из них
в глазах современников выглядели непрактичными и даже недостаточно
сообразительными, "глуповатыми". Особенно мученики, которые почему-то
никак не озаботились тем, чтобы избежать смертельной опасности…»
И вот
уже многие односельчане, даже самые неверующие из них, вспоминая о Насте, с
некоторых пор стали повторять слова из забытого в стране Евангелия:
«Нет больше той любви, как если кто положит
душу свою за друзей»…
Вот и
стихли последние звуки в угрюмом длинном коридоре, небрежно выкрашенном зелёной
краской. Погас тусклый дрожащий свет, пробивавшийся через щели массивной двери.
Не слышно стало раздражающего позвякивания связки ключей в руках дежурного
санитара. Перестали ворочаться и забылись в тревожном сне соседи по палате.
Наступила глубокая ночь.
О,
каким наслаждением для измученной за бесконечно долгий день души было дождаться
этих счастливых минут! Теперь можно беспрепятственно вознести молитвы к Богу и
укрепиться помощью свыше. Павел Степанович Скворцов, член общины
христиан-баптистов, быстро постаревший и поседевший человек, хотя ему не было
ещё и сорока пяти лет, бесшумно откинул одеяло и опустился на колени возле
своей привинченной к полу железной кровати. Повернувшись лицом к окну, в
которое через частую решётку пробивался лунный свет, он погрузился в молитву.
Вот
уже второй год Павел Степанович находился в специализированной психиатрической
лечебнице в крупном областном центре. Последняя запись о нём в книге лечащего
врача гласила: «Улучшения состояния не наблюдается, религиозных фантазий о
"близящемся пришествии Христа" не оставил. Своими беседами дурно
влияет на других больных, а также на некоторых медицинских работников». Поэтому
беспокойному пациенту приходилось часто назначать уколы сульфозина, хотя и
болезненные (температура тела повышалась до сорока градусов, а мышцы ломило) и
не поощряемые официальной психиатрией, зато эффективно действующие и быстро
смиряющие даже самых злостных нарушителей больничного режима.
Судили
Павла Степановича в 1972 году за нарушение советского законодательства о
религиозных культах. И получил бы он свои положенные три года лагерей, если бы
не коснулся неосторожно на суде темы библейских пророчеств о «последнем
времени». Произошло это следующим образом.
–
Почему у вас дети не пионеры? – сурово глядя из-за толстых стёкол очков,
спросила подсудимого известная в городе своей нетерпимостью к сектантам судья
Нинель Андреевна Никифорова.
–
Потому что у них есть своя христианская организация, – спокойно ответил Павел
Степанович.
– Ах,
вот как! – возмутилась Никифорова. – У всех советских детей – одна организация,
а у ваших, Скворцов, – другая? А вам известно, что в нашей стране запрещено
распространять религиозные взгляды среди учащихся? Кто ещё из известных вам лиц
занимается этой незаконной деятельностью?
–
Слава Господу, есть ещё благочестивые люди…
–
Преступники, Скворцов, преступники! Если хотите смягчить свою вину в глазах
суда, назовите их имена, адреса собраний…
– Их
знает Бог.
– Но
мы их тоже хотим знать!
– Их
имена записаны в одной книге…
– Вот
как? – оживилась судья. – Продолжайте!
– В
книге жизни.
– Что
это за книга? – заволновалась Никифорова. – Покажите её, нам нужны документы...
–
Боюсь, сегодня вы её не увидите. Книга жизни откроется лишь в тот день, когда
Господь Иисус Христос вновь придёт в этот мир и возьмёт верующих в Него на
небеса.
– И
вы, Скворцов, отправитесь на небеса? – язвительно спросила судья.
– Даст
Бог, и меня Господь возьмёт в небесные обители, – со всей серьёзностью ответил
Павел Степанович.
– Вы
что, сумасшедший? – гневно воскликнула Никифорова, впервые произнеся это, как
оказалось, совсем небезобидное слово.
– «Мы
безумны Христа ради», – процитировал апостола Павла подсудимый.
– Если
будете продолжать уводить суд от существа дела своими бессмысленными репликами,
предупреждаю: мы направим вас на судебно-психиатрическую экспертизу.
–
Спасибо за предупреждение, но без Божьей на то воли вы не сможете мне сделать
ничего…
– А
вот увидите, что сможем, Скворцов! У Советской власти силы на всех хватит, у
нас её, этой силы, побольше, чем у вашего несуществующего Бога!
–
«Сказал безумец в сердце своём: "нет Бога"»...
– Это
вы кого оскорбляете… советского судью оскорбляете? – Никифорова, вспыхнув,
поднялась с места и, срываясь на крик, гневно вопросила. – Вы, вообще,
гражданин СССР?!
– Я
прежде всего раб Божий…
Так, разъярив
судью, Павел Степанович в конце концов был направлен на обещанную ему
судебно-психиатрическую экспертизу. Врачи-психиатры сочувственно отнеслись к
просьбе советского суда, поручившего им «тщательно исследовать причины явных
странностей в поведении подсудимого Скворцова и его мракобесия». Вскоре Павел
Степанович, согласно неведомым ему критериям, был признан невменяемым и
отправлен на принудительное лечение.
В
психиатрической больнице его поначалу пытались подвергнуть гипнотическому
воздействию.
–
Смотрите прямо на меня, – внушал ему опытный гипнотизёр с лукавыми чёрными
глазами, – вы слышите только мой голос…
Но
Павел Степанович, мысленно молившийся в тот момент, спокойно ответил:
–
Извините, но я всегда слышу голос своего Пастыря Иисуса Христа!
–
Ничего, мы вам поможем, мы вас вылечим, – уверенно обещал гипнотизёр.
Однако,
столкнувшись с твёрдой верой и реальной силой молитвы, он день ото дня становился
всё менее уверенным и вскоре был вынужден констатировать «полную
невосприимчивость больного Скворцова к психотерапевтическим методам лечения».
После
этого, ссылаясь на какой-то новый, прогрессивный опыт, Павла Степановича
несколько раз морили голодом по две недели. Телесно он сильно ослабевал, к тому
же ему регулярно ставили неизвестные уколы, после которых страшно болела
голова, однако вожделенного «исцеления» всё равно не наступало. «А я и мой дом
будем служить Господу», – тихо шептал Скворцов своим истязателям в белых
халатах.
Затем
кормить стали регулярно, но перестали выключать по ночам свет, грубо будили и
не давали спать по двое суток. И при этом постоянно вели беседы, длинные
«задушевные» беседы в кабинете главного врача.
– Вы
понимаете, что тяжело больны?
– Я
совершенно здоров, доктор, и вы это хорошо знаете.
–
Почему же тогда вы здесь, в нашей больнице?
–
Думаю, что из-за вашего неуёмного атеизма.
–
Ошибаетесь, Павел Степанович. У нас за веру или неверие никого не наказывают.
Это у них там, на Западе, несправедливое общество. А у нас – справедливое. Но
больные люди должны быть изолированы, чтобы не мешать здоровым, да и чтобы
самим поскорее вылечиться…
– Что
же у меня за болезнь такая?
– А
вот скажите нам, Павел Степанович, скоро ли "конец света" наступит?
–
Скоро, доктор.
– И гореть
тогда всем небаптистам в геенне огненной?
– Я
такого не говорил, я говорил: "неверующим".
– А
верующие отправятся на небеса?
– Да,
так написано в Библии.
– А
как вы, интересно, это себе на практике представляете? Как полетите туда, если
у вас, скажем, нет крыльев?
– Бог
всё усмотрит. Если будут нужны крылья, Он даст и крылья. Может быть, духовные.
Есть ли что невозможное для Бога?
– Я
тут с вами сам сумасшедшим стану! – не выдерживал очередной врач. – Спрыгните с
крыши высотного дома – и разобьётесь, и никакие «духовные крылья» не помогут.
Так или не так?
–
Сегодня это так, но когда придёт Христос, будет иначе.
–
Павел Степанович, сколько у вас классов образования? – утомлённо спрашивал врач.
–
Семь.
– Вот
посудите сами: у вас только семь классов, у меня – прибавим училище и институт.
А ещё в нашей стране есть доктора наук и академики. И все они единодушно утверждают:
никакого Бога нет. А значит, и некому будет спускаться на землю, как вы того
ожидаете.
–
Слышали мы такое мнение, в одной стране живём... Но вот написано в Священном
Писании: «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых». Если вам однажды
откроется Христос, вы тоже больше не станете слушать академиков, ничего не
смыслящих в духовных вопросах...
–
Павел Степанович, но ведь это самообман! Вы совсем некстати внушили себе такие
мысли: социализм в нашей стране победил. Может быть, вам трудно согласиться, но
сделать это когда-то необходимо… В светлом будущем для религии нет места.
Старикам у нас не запрещается верить, это их дело, но молодёжь, детей – не
троньте! И вообще вне церкви никому не проповедуйте. Если вы с нами не
согласитесь, то никогда не выйдете из этой больницы. Понятно вам – никогда!
Смиритесь с поражением. Не этому ли учит и ваша Библия?
Однако
Павел Степанович христианское смирение понимал иначе и при любой возможности
продолжал говорить о Боге. Однажды он даже затронул религиозную тему на
бутафорском «совете больных», собранном в честь приезда какого-то начальства.
Ночью проповедника избили санитары. Затем в течение месяца его переводили из
палаты в палату и наконец заточили в «камеру для неблагополучных». Находившиеся
там больные были не столько буйными, сколько – наименее поддающимися лечению.
Таковых в больнице вместе со Скворцовым оказалось восемь человек.
Войдя
в их палату, запираемую, по сути, тюремной дверью, Павел Степанович сначала оробел.
Его беспокоила мысль, что эти больные люди, тотчас повернувшие к нему головы, в
любой момент могут на него наброситься, убить, растерзать… Но затем, мысленно
помолившись о каждом из обитателей палаты, он решил всегда разговаривать с
ними, как со здоровыми. Ведь зачем-то он здесь оказался? Стало быть, такова Божья
воля.
Семь
пар глаз продолжали рассматривать новичка.
– Меня
зовут Павел. Я здесь потому, что верю в Бога, Иисуса Христа. Буду рад, если мы
с вами подружимся! – собравшись с духом, громко сказал Скворцов.
У
шестерых из этих людей вид был, несомненно, болезненный и глаза – затуманенные,
от взгляда которых становилось больно. Но один молодой человек в палате
выглядел совершенно иначе. Его бледное юное лицо было одухотворено мыслью, непобеждённым
разумом. Павел Степанович тут же протянул ему руку, и они познакомились.
Олегу
было двадцать лет. Он отказался служить в армии из-за политических убеждений.
Его тоже судили. На процессе он заявил, что коммунизм – это жестокое
несправедливое общество, утопающее в крови миллионов своих жертв, и что он не
желает ни участвовать в его строительстве, ни защищать с оружием в руках ещё
недостроенное… Неудивительно, что он вскоре оказался в этой больнице.
Много
ночей Павел Степанович и Олег провели в оживлённых духовных беседах. Крайний
антикоммунизм и ненависть к окружающей их действительности, долгое время
ожесточавшие сердце Олега, постепенно стали ослабевать, уступая место нежному
ростку христианской веры. Заметив что-то неладное, врачи решили перевести Олега
в другую палату. Так они лишили друзей возможности общаться. Но главное – чудо
духовного рождения – уже совершилось. Олег напоследок крепко обнял Павла
Степановича и, улыбаясь, шепнул ему на ухо заветные слова: «Господь – Пастырь
мой!» После чего ушёл из палаты «неблагополучных» другим человеком.
Оставшись
наедине с тяжелобольными людьми, часто что-то мычавшими и тревожно метавшимися
между кроватями, Скворцов грустил об Олеге, которого успел полюбить, как сына. Однако
Господь готовил для него в этой палате ещё одну удивительную встречу. Павел
Степанович однажды почувствовал
на себе горящий взор дурачка Колюни (так его здесь называли все врачи и
санитары). Какая-то из ночных бесед с Олегом – не всегда тихих! – очевидно,
коснулась убогого сердца этого человека.
–
Дяденька, а ведь я верю в Бога! – в старой затёртой больничной пижаме, с
всклокоченными волосами, босиком подбежал к нему возбуждённый Колюня, чей
возраст можно было определить одновременно и в тридцать, и в сорок лет. – Ты не
думай, что я совсем больной, я… я… чувствую Бога!
– Очень
рад, Коля, это слышать. Не только мы с тобой, но – весь мир болен неизлечимо.
Ты думаешь, наши врачи здоровы? Духовно они очень и очень больны…
Колюня
залился тихим счастливым смехом, и ослепительные искры рассудка осветили его блаженное лицо.
– Ты, дяденька,
скоро выйдешь на волю... Ты рад, скажи, рад?
–
Откуда ты это знаешь, Коля?
–
Ангелы вступились за тебя, много ангелов… И свет яркий был, а река – бежит,
разливается… Широко-широко! Веришь ли?
–
Спасибо, Коленька, я верую в Бога и в воинство небесное, ангелов Его. Никто не
сможет им противостоять… Давай помолимся и о тебе, и обо мне!
Они
взялись за руки и стоя молились, стараясь не привлекать к себе внимания. В эти
минуты Колюня был тих и кроток, лишь не умел закрыть сияющих глаз, и сердце его
торжественно билось, вторя словам негромко звучавшей молитвы...
Все
эти воспоминания разом нахлынули на Павла Степановича, когда он стоял на
коленях в ночной тиши. Мягкий лунный свет по-прежнему наполнял спящую палату.
Скворцов ещё раз помолился о тех врачах и больных, с которыми ему довелось
встретиться в этой больнице, затем со светлым чувством поднялся с колен и лёг
на кровать. Через минуту он спокойно уснул. Павел Степанович не знал, что
документы на его выписку уже готовы. Врачи проявляли недовольство, недоумённо
говорили друг другу, что ещё не долечили больного, но приказ пришёл сверху,
причём с такого верху, с которым немыслимо было и спорить. Множество братьев и
сестёр по вере непрестанно ходатайствовали за Павла Степановича в разных
инстанциях.
На
улице стояла тёплая весенняя ночь. Завтра Скворцов, радостно славя Бога, будет
ехать по залитой солнечным светом асфальтированной дороге вдоль широко
разлившейся в половодье великой русской реки…
Однажды, во времена достопамятной гласности
и перестройки, тёплым летним вечером в южном городке N-ске прошёл рядовой молодёжный вечер,
посвящённый теме христианского ненасилия. Присутствовало – как обычно в этой
евангельской церкви – человек двадцать. Во время дискуссии мнения, как водится,
разделились. Одни юноши и девушки цитировали слова Христа из Нагорной проповеди
и приходили к мысли, что брать в руки оружие или применять силу не следует ни
при каких обстоятельствах. Господь защитит и поможет, если будет на то Его
воля. Другие молодые люди ссылались на разговор Иоанна Крестителя с пришедшими
к нему воинами, на христианскую историю в целом и приходили к трудному
заключению, что иногда силу («святой кулак») необходимо применять, если Господь
проводит нас через суровые испытания. При обсуждении этого вопроса с каждой стороны
выдвинулись свои лидеры. Мнение готовых пострадать, но, подражая Христу, не
противиться обидчику, в основном выражал Саша Шишкин, кроткий семнадцатилетний
юноша, верующий в третьем поколении. А «воинственную» партию представлял
восемнадцатилетний Кирилл Шаховской, недавно принявший крещение и тоже имевший
верующих родителей. Оба ритора были красноречивы и по-своему интересны, их
рассуждения и заняли основную часть вечера. Сёстры в восхищении взирали на
обоих.
В заключение встречи почему-то решили
спеть «немолодёжный» и в общем-то редко вспоминаемый в церкви гимн:
Луч последний за горами
Вспыхнул и погас.
О Господь, останься с нами
В этот поздний час!
Под покровом ночи тёмной
Зло и грех творят,
Лишь у ног Твоих спокойно
Души верных спят…
Затем помолились и стали расходиться.
Начинало смеркаться, автобуса ждать уже не было смысла, и Кирилл с Сашей
вызвались проводить сестёр, которые жили в наиболее отдалённой части города.
Девушки инстинктивно потянулись к Кириллу, болезненно для Саши пошутив, что он
«сам нуждается в защите».
Шишкин хотел уже пойти домой один, но
тут Руфь, первая красавица среди сестёр, потянула его за руку и попросила быть
с ними. Так они и пошли: Кирилл – впереди в окружении четырёх сестёр, а Руфь с
Сашей – немного отставая от них.
По дороге Кирилл всячески развлекал
своих спутниц, они беспрерывно смеялись и пели. А Саша и Руфь негромко
беседовали. Их взгляды на жизнь и Священное Писание оказались очень близкими:
нужно больше доверять Богу и Его слову, случайно не может и волос упасть с
головы человека…
Шли по пустынному шоссе, машин на нём
долгое время не было. Но вот вдалеке показались огни автомобиля. Вся компания
отбежала на обочину. Огни приближались, и вскоре стал различим старенький
заводской «пазик». Поравнявшись с юношами и девушками, водитель автобуса – весёлый
кучерявый парень – притормозил, высунулся в окно и с улыбкой объявил, что может
подвезти желающих за умеренную плату. Все радостно забрались в пустой салон.
«Обратите внимание, как чудесно нам был послан этот блуждающий в ночи музей на
колёсах!» – продолжал смешить сестёр Кирилл.
Автобус тронулся, но не проехали и ста
метров, как неожиданно свет фар высветил на обочине машущего рукой человека.
Водитель вновь остановился и открыл переднюю дверь. В салон вошёл довольно
мрачного вида тип, лет сорока, в чёрной кожаной куртке. «И не жарко же ему!» –
шёпотом обсудили внешний вид незнакомца сёстры. Тот окинул всех колючим
взглядом и, хотя было много свободных мест, молча простоял несколько минут
возле двери, напряжённо вглядываясь через стекло в окружающую местность. Когда
автобус приблизился к нерегулируемому железнодорожному переезду, незнакомец
вдруг достал из куртки пистолет, направил его на водителя и угрожающе крикнул:
– Стоп, машина!
В тускло освещённом салоне парень за
рулём разглядел наведённое на него дуло и испуганно остановился. Молодёжь, которая
в этот момент оживлённо обсуждала планы на следующий день, сразу умолкла.
– Деньги, быстро! – рявкнул грабитель,
проводя оружием по салону и давая понять, что его требование распространяется
на всех.
Водитель трясущейся рукой дал
несколько мелких купюр и извиняющимся голосом пролепетал:
– Больше ничего нет, они ещё не
заплатили…
– Сейчас заплатят! – ухмыльнулся преступник,
блеснув золотой фиксой, и вновь направил пистолет на пассажиров. – Ну?!
Все лихорадочно принялись доставать
мелочь. Грабитель обшарил карманы брюк Саши и Кирилла и забрал у них бумажники.
– Где серьги, кольца? – рассматривая
сестёр, злобно закричал он. – Уже спрятали? Сейчас все будете раздеваться!
– Они не носят украшений, потому что
христианки, – попытался вступиться за сестёр Саша, но тут же получил удар в
лицо рукояткой пистолета.
У него из носа и разбитой губы пошла
кровь, которую он стал вытирать рукавом рубашки. Руфь, сидевшая вместе с
другими сёстрами, бросилась на помощь Саше.
– Стоять! – заорал преступник и, видя,
что больше с пассажиров взять нечего, схватил Руфь за руку и грубо привлёк к
себе. – А ты пойдёшь со мной!
– Никуда я не пойду! – в испуге вскрикнула
Руфь. – Сёстры, помогите!
Бандит стоял в проходе автобуса, как
раз между сидящими Кириллом и Сашей. В правой руке он по-прежнему держал
пистолет, а левой, испещрённой наколками, тянул за собой отчаянно
сопротивлявшуюся девушку. Вскоре преступник, однако, почувствовал, что одной
рукой ему со своей жертвой не совладать, и тогда он, ещё раз злобно обведя всех
дулом пистолета, сунул оружие в боковой карман куртки и уже обеими руками
подхватил Руфь, намереваясь вынести её из автобуса. Испуганный водитель
предусмотрительно открыл переднюю дверь. Все сёстры в один голос закричали.
В этот момент блестящая рукоять
пистолета, торчавшая из кармана уголовника, оказалась прямо перед носом
Кирилла. Он её отчётливо видел, но испуганно отвернулся. Тогда неожиданно для
всех Саша, хотя с его места это было намного неудобнее сделать, вытянул руку в
сторону, полуобняв бандита, и ловко выхватил пистолет из его куртки.
– А ну, отпусти её! – поднимаясь на
ноги, проговорил Шишкин таким грозным голосом, что всем в салоне автобуса стало
ещё страшнее. – Стреляю без предупреждения!
Кровь по-прежнему текла из носа Саши,
но от этого он выглядел только более воинственно. Преступник неохотно ослабил
хватку, и Руфь тут же вырвалась из его рук и забежала за спину юноши.
– Прыгай в дверь или стреляю! – твёрдо
сказал Шишкин, направив дуло в лоб бандита.
Пистолет был, несомненно, заряжен и
даже снят с предохранителя, потому что уголовник тут же выпрыгнул в открытую
дверь и, отвратительно сквернословя, скрылся в ночной тьме.
– Гони! – велел Саша водителю, опуская
оружие.
Тот сразу закрыл дверь, и автобус
тронулся.
– Бумажники, деньги надо было у него
забрать! – Кирилл возбуждённо стал выговаривать Саше, когда автобус немного
отъехал от места происшествия.
Однако Шаховского никто не поддержал.
Сёстры обступили Сашу, вытирали ему кровь платочками, радостно щебетали и
благодарили за избавление. Руфь сидела рядом с брошенным на сидение пистолетом
и, закрыв лицо руками, плакала.
– Молодец, парень! – радостно крикнул
водитель, заглядывая в салон. – Куда теперь ехать, в милицию?
Все посмотрели на Сашу. Тот, хотя был
тоже взволнован, рассудительно ответил:
– Нет, не надо… Никто, слава Богу,
серьёзно не пострадал, так что и с милицией нам лучше лишний раз не
встречаться. А пистолет выбросим в реку, когда будем переезжать через мост.
– Хорошо, как скажешь, – согласился
водитель. – Только я ночью больше не подвожу, здоровее буду!
Вскоре подъехали к мосту, где с облегчением
бросили пистолет в воду, договорившись оставить это неприятное происшествие в
тайне. В церкви, конечно, всё равно о мужественном поступке Саши все узнали (ведь
сразу несколько сестёр были свидетелями), однако до милиции дело не дошло.
Вот такой молодёжный вечер о ненасилии
однажды вышел. Так уж Господь всех рассудил. Чудны дела Его и пути –
непостижимы!
– Здравствуйте, здесь пятое место?
– Да.
Худенький старичок-пастор,
запыхавшись, переступил порог и снял плащ. Поезд тут же тронулся, продолжив
свой путь на Москву.
– Едва успел, слава Господу!
– Бывает.
Единственный сосед в купе явно не
отличался разговорчивостью.
– Вот сейчас разложу вещи и будем чай
пить!
– Гм.
Пастор окинул беглым взглядом своего попутчика:
относительно молод, интеллигентная внешность, читает толстый журнал.
– Темнеет как быстро! Осень – очей
очарованье, однако дожди льют и льют...
– Да уж.
Пастор выложил на столик часть
приготовленных в дорогу продуктов и отдельно положил Библию с большим
позолоченным крестом на обложке. Сосед краем глаза увидел её и недоумённо повёл
плечами.
– Не желаете чаю? – заботливо спросил
пастор, открывая старенький термос. – Здесь вас таким не напоят, моя супруга
заваривает его с какими-то чудесными травами...
– Нет, спасибо, – сдержанно отозвался
попутчик.
Пастор, что-то мурлыча под нос, налил
себе чаю, развернул бутерброды, порезал перочинным ножом овощи.
– Божьи произведения земли, – сказал
он, кивая на огурцы с помидорами, и улыбнулся собственным мыслям, – милость
свыше к нам, грешным!
Сосед по купе дипломатично промолчал,
хотя внутри его уже зрел протест против назойливого старика.
– Я помолюсь коротко, если вы не
против?
– Мне всё равно.
Пастор закрыл
глаза и несколько восторженно призвал Божье благословение: на предстоящий путь,
машинистов, ведущих состав, их руки, «крепко держащие штурвал», а также поблагодарил за пищу, дарованную Господом
«на сей день». Упомянут в молитве был и сосед по купе. Когда пастор, наконец,
открыл глаза, то увидел направленный на него недружелюбный взгляд. Сосед
отложил в сторону журнал, снял очки и теперь нервно теребил их в руках.
– Меня зовут Андрей Васильевич, а как
ваше имя? – попытался загладить свою вину пастор.
– Руслан Калимович, – автоматически
ответил попутчик и затем раздражённо добавил. – И не могли бы вы держать свои
религиозные убеждения при себе?
– Да-да, конечно, – согласился Андрей
Васильевич, – прошу прощения, если огорчил вас.
Руслан Калимович помедлил, взвешивая,
вернуться ли ему к чтению скучноватой статьи или пуститься в заведомо
безнадежную дискуссию со старцем.
– Дело не в огорчении, – наконец, не в
силах совладать с собой, продолжил он, – дело в том, что у нас целая страна на
глазах разрушается и разваливается на части из-за того, что народ занимается не
своим делом: инженеры торгуют на рынках тряпками, аграрии забросили деревню и
подались в политику, рабочие философствуют... Вот вы, например, по
специальности кто?
– Бóльшую часть жизни я проработал
слесарем в автопарке, – признался Андрей Васильевич, – а теперь вот – пастор
протестантской общины...
– Вот видите! – разгорячился Руслан
Калимович. – И вы туда же. Проповедуете о Христе, наверное. А откуда вы знаете,
жил ли Он вообще когда-нибудь? Вы что, историк, специалист по Ближнему Востоку?
– Нет, – подтвердил Андрей Васильевич.
– Тогда, может быть, духовную
семинарию окончили?
– В советское время для нас это было
невозможно, к сожалению.
– Так как же вы осмеливаетесь судить о
вещах, в которых, похоже, сами несведущи! И чему можете после этого научить
других?
– С одной стороны, вы, конечно,
правы... – согласился Андрей Васильевич.
– Я прав со всех сторон! – категорично
оборвал его Руслан Калимович. – Каждый должен заниматься своим делом. Профессионально!
Тогда и страна у нас будет богатой и процветающей.
– Хорошо, – не стал спорить Андрей
Васильевич, – а можно поинтересоваться, кто вы по профессии?
– Со мной как раз всё в порядке, я
физик и занимаюсь исключительно физикой, доктор наук.
– Замечательно. Хотя, конечно, тогда
мне вас едва ли переубедить...
– А вы попробуйте, дорога длинная!
Если вам, конечно, есть что сказать по существу.
Глаза Руслана Калимовича потеплели.
Когда оппонент повержен несокрушимой логикой твоих утверждений, его становится немного
жаль. Всего-то неграмотный старик сидел перед ним.
Андрей Васильевич, однако, не
производил впечатления человека, готового сдать свои позиции. Он попробовал на
вкус чай, с улыбкой добавил в него сахара и затем со старческим энтузиазмом
продолжил беседу.
– Когда я просыпаюсь утром, дорогой
друг, и открываю окно, то свежий ветер наполняет мою комнату, и тогда я всем
существом чувствую, что это Господь приветствует меня! Я слышу, как во дворе на
деревьях щебечут птицы, и понимаю, что они не беспричинно шумят, но так стараются
изо всех сил прославить Творца своего. В небесах сияет солнце, зажжённое Богом,
и обогревает всю землю... Неужели вы не видите этого? И когда я молюсь, то,
смею вас уверить, взываю не в пустоту, а ощущаю и слышу явственно ответ
Небесного Отца, и оттого моя душа наполняется великой радостью...
– Всё это лирика, извините, –
остановил восторженного собеседника Руслан Калимович, – есть ли у вас какие-то
более весомые аргументы?
Андрей Васильевич задумался. За окном
мелькали огни безвестного селения. Поезд несильно покачивало.
– Стало быть, доводы разума вас
убеждают более свидетельства душевного, так я понимаю?
– Совершенно верно.
– Ну что же, жил на земле две тысячи
лет назад наш Спаситель и Господь Иисус Христос, и было у Него двенадцать
учеников...
– Звучит, как начало у сказки... А
точно ли жил?
– Если бы вы, простите меня, дорогой
друг, интересовались не только физикой, то вам было бы известно, что и римские
историки, и еврейские раввины оставили свои свидетельства об Иисусе. Заметьте,
они не верили в Него как Сына Божьего, но написали о Нём.
– Предположим, что это так, –
снисходительно согласился Руслан Калимович, испытав, впрочем, некоторую
неловкость из-за пробела в своём образовании.
– Итак, жил на земле две тысячи лет назад
в Палестине, и от этого никуда не уйти, Господь Иисус, и было у Него двенадцать
апостолов...
– То есть учеников?
– Да, двенадцать учеников. И клялись
они Ему, говорит Евангелие, в своей любви и верности.
– А Иуда затем-таки предал...
– Прекрасно. А говорили, что только в
физике вы сведущи...
– Ну, это так – элементарные общие
знания.
– Хорошо, – продолжил Андрей
Васильевич, – а знаете ли вы, что десять из оставшихся одиннадцати апостолов (после
предательства Иуды Искариотского) вскоре мученически погибли в разных странах,
проповедуя весть о Христе? Об этом, кстати, тоже сообщают весьма древние
авторы...
– Не вижу здесь ничего удивительного,
фанатиков на земле хватало во все времена. Разве не так?
– Фанатиков? Вы сказали – фанатиков?
– Конечно, фанатиков. Разве умирать за
абстрактную и бездоказательную идею загробной жизни – это не фанатизм?
– Согласен: умирать за абстрактную и
бездоказательную идею загробной жизни – это фанатизм, – сказал Андрей
Васильевич и как ни в чём не бывало принялся пить чай.
Руслан Калимович недоумённо посмотрел
на старца: неужели это всё, что тот собирался сказать? Но вот пастор наконец
отставил кружку в сторону и столь же неожиданно вновь заговорил.
– Вы слыхали когда-нибудь о группе
людей, в которой более девяноста процентов участников приняли бы лютую смерть
за заведомую ложь и лишь один из них умер в старческой постели (впрочем, тоже
не отрекшись от своих убеждений)?
– Я думаю, – ответил Руслан Калимович
с улыбкой, – что такую группу людей совсем нетрудно представить: миллионы
безумцев в истории человечества отдали жизнь за свои фантазии...
– Не могли бы вы уточнить, пожалуйста,
кого имеете в виду? – попросил Андрей Васильевич.
– Разумеется: среди них были и
христиане, и мусульмане, и индусы... Да кто угодно, любые сектанты.
– О, я с вами полностью согласен!
Такое в истории бывало нередко.
– И что?
– А то, что мученичество за Христа
первых Его апостолов – это нечто совсем другое. Это не то же самое, что смерть
миллионов людей за веру в последующее время.
– Какая же разница? По-моему, это одно
и то же.
– Нет, не одно и то же, – загадочно
улыбнулся Андрей Васильевич и опять принялся пить чай.
Руслан Калимович раздражённо ждал. Он
не мог никак уловить логику собеседника, более того – он опасался, что никакой
логики не будет вовсе, и всё это только напрасная трата времени.
– Итак, в чём же разница? – напомнил
он вопрос пастору.
– А вот в чём, – допив чай в кружке,
продолжил старец: – апостолы лично знали Христа, а последующие мученики – как
бы поточнее выразиться – могли знать Его только в духовном смысле слова...
– И что из того? Я не понимаю.
– Ещё минуту терпения, и вам всё
станет ясно, поверьте мне!
– Я надеюсь на это...
– Когда целый отряд солдат пришёл
взять под стражу Христа в Гефсиманском саду, апостолы показали себя, увы, не с
лучшей стороны.
– Они испугались?
– Испугались – не то слово. Они в
страхе бежали, позорно оставив своего Учителя. И Пётр бежал – тот, кто говорил,
что даже если все от Него отрекутся, уж он-то останется верен. И даже Иоанн
бежал – любимый ученик Спасителя! И Симон Зелот – а зелоты были отчаянные
еврейские ребята тогда – бежал впереди всех... Да, все убоялись страхом великим
и бросились в разные стороны. Явно не за смелость Иисус избирал их в
апостолы...
– Я что-то начинаю понимать, –
просветлело лицо Руслана Калимовича, удовлетворённого тем, что в рассказе
пастора, наконец, почувствовалось какое-то подобие логики. – Хотя нет, ничего
не понимаю: почему же они потом стали такими смелыми, что, как вы говорите,
умерли за Христа?
– Вот вам, как учёному, я и хочу
задать этот вопрос: почему же апостолы столь сильно изменились?
– Я просто не имею достаточно данных,
чтобы проанализировать ситуацию, мне нужно изучить источники...
– Похвальное желание!
– Не обольщайтесь, я не стану этим
заниматься. У меня хватает проблем на работе.
– Хорошо, тогда я вам расскажу, к
какому выводу пришли другие учёные, исследовавшие жизнь апостолов.
– Я охотно выслушаю.
– Существует, по-видимому, только одно
разумное объяснение столь поразительной перемены в жизни апостолов.
– Какое?
– Они действительно увидели Иисуса
Христа, после Его распятия на кресте и смерти, – воскресшим и живым!
– Ах, вот какое объяснение! А я вас
уже было заслушался... – разочарованно протянул Руслан Калимович. – Одно
фантастическое предположение объясняете другим, ещё более фантастическим. Мне
это больше неинтересно.
– Ещё минуточку, я не всё сказал!
– Слушаю, но только «минуточку»...
– Апостолы Христа вовсе не были
фанатиками.
– Докажите это.
Андрей Васильевич с готовностью
раскрыл лежавшую на столе Библию и прочитал из Евангелия: «Фома же, один из двенадцати, называемый Близнец, не был тут с ними,
когда приходил Иисус. Другие ученики сказали ему: мы видели Господа. Но он
сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в
раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю...» (1)
– Допустим, Фома был разумным
человеком, – сказал Руслан Калимович, – а остальные?
– Но ведь и другие апостолы не были
легковерными! Библия говорит, что они даже и не надеялись на воскресение Христа
из мёртвых. Все ученики Иисуса прятались после Его смерти, опасаясь
преследований от иудеев.
– Почему же затем они стали такими
отважными?
– Как раз об этом я вас и спрашиваю!
– Хорошо, Андрей Васильевич, я
признаю, что вы меня запутали. Вопрос этот, похоже, тёмный и психологически неясный.
– Напротив, он прекрасно исследован и
ясен, как Божий день! В истории человечества неизвестно больше ни единого
случая, когда бы группа очевидцев в одиннадцать человек сговорилась между собой
умереть за несомненную им ложь (как если бы Христос не воскрес из мёртвых) и,
находясь вдали друг от друга, никто бы из них не дрогнул и не рассказал, как
всё было на самом деле. За живого – не умерли, но разбежались! Неужели бы пошли
на смерть за мёртвого?
– Как ни странно, ваша мысль звучит
довольно правдоподобно, – согласился Руслан Калимович, – похоже, вы интуитивно
нашли сильный аргумент в пользу христианства.
– О, это не я, всё сказанное мною было
хорошо известно еще в Древнем Риме!
– Занятно. Но ко мне-то это какое
имеет отношение? Я не историк. И не христианин.
Андрей Васильевич налил себе ещё чаю.
– Чай будете? – вновь спросил он
Руслана Калимовича.
– Давайте, – ответил тот.
Помолчали пару минут, попили чая.
– Ну как? – поинтересовался Андрей
Васильевич. – Нравится вам, как заваривает моя спутница жизни?
Руслан Калимович ответил не сразу,
мысли его были где-то далеко.
– Ах, чай? – спохватился он. – Чай
действительно превосходный – с религиозным ароматом!
– Так вот, – двинулся дальше Андрей
Васильевич, – я всё ещё только подхожу к тому вопросу, который вы задали в
начале нашего разговора. Каждый должен заниматься своим делом, быть
профессионалом… И что нам с вами до Иисуса Христа, если я слесарь, а вы физик?
– У вас замечательная память и вполне
научный склад ума! – одобрил Руслан Калимович. – Итак, какое мне дело до того,
что Христос две тысячи лет назад умер на кресте в Палестине, если я живу
сегодня и занимаюсь физикой?
– Это вопрос спасения вашей
бессмертной души…
– Спасибо за заботу, но нельзя ли
сказать это как-то понятнее? – улыбнулся Руслан Калимович.
– Вы болели когда-нибудь столь серьёзно,
что находились без сознания? – с участливым выражением лица неожиданно спросил
Андрей Васильевич.
– Думаю, что да.
– Давайте тогда представим ещё одну
фантастическую ситуацию (выражаясь вашим языком), чтобы скорее и проще
разрешить наше затруднение.
– Хорошо, гипотеза – это тоже научный
метод.
– Допустим, – взволнованным голосом
сказал Андрей Васильевич, – что в то время, когда вы тяжко болели и лежали без
сознания, в ваш дом ворвались лихие люди, забрали всё, что могли, а напоследок
решили вас убить – так, на всякий случай, чтобы не было свидетелей, вдруг вы
притворяетесь только, что без сознания! – и тут нашёлся некий жалостливый
человек, который за вас вступился, и тогда разбойники убили его вместо вас...
Проходит время, вы выздоравливаете. Ваши соседи, ставшие невольными свидетелями
тех событий (они видели всё через окно или слышали через тонкую перегородку),
пытаются рассказать, что случилось в доме, пока вы болели. А вы, представьте,
тогда им отвечаете: «Какое мне дело, кто хотел меня убить, и кто там за меня
умер. Я физик, и у меня нет времени на посторонние вещи»…
– Некорректное предположение! –
возмутился Руслан Калимович. – Если бы кто-то действительно умер за меня, я бы
нашёл время узнать об этом подробнее. Но причём здесь Христос? К тому же мой
дом – далеко не Палестина.
Андрей Васильевич вновь раскрыл свою
Библию и прочитал из неё торжественным голосом следующие слова:
«Бог
Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще
грешниками». (2)
«Христос
за всех умер». (3)
«Живу
верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня». (4)
– То есть вы хотите сказать, что
Христос умер за всех людей, включая меня? – спросил Руслан Калимович.
– Так говорит Библия, которая есть
Слово Божие. А потому вам следует самому каким-то образом откликнуться на ту
весть, которую донесли до нас очевидцы-апостолы: Господь Иисус умер лично за
вас и за меня, кем бы мы с вами по профессии ни были. Если же вы просто
отмахнетесь от этого вопроса, то как раз и окажетесь тем неблагодарным
человеком из моей фантастической истории, который ничего не захотел знать о
своём спасителе.
– Ловко у вас это получается, к самой
душе подбираетесь! – воскликнул Руслан Калимович. – Я уже вижу, что вы не столь
безобидный старичок, каким кажетесь с первого взгляда.
– Не уклоняйтесь от ответа, мой друг,
будьте учёным до конца!
– Что ж, ваши слова кажутся мне до
некоторой степени разумными, хотя, извините, и не убеждают вполне...
– Если Христос действительно умер за
всех, и за вас, и за меня, а затем подлинно воскрес из мёртвых (ведь апостолы
весьма преобразились, не правда ли?), то это означает, что Он истинно наш Бог!
И нам надлежит благодарить Его и каким-то образом служить Ему, чтобы не
предстать пред Ним после смерти, опять же, людьми неблагодарными.
– Ах, если бы всё это было так, как вы
говорите!..
За долгим разговором попутчики не
заметили, как подъехали к Москве. Небо над столицей уже просветлело, наступало
утро. На прощание пастор и учёный обменялись адресами и крепко пожали друг
другу руки. Затем, протиснувшись сквозь толпу на перроне, они направились в
огромный город.
_________________________
1.
Ин. 20.24–25.
2.
Рим. 5.8.
3.
2 Кор. 5.15.
4.
Гал. 2.20.
Церковное служение близилось
к концу. Боголюбивые местные жители восхищённо вслушивались в слова
заключительного песнопения, исполняемого приезжим хором, но некоторые из
присутствующих уже озабоченно поглядывали на часы.
– А теперь, братья и сёстры,
– сказал престарелый пресвитер, чьё лицо, казалось, светилось какой-то
изначальной внутренней добротой, – у нас с вами есть возможность на деле проявить
некоторые христианские добродетели… Вам понравились наши гости?
– Да! Очень! – зазвучало с
разных сторон.
В гостях у этой сельской
общины на юге Украины находилась группа одесских семинаристов, которые сегодня
много пели и проповедовали.
– А теперь пришла наша
очередь послужить, – продолжил седовласый пастырь. – Кто имеет возможность
принять на ночлег одного или нескольких братьев, пожалуйста, задержитесь, и мы
распределим их по домам.
– Пусть сначала немного
расскажут о себе, – предложил кто-то из общих рядов. – Откуда они, чем
занимаются, женатые или нет?..
Все засмеялись.
– Да, холостяки так просто
от нас не уедут, – с улыбкой подтвердил пресвитер, – невесты у нас
замечательные!
В следующую четверть часа
семинаристы по очереди изложили свои нехитрые биографии и сообщили о церквах,
направивших их учиться.
– Ну что ж, время позднее, –
в заключение сказал пресвитер, – разбирайте дорогих гостей!
Радушные сельчане тут же
обступили семинаристов. В оживлённом гуле голосов, как это часто бывает, первыми
приглашение получили понравившиеся всем проповедники и певцы, а также
«перспективные» (холостые) братья. Довольные, они уходили вместе с зажиточными
местными верующими и снисходительно улыбались остальным.
На Давида и Вениамина, двух
скромных студентов, неразлучных друзей, некоторое время никто не обращал
внимания. Давид был задумчивым и рассеянным молодым человеком. Даже сегодня,
рассказывая о себе, где-то в отдалённых уголках сознания он продолжал
осмысливать одну удивительную богословскую статью, прочитанную им накануне.
Поэтому начало его краткой автобиографии прозвучало приблизительно так: «Меня
зовут Давид. Мне двадцать два года… (пауза,
и затем со вздохом) Да, уже двадцать два года…»
– Кажется, мы зря с тобой
признались, что женаты, – огорчённо шепнул ему на ухо Веня, тоже очень
интеллигентный юноша.
Впервые со дня свадьбы
Вениамин разглядывал своё обручальное кольцо со смешанным, не вполне радостным
чувством.
– Ничего, возьмёт и нас
какая-нибудь благочестивая старушка! – улыбнулся Давид.
В последнее время он
увлечённо изучал греческий язык и, похоже, даже сейчас невозмутимо повторял про
себя спряжение какого-то глагола. Едва слышное бормотание и характерное
покачивание головой выдавали это его тайное занятие.
– Старушка? – грустно повторил
Веня. – И придётся нам тогда вместо доброго ужина туже затянуть пояса…
И только он это сказал, как
к друзьям действительно подошла худощавая, ничем не примечательная на вид
старица.
– Пойдёмте ко мне, хлопчики!
– с заботливой улыбкой пригласила их она. – Меня зовут Оксана Петровна, я здесь
недалеко живу…
Не думавшие оказаться в
положении девиц на выданье, ожидающих хоть завалящего жениха, друзья охотно
согласились идти со старицей.
– Утром, в восемь часов,
сбор возле церкви! – напомнил им Алексей Иванович, студенческий декан и
руководитель группы.
Давид с Веней покорно
кивнули и двинулись за своей хозяйкой. Стояла поздняя осень. На улице было уже
довольно холодно. Лишь яркая луна да звёздное небо освещали тихо дремлющее село.
– Я давно хотела, чтобы
кто-нибудь из верующих заночевал у меня! – сообщила по дороге гостям
словоохотливая Оксана Петровна.
– Это желание доброе,
поощряемое в Святых Писаниях, – поддержал разговор Веня, осторожно ступая по
незнакомой дороге.
– Есть у меня одна особая
причина, братики… Ваши молитвы, быть может, меня поддержат.
После этих слов Оксана
Петровна просто и бесхитростно поведала историю, от которой у друзей-семинаристов
мороз пробежал по коже и душа ушла в пятки. Давид и Веня, испуганно
переглянувшись, подумали об одном: «И почему мы не остались ночевать в
церковной сторожке, около алтарей Божьих?..»
Оказывается, их радушной
хозяйке пришлось претерпеть в жизни много бед. После выхода на пенсию в начале
1990-х годов она каким-то образом вдруг сделалась известной на всю округу
знахаркой. К ней непрерывным потоком ехали самые разные люди. Но вот однажды,
услышав в церкви строгую проповедь о Божьем осуждении чародейства и колдовства,
новоиспечённая знахарка убоялась страхом великим и раскаялась в своём грехе.
Однако прежние занятия её уже так просто не отпускали. Даже после прекращения
«лечения всех болезней» в доме Оксаны Петровны оставался нечистый дух (как она его определяла), который время от времени
опрокидывал предметы, пугающе стучал, щёлкал и вздыхал, отравляя тем самым жизнь
одинокой хозяйки. И вот теперь она простодушно желала, чтобы кто-то из сильных
в вере христиан провёл ночь в её доме…
– Надо бы вам, сестра,
обратиться к пресвитеру, чтобы он как-нибудь пришёл и основательно освятил ваше
жилище, – Давид мягко начал увещевать Оксану Петровну.
– Ничего, ничего… а вот уже
и пришли! – пропустила его слова мимо ушей старица и подвела друзей к довольно
мрачному дому, одиноко стоявшему на пустыре. – Сейчас повечеряем, помолимся и
ляжете отдыхать.
Затаив дыхание, друзья робко
вошли внутрь, миновали небольшие сени и оказались в какой-то комнате. Щёлкнул
выключатель, и тусклая электрическая лампочка осветила убогую обстановку.
– Снимайте куртки! Вот здесь
я вам сейчас и накрою стол, – сказала Оксана Петровна и сразу ушла в другую
комнату.
– Ты хочешь есть? – спросил
Давид Веню.
– Нет! – взволнованно
ответил тот, расстёгивая куртку.
– Я тоже, но отказываться
неудобно…
Друзья сняли верхнюю одежду
и в ожидании хозяйки сели на табуретки. Та вскоре вышла к ним в домашнем халате
и суетливо стала выставлять на стол немудрёную деревенскую пищу: варёный
картофель, маринованные огурцы, домашний хлеб, чай... Гости тем временем помыли
руки, осторожно звеня рукомойником. Затем
все вместе встали на молитву.
Веня горячо и проникновенно
помолился вслух, на сей раз вкладывая особенно глубокий смысл в традиционную
благодарность Господу за хлеб насущный и охрану в ночи.
Хозяйка умилилась.
– Как хорошо, братики, что
вы меня посетили! У вас такие молитвы сильные, дай Бог вам здоровья!
Затем Оксана Петровна вновь куда-то
вышла, а друзья ужинали молча, глядя друг на друга широко раскрытыми глазами и
напряжённо вслушиваясь в каждый шорох в доме. В их памяти пробуждались забытые
детские страхи и расхожие поверья о нечистой силе.
– Надо же, к бывшей ведьме
попали! – обмирая сердцем, прошептал Веня.
– Это хорошо ещё, если к
бывшей! – едва слышно отозвался Давид.
– Покушали уже? – внезапно
появилась на пороге Оксана Петровна.
В неестественном освещении
её лицо казалось мертвенно бледным.
Друзья удивлённо посмотрели
на свои пустые тарелки: незаметно для себя они действительно уже всё съели.
– Пойдёмте со мной, я вам
постелила!
Семинаристы, беззвучно
вырывая друг у друга Библию, которая у них, к счастью, оказалась с собой (Веня
всегда её носил в небольшой сумке), прошли вслед за хозяйкой в дальнюю комнату.
– Вот здесь он каждую ночь и лютует, дух тот шумный,
про которого сказывала вам. Уж помолитесь покрепче, братики, чтобы он,
окаянный, ушёл из моего дома… Спокойной ночи!
С этими словами Оксана
Петровна плотно закрыла дверь, оставив семинаристов одних в едва освещённой
зловещей комнате. Упавшие духом от подобного гостеприимства друзья с опаской
оглядели своё пристанище на ночь. Старая мебель в комнате действительно была
кем-то вся переломана, поэтому гостям постелили на давно некрашеном полу.
– Что, она на нас опыты
собирается ставить? – негодовал Веня. – Мы с тобой нерукоположенные даже! Как
нам бороться с этой нечистью?
– Может, убежим через окно?
– предложил обычно хладнокровный Давид. – Но где тогда ночевать будем и как в
темноте отыщем церковь?
– Который теперь час? –
взволнованно спросил Веня.
Давид посмотрел на часы и
мрачно ответил:
– Без пяти минут двенадцать.
– Ну вот, сейчас начнётся…
Читал «Вия» Гоголя?
– Нет, но слышал, что там
гроб с ведьмой летал…
– Замолчи! Не надо им подсказывать, что делать.
Помолчали, недоверчиво
прислушиваясь к обманчивой тишине. Непонятно почему, но было действительно
жутко находиться в этой внешне заурядной комнате.
– Слушай, Веня, – наконец
сказал Давид, – я думаю, у нас с тобой есть только один выход.
– Какой? – с надеждой
спросил Веня.
– Вспомнить, что мы
христиане, помолиться, призвать на помощь имя Божье и по очереди читать всю
ночь Псалтирь!
Веня с жаром согласился.
Преклонив колени, друзья долго и усердно молились. Они взывали о небесной
защите и временами явственно чувствовали гнетущую тёмную силу, стеной
нависавшую над ними. Должно быть, многие неугодные Богу дела когда-то совершались
на этом месте...
Окончив молитву и стараясь
не смотреть в плохо освещённые углы комнаты, друзья раскрыли Псалтирь и с
упоением читали вслух до двух часов ночи. Дойдя до 90-го псалма, они
окончательно ободрились. Веня торжественно и важно водил пальцем по страницам Священного
Писания, и его сердце радостно отзывалось на каждое божественное слово:
Живущий под кровом
Всевышнего
под сенью Всемогущего
покоится.
Говорит Господу: «прибежище
моё
и защита моя, Бог мой, на
Которого я уповаю!»
Он избавит тебя от сети
ловца, от гибельной язвы.
Перьями Своими осенит тебя,
и под крыльями Его будешь
безопасен;
щит и ограждение – истина
Его.
Не убоишься ужасов в ночи,
стрелы,
летящей днём, язвы, ходящей
во мраке,
заразы, опустошающей в
полдень.
Падут подле тебя тысяча и
десять тысяч
одесную тебя; но к тебе не
приблизится.
Только смотреть будешь очами
твоими
и видеть возмездие
нечестивым.
Ибо ты сказал: «Господь –
упование моё»;
Всевышнего избрал ты
прибежищем твоим…
– Может, уже спать ляжем? –
сонным голосом спросил наконец Давид.
– Да, кажется, уже всю
нечисть изгнали, – согласился Веня.
Друзья храбро выключили свет
и легли в темноте. Где-то далеко пролаяла собака. Через окно в комнату тихо
струился серебристый лунный свет. Невыразимое ощущение присутствия Божьей
благодати переполняло юношеские сердца. Комната, ещё недавно казавшаяся мрачной
темницей, теперь словно просияла небесным светом. В ней можно было спокойно
отдыхать, и друзья скоро погрузились в сладкий сон. Впервые за много лет в этом
страшном доме на протяжении целой ночи ничто ни разу не щёлкнуло, не стукнуло,
не звякнуло…
«Истинно верующие люди
ночевали у меня сегодня!» – восхищённо делилась новостью с соседями на
следующий день Оксана Петровна…
А Давид и Веня в восемь утра, не вполне
выспавшиеся, но счастливые, были уже у церковной ограды.
В
конце мая 1986 года после двух лет срочной службы в пехоте рядовой Андрей
Решетников вместе с земляками из своего полка возвращался домой, в чудесный
украинский город N-ск.
Восемь парней, два года назад одновременно призванные на службу, теперь также вместе
ехали на поезде обратно. Пьянящий воздух свободы кружил голову: они были готовы
смеяться и действительно смеялись по любому поводу, знакомились с девушками в
вагоне, как водится – пили водку (впрочем, умеренно) и всю дорогу пели строевые
песни, веселя соседей.
Андрей
радовался вместе со всеми, хотя и не пил. Зная, что ему «вера не позволяет»,
сослуживцы не настаивали, но прагматично рассудили, что «им же больше
достанется».
Родная
земля встретила солдат не только хлебом-солью и сердечными объятиями близких,
но и хмурым взглядом полковника Прокопчука, начальника военкомата, к которому
они были приглашены в кабинет, когда через два дня пришли становиться на
воинский учёт.
–
Значит, так, хлопцы, – с первой же минуты разговора взял быка за рога
полковник. – Родина поручает вам ответственное задание, как только что
прошедшим школу мужества в Советской армии и наиболее физически подготовленным
военнослужащим. Слышали уже, наверное, что в Чернобыле, под Киевом, небольшая
авария произошла на местной электростанции? Так вот, месяц – полтора вам нужно
будет там ещё потрудиться... При современной технике это совершенно
безопасно... А потом уже на воинский учёт встанете и отправитесь по домам...
Так что даю вам ещё «три дня на разграбление города»: повидаться с семьёй,
попить горилки, к подружкам сходить, а затем в указанное время (повестки вам
сейчас выдадут) сбор здесь, в военкомате.
Так
неожиданно перед Андреем и его товарищами замаячила угроза продолжения военной
службы, по сути, на неопределённый срок. Что такое по-русски «месяц – полтора»,
солдаты хорошо понимали. Слухи о Чернобыльской АЭС уже ходили самые ужасные. И
потому неудивительно, что сослуживцы Андрея все как один проявили завидную
энергию, подключили имеющиеся в городе связи, мало-мальски влиятельных
родственников, и спустя три дня явились в военкомат со всевозможными справками
и ходатайствами, заверенными внушительными печатями и подписями. В
предъявленных бумагах сообщалось о многих уважительных причинах, по которым указанные
лица, к сожалению, в настоящее время не имеют никакой возможности участвовать в
ликвидации аварии в Чернобыле и просят перепоручить это ответственное дело
другим достойным товарищам...
И только
рядовой Решетников явился на сборный пункт без всяких справок, трогательно
попрощавшись с родителями, простыми верующими людьми, и предав вместе с ними в
молитве свой путь Богу. Удивился этому полковник Прокопчук, испытывавший в те
дни давление со всех сторон (его телефон звонил, не умолкая!) и вновь пригласил
Андрея к себе в кабинет.
– Ну
что, готов ещё немного послужить?
–
Готов, товарищ полковник.
– И
никого не просил освободить тебя от новой службы?
– А
мне и некого просить. Кроме Бога, конечно...
– Ах,
да! Ты же у нас верующий, – вспомнил полковник, – баптист, кажется?
– Так
точно.
– Вот
время настало, – горько сказал Прокопчук. – Родину некому защищать, кроме
сектантов... Иди, Решетников, и зови сюда свою команду!
Через пару
минут все восемь солдат, трезвые и взволнованные, уже сидели в кабинете в ожидании
своей участи. Из приоткрытого окна доносились громкие голоса и патриотическая
музыка – во дворе шла перекличка, там формировались ещё несколько команд
«чернобыльцев».
Прокопчук
медлил. Для пущего драматического эффекта он неторопливо и аккуратно сложил в одну
стопку все принесённые ему прошения и даже нежно разгладил их ладонью. После
чего вдруг разом схватил эти бумаги и, потрясая ими в воздухе, поднялся во весь
свой высоченный рост.
– Это
что такое? – грозно спросил полковник и, наслаждаясь произведённым на солдат впечатлением,
повторил ещё раз, погромче: – Это что такое, я спрашиваю?
Если
кто-то в своей жизни не нуждался в микрофоне или ином усилителе голоса, так это
полковник Прокопчук. Его гремящий бас, унаследованный, по-видимому, от
запорожских казаков, закалённый многолетним опытом командования, мгновенно
заполнил собой кабинет и, не вмещаясь в нём, с грохотом выплеснулся через окно
на улицу, побежал по длинным коридорам военкомата, пугая там подчинённых обоего
пола. Солдаты, понурив головы, молчали.
–
Уклоняетесь от службы? – продолжал распаляться полковник. – Хотите
дезертировать? Заступников себе ищете? В сталинские времена я бы вас...
В
общей сложности не более четверти часа продолжалась воспитательная беседа
мастера крепкого русского слова полковника Прокопчука. Можно сказать, что он
был по-военному немногословен. В заключение начальник военкомата демонстративно
разорвал все собранные солдатами бумаги и гневно закричал: «Все – в Чернобыль!
Все до одного! Я вас научу Родину любить!..»
Когда
подавленные солдаты, получив приказ строиться во дворе, покинули кабинет
Прокопчука, полковник неожиданно окликнул Решетникова. Андрею пришлось вернуться
и снова предстать перед суровым командиром.
Полковник,
расстегнув китель, курил.
– Во
втором окошке встанешь на воинский учёт, – спокойным голосом сказал он. – Я
сейчас позвоню туда... Можешь идти домой и благодарить Бога!
– Спасибо...
то есть: «есть»! – от неожиданности растерялся Андрей.
– А ты
что думал, товарищ полковник меньше тебя в Бога верует? – Прокопчук хитро
посмотрел на Решетникова. – Иди да не забудь: в церкви своей поставь за меня
все свечки, как полагается... Иди, пока не передумал!
Андрей
вышел из кабинета, восхищённо шепча: «Сердце
царя – в руке Господа, как потоки
вод: куда захочет, Он направляет его».*
Так нежданно-негаданно
«Родину защищать» на этот раз пришлось другим…
________________________
* Притч. 21.1.
Главная
страница | Начала веры
| Вероучение | История | Богословие
Образ жизни | Публицистика | Апологетика | Архив | Творчество | Церкви | Ссылки