РУССКОЕ БОГОИСКАТЕЛЬСТВО

Национальные корни евангельско-баптистского движения

Предисловие

Богоискательство, по идее, не является отличительной чертой именно русского народа, потому что, кажется, всем людям нужен Бог и многие ищут Его. Но на самом деле в России этот поиск особенно напряженный. Историк ЕХБ А.В. Карев указал на причины этого: “Можно с уверенностью сказать, что более благоприятной почвы для посева семян Евангелия трудно найти в истории христианства. Православие породило в русском народе великое богоискательство, какого не знал и не знает ни один народ мира. Православие покрыло русскую землю тысячами монастырей и скитов, в которых искали спасения своих душ около ста тысяч монахов и монахинь. Но одного не давало православие русскому народу — знания Библии. А пытливый ум богоискателя не может быть удовлетворен одним великолепием храма и службы в нем”.

Благовестие — это смертельная опасность для государственной церкви и вообще для любой церкви, претендующей на мирскую власть. Благовестие состоит в том, что через Деву Марию в мир пришел Сын Божий, наш Спаситель от грехов и вечной гибели, это весть людям о “спасении в прощении грехов их” (Лк. 1:77). Через Сына Божия нам открыт свободный вход в Царствие Его, через Него мы дерзаем обращаться прямо к Богу. Поэтому нам не нужны человеческие посредники и человеческие обряды, все это жречество и язычество, а для нас во Христе свет воссиял, и мы познали, что Великий Бог — это Отец наш, любящий миловать. Центр послания Библии — это личные отношения между Богом и Его творением. Это простое отношение все меняет в жизни человека. Душа человека томится, желая найти то же самое, что жаждал найти в свое время Мартин Лютер: он хотел найти милостивого Бога! Ему говорили о Боге грозном и карающем, взыскивающем за каждый проступок. Святость представлялась недостижимой. Ему нужен был милостивый Бог, тварь вопияла к Творцу!

То же самое происходило в русском народе, но у нас не было, как мы увидим, Библий для народа, не было евангельского учения о церквах, и оттого было много самоспасающихся разными подвигами, от столпничества до зарывания живьем в землю, от самораспятий до изнурительного монашества и послушничества... Иными словами, происходило убиение плоти, а зло находилось в сердце.

Между тем “Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы”.

Когда в России XIX—XX веков началось духовное пробуждение, епископ Алексий писал: “Если южнорусская штунда явление самобытное, исходящее из глубины народного духа, — и есть продукт самостоятельного его творчества, то борьба с ней представляется делом в высшей степени серьезным и трудным. Если же это явление случайное, привнесенное в народ извне, то и борьба с ним значительно облегчается...”

Некоторые особенности принятия христианства на Руси

Русская христианская история имеет целый ряд особенностей, знание которых может пролить свет и на некоторые стороны современной истории нашей страны, потому что именно характер веры определяет жизнь как отдельного человека, так и всего государства.

В 988 году произошло крещение в Киеве, а затем христианство распространилось и в других городах. Сейчас мы постараемся посмотреть на происшедшее с точки зрения основных мировых событий, которые сначала разделили Римскую империю на Западную и Восточную, а затем уничтожили восточную ее часть. Без понимания этих фактов нельзя понять ни особенностей развития России, ни ее отличия от Запада, ни того совершенно неожиданного поворота в мировой истории, который связан с крещением Руси.

Итак, вспомним, как римский император Константин, придя к власти в 313 году, положил конец преследованиям христиан, а вскоре сделал христианство государственной религией. Известно мнение историков церкви, что никакие гонения при Нероне, Траяне, Деции, Диоклетиане не принесли церкви столько горя и страданий, как признание христианства государственной религией. До этого церковь была в мире, а с этого момента мир вошел в церковь.

К тому времени, когда князь Владимир, креститель Киевской Руси, решил принять христианство как государственную религию, христианский мир был уже разделен на две части: западную и восточную. Запад был очень активен и успешен в миссионерской деятельности:

А для славян один святой Константин (Кирилл) и письмена создал, и книги перевел за немногие годы, а они — многие и за много лет: семеро их создали письмена, а семьдесят — перевод. И потому еще славянские письмена более святы, что создал их святой муж, а греческие — язычники, эллины.

Такое знание, братья, дал Бог славянам, а Ему и слава, и честь, и власть ныне, и присно, и во веки веков. Аминь”.

Братья прекрасно знали оба языка: и греческий, и славянский; в Солуни (Фессалонике) они были окружены славянским населением. Затем, приехав в Моравию, они учли основу местных говоров, а также особенности языка южнославянских земель. В переводе Евангелий, Деяний апостолов и Псалтири они смогли передать все оттенки смысла греческого оригинала. Ценность труда братьев была еще и в том, что они ориентировались не на западное или восточное христианство, а на первохристианство. Их переводы означали не просто возникновение литературного языка славян, а его сложение уже сразу в тех зрелых, развитых формах, которые вырабатывались в греческом тексте оригиналов как результат многовекового литературного развития. Братья смотрели на свой труд как на подвижничество, служение Богу. Иначе они и не смогли бы его совершить! Ведь они шли против постановления католической церкви, гласившего, что Священное Писание можно излагать только на тех языках, на которых была сделана надпись на кресте Христовом: еврейском, латинском и греческом. Но братья были убеждены в обратном: “Не идет ли дождь от Бога равно на всех? Или солнце. И как же не стыдно вам учить только на трех языках, а прочим всем племенам быть слепыми и глухими?!”

Под влиянием послании апостола Павла, которого он называл “великим учителем народов”, Кирилл избрал делом своей жизни проповедь христианского учения людям, не знающим его, чтобы- и для них открылась дверь спасения. Он строго писал своему более созерцательному брату: “Ты же очень возлюбил Гору (Афонский монастырь), но не смей ради Горы оставить свое учительство, ибо чем иным ты можешь лучше достигнуть спасения?”

Впоследствии, уже после смерти Кирилла (он умер, когда ему было всего 43 года), Рим признает Мефодия “еретиком” за его славянскую азбуку, и по навету раздраженных германских баронов Мефодий будет заключен в темницу.

Особенно жестокие гонения претерпели ученики Кирилла и Мефодия. Их, избитых, изгнали из пределов Моравии, в Болгарию, где они были приняты с восторгом как просветители славян. В Болгарии до сих пор самым большим национальным праздником является праздник Кирилла и Мефодия — День начала славянской письменности и славянской независимости. Через Болгарию переводы пришли в Киевскую Русь.

Таким образом, благодаря существованию славянских переводов Писания, благодаря самоотверженному труду и верности благословенных братьев христианство в Россию пришло на народном, понятном для всех языке. Этот факт невозможно переоценить. Достаточно сказать, что все другие народы получили Евангелие на родном языке только в эпоху Реформации либо незадолго перед ней:

• английский перевод Виклифа — в 1380 году;
• перевод на чешский язык Яна Гуса — в 1400 году;
• перевод Лютера на немецкий — после 1520 года.

Отсюда следует несколько очень интересных и необычных выводов.

Сколько стоило тогда Евангелие? Исследователи, учитывая стоимость телячьей кожи, переписывание, украшение, учитывая время, потраченное на этот труд, пришли к выводу, что это была примерно цена одной коровы. Дорого, но возможно приобрести!

А сейчас рассмотрим, какие именно группы населения восприняли евангельское послание.

Осмысление Евангельского послания в Киевской Руси после ее крещения

С принятием христианства на Русь хлынуло огромное количество новых идей, понятий — фактически это была вся тысячелетняя греко-византийская культура. Переводы Евангелий, Псалтири, Деяний апостолов, Посланий, как уже говорилось выше, означали не просто возникновение литературного языка славян, но его сложение уже сразу в тех зрелых, развитых формах, которые вырабатывались в греческом тексте оригиналов веками.

Осмысление славянского перевода Писаний продолжалось столетиями, но началось оно сразу же после крещения. Весь этот процесс трудно себе даже представить:

“Вы — соль мира”. Слово “слуга” имело низкое значение, но в Евангелии оно наполнилось высоким смыслом, потому что Сам Христос Господь называет Себя “слугою”; появились и новые слова с неожиданным значением — “прелюбодеяние”, которое означало буквально “переступить через любовь”. Само слово “любовь” подверглось переосмыслению — “любовь к Богу”. Слово “тайна” означало колдовство, но в Евангелии оно получило значение откровения духовных истин. Это мы только приоткрываем завесу над тем, что должно было происходить в умах и сердцах той массы людей, чье сознание восприняло весть о Божьем спасении.

С самого начала этот процесс освоения и осмысления пошел в двух направлениях: мистическом и рационалистическом, как освоение мистической церковной обрядности и как осмысление Писаний, потому что и церковное устройство, и славянский перевод Писаний пришли к нам почти одновременно.

• идея о вселенской видимой церкви, состоящей из епископов;
• вера в то, что таинства магическим образом сами в себе имеют преображающую благодать;
• образование особого класса духовенства, которое только и могло эти таинства преподавать.

Итак, Киевская Русь восприняла все церковное устройство от греков, а также и греческое богословие. Ее иерархами вначале были греки. Убранство церквей, иконопись — все было по греческому образцу. Это был мистический путь освоения Евангелия — через обряды, таинства, созерцание и поклонение невидимому, непознаваемому Богу через видимые изображения святых, а также освоение Писаний через творения отцов церкви, чьи произведения считались “ключом” к Священному Писанию.

Одновременно с освоением церковной традиции шла и другая линия — рационалистического осмысления Писаний, которые были доступны и переведены на тогдашний народный язык. По счастью, в Киевской Руси был целый ряд великих князей, которые всеми силами поощряли и церковное строительство, и дело образования при церквах, и благоговейное отношение к “книжному учению” — так в то время называли изучение Писаний. Развлекательной литературы тогда не существовало, слишком тяжел был труд переписчиков, чтобы тратить его на что-либо иное, чем “ученье”, святое и богоугодное.

Он же создал первый русский свод законов — “Русскую правду”, где впервые рассматривал холопа как человека, с которым нужно обращаться по-человечески и отвечать за свое отношение к нему. Именно при Ярославе Мудром появился первый русский митрополит — митрополит киевский Иларион. При нем же был построен знаменитый Софийский собор (1051 год), копия собора в Константинополе, того самого, о котором император Юстиниан, построивший его, воскликнул: “О Соломон! Я превзошел тебя!” (середина VI века). При освящении Софийского собора митрополит Иларион произнес свою проповедь, оставшуюся на века в памяти людей, — “Слово о Законе и Благодати”; мы еще вернемся к разговору о нем.

С временем правления Владимира Мономаха связано творчество выдающихся религиозных мыслителей — Климента Смолятича и Кирилла Туровского, которые положили начало рационалистической традиции в богословии на Руси. Они были единомышленниками князя, и о них речь пойдет ниже.

Хотя мы и отмечаем наличие двух направлений в богословии Киевской Руси — мистического и рационального, между ними в то время не было резкого разделения. Все только образовывалось! Церковь еще не была в строгом смысле ни единой, ни государственной — православие черниговское отличалось от православия владимирского, а оба они — от киевского; многие так называемые “рационалисты” были служителями церкви. Монастыри наряду с привязанностью к христианской медитации — исихазму были в то же время центрами обучения и науки, своеобразными академиями того времени.

Бескомпромиссность, правдивость, деятельность были характерными чертами миссионерской деятельности первых христианских проповедников, именующихся в летописях и церковной истории “святыми”; это, например, основатели Киево-Печерской лавры Антоний и Феодосии. Церковь учила быть милостивыми без лицеприятия: “Милостив же будь, христолюбец, не только со своими домочадцами, но и с чужими, и если видишь нагого, одень его, и если голодного или находящегося в беде, помоги такому. И если такой будет иной веры, "еретик" и латинянин (т.е. католик), любому помоги и от бед избавь, тогда воздаяния от Бога не лишишься; Бог ведь Сам всех питает, и поганых так же, как и христиан”.

Во внутренние нарождающиеся проблемы церкви мы сможем заглянуть, внимательно вчитываясь в произведения христианских мыслителей, богословов того времени, о них речь пойдет ниже.

Мы уже говорили о том, что принятие христианства на Руси означало одновременно принятие византийского обрядового, исторически сложившегося богослужения и принятие Евангелия и Библии на славянском, понятном народу, языке и что Слово Божие нашло благодарную почву в сердцах великих русских князей, которые, сами услаждаясь новым учением, ревностно его распространяли. Другой благодарной почвой были сердца определенной части православного духовенства; этих людей у нас называют “мыслителями”, но они, в сущности, являются нашими первыми евангельскими богословами, стремящимися освоить, осмыслить хлынувшую на Русь благодать Божию, весть о спасении людей через веру в Сына Божия.

Самым замечательным памятником переворота в сердцах и умах русских людей является “Слово о законе и благодати” киевского митрополита Илариона, первого русского, а не греческого митрополита. Как мы уже говорили, его “Слово” было приурочено ко дню освящения Софийского храма в Киеве в 1051 году при князе Ярославе Мудром. “Слово” направлено против ветхозаветного мышления византийской церкви и вообще против византинизма. “Вера — от Бога, а не от греков!” — утверждает Иларион независимость и самобытность возникшего на Руси христианства. Он указывает, что закон не спасает: это утверждение предостерегает русскую православную церковь против воспринятой ею ветхозаветности богослужения, которое хотя и было ближе и понятнее русским язычникам, вело к реабилитации язычества, обмирщению и оязычиванию христианства: в Ветхом Завете не утверждалась загробная жизнь, зато говорилось о земном благополучии, знамениях и чудесах. Народ обратился не ко Христу, а к закону — детоводителю и к материальной пользе торжественного богослужения.

Иларион ярко, образно показывает, насколько благодать выше закона: Бог посетил Россию, открыл ей Свое Слово и Свой Новый Завет. “Истина выше пользы, — утверждает Иларион, — Новый Завет выше Ветхого, благодать выше закона. Закон веселит нас явным (земным) и призывает нас к совершенствованию, а Благодать дает спасение”.

Другой важнейшей темой “Слова” является то, что мы сейчас называем возрождением человека: “Любой человек может быть причастником Божества!” Иларион утверждает всемирность благодати, рождающей нового человека с новыми идеями о назначении и ценности человека.

И наконец, Иларион говорит, что христианство не должно быть средством порабощения человека: человек должен быть свободен и от религиозного гнета! Иларион видит молодую страну озаренной солнцем благодати, и из его сердца изливается молитва: “Боже, мы все овцы Твоей пажити!”

Иларион был крупнейшим мыслителем и публицистом. Помимо “Слова”, ему принадлежат “Сказание о первых мучениках-варягах”, “Рассказ о крещении княгини Ольги”, т.е. именно с него началось развитие русской летописи. Он является зачинателем осмысления истории в отечественной культуре. Его “Слово о законе и благодати” — евангельское учение. В нем нет ни пессимизма, ни аскетизма, ни монашеского духа, ни “суксессии” (преемства) — его взгляды противоположны богословию греческого православия с его мистицизмом, законничеством и ветхозаветностью.

Илариона можно сравнить с Августином (IV век). В его “Слове” та же тоска по божественному свету, та же радость от настоящего и надежда на будущее. У него такое же историческое мышление, как у Августина: история имеет цель, находящуюся за пределами земной жизни, и сущность истории — торжество Божественного Разума над тьмой невежества.

Иларион утверждал, что пастырю должно не только учить, но и самому жить так, как учишь. Он сформулировал отношение церкви к власти: нужно быть и вассалом, и духовником! То есть подчиняться в вопросах земных и быть советником в вопросах духовных.

Произведение Илариона и он сам оказались в одиночестве, сильно опередив свое время. Языческая религиозность, будучи обрядной, усваивала и христианство, главным образом, со стороны обряда, поэтому Ветхий Завет и закон усваивались лучше. Церковь подчеркивала Божественность Христа, оставляя в тени Его человечность. Это давало ей право на исключительное положение посредника между Богом и человеком. Да и весь культ почитания икон и святых родился из необходимости иметь такого ходатая и заступника, каким в Евангелии является Сын Человеческий Иисус Христос.

Произведение Илариона очень симптоматично: оно указывает, что в Киевской Руси существовало евангельское понимание спасения. При всем своем одиночестве Иларион не был единственным человеком с подобным пониманием, иначе его произведение не было бы наполнено такой радостью от того, что “Бог не допустил до конца пребывать в идольском мраке, не дал погибнуть в служении бесам” и что “чужими были, а людьми Божьими назвались, врагами были, а сынами прозвались” и “слово евангельское землю нашу озарило”. “Пойте Богу нашему! ”

Их творчество выглядит особенно разительно на фоне монашества того времени. В XII веке уже большое развитие получили монастыри, и их религиозное направление было, в противоположность рационалистическому, мистическим. Печерский монастырь был основан в 1036 году Антонием, который построил для себя и 12 братьев скит, через 40 лет превратившийся в монастырь с сотней монахов в нем. Его сподвижником был Феодосии (умер в 1074 году) — идеал христианского праведника, человек, который имел большое влияние не только на народ, но и на князей, заражая всех жаждой благочестивой жизни, самоотверженной, аскетичной и самоуглубленной.

Монахи ощущали себя народом избранным, далеким от мирской жизни. Среди них особенным признанием пользовался исихазм (афонский мистицизм) — самоуглубление, безмолвие, “забвение низших, тайное ведение высших”. Монастыри стремились к изоляции от государства и к полному разрыву с Западом и его философией, особенно после -“великой схизмы” 1054 года (раскола единой католической церкви на православную и католическую). Они опирались на слова одного из отцов церкви: “У христиан таинство Боговедения не в мудрости человеческих умствований, но в силе благодатной веры” (Святой Афанасий).

И вот на этом фоне появляются рационалистические произведения, отстаивающие право мыслить, изучать Писания и быть полезными людям.

“Изборник Иоанна” (1076 год), непопулярный у монахов, выступал против аскетизма и ратовал за добрые дела, указывая на слова Христа: “Бремя Мое легко”. Вера обязывает служить людям, а не уходить от них. Начало добрых дел — в “почитании книжном”. Надо любить людей и не считать плоть греховной, и мир тоже не греховен, это творение Божие. А зло — в сердце человека. Греховен не мир, а стяжательство людей.

Эти идеи “Изборника Иоанна” впоследствии отразятся в “Поучении” Владимира Мономаха и дойдут до Григория Сковороды, христианского просветителя и философа XVIII века.

Идеи рационалистов произвели переворот в религиозном мышлении Киевской Руси. В этой же традиции протекало творчество Климента Смолятича (1147 — 1154 годы), митрополита из схимников. О нем писали: “И бысть книжник и философ так, якоже в Русской земли не бяшеть”. Надо иметь в виду, что философом тогда называли человека, который в своих рассуждениях руководствуется логикой. Климент Смолятич защищал право использовать разум: познание мира — это ступень к Богу; Бог хочет, чтобы человек познавал Его в творении, это Он дал человеку и разум, и чувства. Такое заявление противоречило всей мистической печерской теологии.

Однако Климент Смолятич вовсе не отказывался от мистического пути богопознания. Он признавал, что существуют два способа познания: благодатное боговедение через откровение и “приточное” познание, т.е. через разумное толкование божественных заповедей, как и Христос толковал притчи.

Самой крупной фигурой рационалистического направления в православном богословии при Владимире Мономахе стал Кирилл Туровский (1130 — 1182 годы). Его жизнь и деятельность можно разделить на два периода — столпничество и епископство. В первый период он полностью разделял мистические взгляды, а во второй стал искать моральные критерии жизни человека. Его занимали следующие проблемы:

1. Божественное и человеческое во Христе. В своем “Слове о расслабленном” Кирилл Туровский говорит о том, что все творение Божие прекрасно и назначено в услужение человеку. Поэтому приятие мира, любовь к нему не противоречат божественному замыслу. Вочеловечение Бога — это акт божественного служения человечеству! Бог пришел, чтобы избавить человека от духовного недуга, даровав ему истину. Но, открывая путь к истине, Христос не отнимает свободу воли. Таким образом, Кирилл пересматривает свои прежние “столпнические” взгляды, основанные именно на неприятии мира и бегстве от него.
2. Путь спасения. “Человеческие помыслы, — говорит Кирилл, — не пронизанные духовным началом, грешны и недобродетельны. Вера во Христа дает им новое основание жизни: благодаря ей они не только очищаются, но и преобразуют естество человека, его земное, плотское существование”. “Земля же естества нашего, аки семя Божие приемша, и страхом его болящи присно, дух спасения ражает”. Здесь речь идет не о чем ином, как о возрождении человека от Слова Божия.
3. Вера и разум. “Познавай, веруя”. Кирилл Туровский вводит понятие “стройного разума”, когда разум соединен с верой. “Не слишком доверяйся разуму”, — говорит Писание, но и Слово Божие без исследования не ясно. Кирилл Туровский разграничивает ум и разум: ум, предоставленный самому себе, легко забывает о разуме, о Боге. Поэтому его надо уравновесить верой.

Вероисповедание может быть оправдано логикой, т.е. веру можно не только исповедать, но и доказать ее разумность. Библия является источником всякого истинного знания.

Так на Руси была заложена и рационалистическая традиция. Вопрос соотношения веры и разума волновал и западных мыслителей. И на Западе, и на Востоке существовало одно стремление — поставить рационализм на службу веры (западные схоласты XIII века). Но была и разница: киевские мыслители выступали против влияния Византии, а западные упрочивали папство.

Итак, подытожим характерные черты мистического и рационалистического направлений в русском православном богословии.

Мистическое: непостижимость Бога, созерцательность, исихазм; таинство боговедения — не в мудрости человеческого умствования, а в силе благодатной веры (т.е. вера против разума); стремление к изоляции от государства, поддержка феодальной раздробленности, требование полного разрыва с Западом — “латинством”.

Рационалистическое: разум -дан от Бога, Бог хочет, чтобы человек Его познавал; вера обязывает служить людям, а не уединяться; “самовластие души” — свободная воля, державная сила души — ум; роль веры в том, чтобы дать новое основание человеческим помыслам (духовное вместо плотского) — в этом состоит спасение человеческой души; Библия является источником всякого истинного знания; человек верующий должен принимать активное участие в жизни.

Московское благочестие и евангельско-реформационные движения в Московском государстве XIV — XV веков

К XIV веку языческая Русь превратилась в “святую Русь” с новым центром — Москвой. Немалую роль в этом сыграли трагические для Руси нашествия кочевых народов, которые получили в нашей истории название “монголо-татарского ига” и продолжались почти 250 лет, с 1237 по 1480 годы. Именно эту эпоху мы сейчас и будем рассматривать, причем преимущественно с точки зрения судьбы христианства на Руси.

Все эти черты ярко выразились в личности Сергия Радонежского, который искал уединения, но незаметно для себя оказался вскоре в центре большого города, потому что уже тогда русский человек предпочитал не святость иметь, а святым поклоняться и около них селиться, чтобы Божье благоволение к святому попало бы и на их огороды и угодья. Чем ужаснее казалось нашествие, тем тщательнее русские люди стремились соблюдать обряды, посты, следовать установлениям церкви, которая приобретала все большую власть над их душами.

Московское благочестие — насквозь обрядовое. Обряд в церкви и обряд в доме, обрядовое чаепитие, обрядовое хождение в баню — все приобретало религиозное значение. А для святых подвижников обрядом стало изнурение плоти — трудом ли, постом или бдением. Религиозное значение приобретали и расширение границ Московского государства, и борьба за освобождение от татарского ига. Наряду с Москвой был и другой, более старинный и более культурный центр — Новгород, очень сильно отличавшийся от Москвы.

Новгород стал вольным городом с 1136 года, отделившись от Киева; он не пострадал ни от нашествий, ни от пожаров благодаря мудрой политике новгородского князя Александра Невского: Невский боролся со шведами и немцами, но дружил с татарами! Он не только исправно платил им дань, но даже предложил и с других князей ее собирать для татарского хана. Поэтому Новгород не горел и в нем сохранилась богатая библиотека христианской литературы; в Новгороде грамоту знали не только князья и бояре, но и простые люди, там существовало подобие самоуправления — вече; Новгород имел оживленную торговлю с Европой и Прибалтикой, связи с Литвой и Польшей. Его называли Господин Великий Новгород.

Стригольники выступили против установившегося на Руси “обрядоверия”, магизма обрядности, когда весь ее смысл состоял именно в ее непонятности, лишая человека способности думать о духовной жизни и искать действительного спасения от греха и погибели. Стригольники подчеркивали духовный смысл всех церковных таинств, раскрывая значение христианской веры в изменении жизни христианина. Их пастыри отличались высокой нравственностью, были красноречивы, бескорыстны и основывали свои взгляды на Писании. Сведения о них мы имеем весьма скудные, а влияние на всю историю евангельского движения чрезвычайно велико!

Их идеи живы и по сей день: отрицание церковной иерархии, обрядоверия, церковного стяжательства, т.е. всего того церковного устройства, которое было к нам перенесено из Византии. Стригольники утверждали евангельскую роль пастыря, нравственность христианской жизни и спасение по вере в Невидимого Бога, а не через обряд, призывая покаяться перед Богом, исповедоваться перед Ним, молиться Ему, т.е. иметь непосредственную связь с Творцом и Спасителем.

В 1375 году из Константинополя прибыл посланник от константинопольского патриарха Нила с грамотой против “еретиков-стригольников”, в помощь местному архиепископу Алексею. В 1376 году Карп и Никита вместе с тремя ближайшими сподвижниками были казнены — утоплены в реке Волхов. Все их “книжное учение” было истреблено, и казалось, со стригольниками покончено навсегда. Но через пятьдесят лет это движение возникло снова, причем в таких масштабах, что, по словам летописца, при расправе с ними “река не могла нести воды свои из-за обилия сброшенных с Волховского моста” стригольников. Движение стригольников еще ждет своих исследователей, которые смогли бы внимательно и любовно рассказать его историю, потому что оно самобытно и очень показательно для характеристики духовного состояния русского народа, о котором внешний наблюдатель может сказать только: “В духовной жизни России ничего не происходит. Там обрядовая спячка”. На самом же деле происходит многое, только не на официальном уровне!

Для наведения благочестия в Новгород был послан архиепископ Геннадий, человек сильный, решительный, богатый и уверенный в себе. Новгородские вольнодумцы его не признавали: московские иерархи вообще себя плохо чувствовали в Новгороде — у Новгорода были древние религиозные корни, как и у Киева; он сохранил свою богатую библиотеку, в нем сильно было чувство независимости, потому что не было того ужаса перед татарами, который отравил кровь многих поколений русичей.

Московское евангельское движение (а это было именно движение, захватившее широкие круги населения, даже сноха Ивана III — Елена Вольшанка принимала в нем участие) имело иные корни, иное направление, чем новгородское, но их намеренно объединили уничижительным названием “жидовствующих”. Между тем это была, может быть, самая сильная попытка изменить существующее состояние православной церкви, повернуть ее к евангельскому богословию и к духовным нуждам народа. И надежды эти не были эфемерными. Это было время эсхатологического ожидания — ожидания конца света в 1491 году.

“Ныне же и в домах, и на путях, и на торжищах иноци и мирстии, и вси сомняться, вси о вере пытают, и не от пророков... но от "еретиков"... и от проклятых на соборе”, — так писал Иосиф Волоцкий, настоятель Волоколамского монастыря, человек больших возможностей, ученый с железной волей. Вскоре он стал религиозным лидером. Новгородский архиепископ Геннадий пригласил его на помощь в борьбе с набирающим силу московско-новгородским реформационным движением.

Характерные черты этого движения — критика церковного предания и уверенность в том, что в вере нужно основываться на Писании, а не на предании, выступления против монашества и утверждение религии без посредников между Богом и человеком, а также призыв обратиться от церковной традиции к первоначальному пророчеству, т.е. “откровению”, как его называл Федор Курицын, считая его основным источником веры. Он писал о научающем пророчестве: “Наука преблаженна есть. Ею приходим в страх Божий, начало добродетелей, сим вооружается душа”.

Против этих идей выступил Иосиф Волоцкий в своем знаменитом произведении “Просветитель”, где он цитирует более сорока отцов церкви. Последние главы посвящены тому, какие меры принять против так называемых “еретиков”; Волоцкий требовал суровейшего закона — сжигать их заживо как врагов христианства.

У реформационного движения нашлись неожиданные защитники из самой монашеской среды. Все эти споры и инакомыслия вылились в судьбоносный собор 1504 года, решения которого сделали реформацию в России невозможной. Какие именно противоборствующие силы встретились на соборе и каковы были его решения — об этом речь пойдет ниже.

Предвозрождение на Руси в XVI веке

Пробуждение религиозной мысли в XV веке вызвало в следующем столетии пробуждение мысли и во всех других областях. XVI век — один из самых интересных в истории России: расцвет публицистики, начало книгопечатания и широких реформационных движений. Он начался знаменательным собором 1504 года, на котором противостали друг другу два разных религиозно-монастырских течения: иосифляне (Иосифо-Волоколамский монастырь) и нестяжатели (Кирилло-Белозерский монастырь). Спор шел фактически о жизни и смерти не только многих “еретиков” — вольнодумцев, но и самого христианства в России. Рассмотрим предпосылки этого собора и позиции его участников.

В XV веке Россия освободилась сначала от господства греческой церкви, Византии, а затем — от татарского ига. В 1453 году Византия пала под ударами турок, и с нею кончилось существование Восточной Римской империи. Центром православия стала Москва. В 1480 году произошло великое “стояние на Угре”, в результате которого армии Ивана III и татар разошлись в разные стороны, и иго кончилось в известном смысле мистическим образом, как и впоследствии у нас неоднократно происходило с другими формами “ига”. Общественное потрясение от этих событий вылилось в эсхатологическое ожидание “конца света” и московско-новгородское реформационное движение, которое было уничижительно прозвано ересью “жидовствующих”.

Главой этого движения был дьяк Федор Курицын, советник и друг Ивана III, имеющий большое влияние на царя и глубоко почитающий Священное Писание. Федор Курицын проповедовал обращение от церковной традиции к первоначальному “пророчеству”, или “откровению” Писаний и признание именно его основным источником религии, а также высоко поднял значение мудрости и образованности в духовной области. Он осуждал самоправедность “внешнего жительства” как фарисейство, утверждая наставление в вере через пророчество, т.е. Библию, и отрицал необходимость посредников между Богом и человеком. Федор Курицын был влиятельной фигурой при дворе Ивана III, и с этим движением нельзя было справиться, не устранив образованного дипломата, а тот твердо стоял за авторитет Библии, в делах же практических выступал против церковной иерархии, обрядовости и монашества как явлений не библейских. Таким образом, центром борьбы между реформаторами и охранителями старины стал вопрос об авторитете: что является авторитетом в вере?

Со стороны “охранителей” выступил Иосиф Волоцкий, настоятель Иосифо-Волоколамского монастыря. Идеалом, к которому он стремился и преуспел в этом, был суровый, хорошо организованный монастырь, с долгими службами и постами, тяжелым трудом, центр религиозной культуры, и при этом — богатый землевладелец.

Иосиф Волоцкий уважал сотрудничество с государством, очень помог Ивану III укрепить его власть, но противостал ему, когда тот покусился на монастырскую собственность.

Иосиф Волоцкий начал идейную борьбу с реформаторами; как упоминалось выше, написал против них свое знаменитое произведение “Просветитель”, где цитировал более сорока отцов церкви. Он считал, что Библию нельзя читать “своим разумом”, но необходимо руководствоваться толкованиями святых отцов. Он резко выступал против попыток знать Библию и размышлять над ней. Его ученики, иосифляне, так сформулировали воззрения своего учителя: “Всем страстям мати — мнение; мнение — второе падение”. Иосиф Волоцкий был уверен, что “Библия плодит ереси”, это его слова.

У реформаторов нашлись союзники. Это были нестяжатели, монахи Кирилло-Белозерского монастыря, во главе с наставником Нилом Сорским. История нестяжательства — одна из светлых страниц в истории отечественного православия. Несмотря на все старания иосифлян сделать свой монастырь центром религиозной жизни, духовности, светом для всей страны, таковым центром на многие годы стал Кирилло-Белозерский монастырь Нила Сорского, молитвенника, духовно мыслящего, кроткого и совершенно не честолюбивого человека. Иосиф Волоцкий слишком большое внимание уделял внешней стороне: службы, посты, изысканное пение, соблюдение обрядов и церемоний, а умственная молитва и духовное чтение оставались в пренебрежении. Иосифляне читали много и без разбора, считая Библию, творения отцов и канон одинаково святыми, препятствуя стремлению их различать, а также противясь попыткам простых людей читать Писания и размышлять над ними. Старец Артемий, из нестяжателей, иронически писал о православных епископах, “мнящих быти учителями” и учивших, что “грех простым людям чести Апостол и Евангелие”.

Само название “нестяжатели” раскрывает природу этого движения, идеалом которого является бедный монастырь, монахи, работающие своими руками и любящие глубокую, сосредоточенную молитву, почитающие изо всех книг Библию как единственный авторитет в делах веры. Именно этот последний факт привел их к убеждению, что “еретика” и вообще любого инакомыслящего нужно наставлять словом, нужно молиться за него.

Иосиф Волоцкий требовал, чтобы инакомыслящих сжигали заживо как врагов христианства. А Нил Сорский мечтал и верил, что сила молитвы, любви и наставления может преобразовать всю русскую жизнь. Он отказывался от всех высоких постов, которые предлагал ему Иван III, веря, что жизнь преобразуется изнутри, а не извне.

На соборе 1504 года встретились нестяжатели с иосифлянами, и победили последние. Чтобы казнить Федора Курицына, нужно было лишить его защиты царя. На Ивана III было оказано сильное религиозное давление, ему угрожали адом, и больной царь сдался, а вскоре и умер. Федор Курицын был сожжен, его единомышленников казнили, и с реформаторами, как казалось, было навсегда покончено.

Собор 1504 года оказался судьбоносным в истории России. На нем открыто торжествовало обрядовое христианство и были сформулированы его основные принципы, а именно: неприятие ни Библии, как Слова Божиего, ни права на ее исследование и обсуждение, ни людей, которые желали жить по Писанию. Этот собор сделал Реформацию в России невозможной. Он на несколько веков утвердил жесткую политику господствующей церкви по отношению к самостоятельному продумыванию и обдумыванию Писаний, к дискуссиям на религиозные темы и к свободомыслию. Спустя три века митрополит Амвросий подтвердит это же отношение к Библии: “Мистическое состояние Библии, т.е. непонятность языка ее есть необходимейшее для народа... которого под видом откровения нужно держать в ослеплении” (из его беседы с обер-прокурором Синода Яковлевым).

Вассиан Патрикеев взялся за основной труд своей жизни: создал новую “Кормчую” — книгу правил по церковно-монастырскому руководству в русле идей нестяжательства. Споры иосифлян и нестяжателей о природе монашества длились несколько лет, не прекращаясь, и в 1512 году московские власти решили обратиться в Афонский монастырь, греческий центр православной духовности, чтобы прислали им старца Савву для разрешения споров. Старец был болен, и лишь в 1518 году вместо него в Москву поехал Максим Грек как гость великого князя.

Максим собирался вернуться на Афон, но получил новые задания от князя; и тут над его головой стали собираться тучи: он потерял защиту князя, когда осудил его за развод с первой женой — Соломонией Сабуровой и второй брак с молоденькой Еленой Глинской. “Охранители старины” только того и ждали, они с великим подозрением относились ко всей деятельности Максима Грека и к внесению любых изменений в священные книги, которые тем и были для, них священны, что не подлежали ни изучению, ни осмыслению, ни вообще пониманию. Они обвинили Максима Грека в том, что тот “огласил в народе словено-русские книги неисправными... и опорочивал оные”. К тому же он вмешался в спор нестяжателей с иосифлянами, а затем, в 1523 году, — в спор между ревнителями старины и сторонниками новшеств.

Реформаиионные идеи XVI века

Идеями Реформации в России был охвачен широкий круг людей: дворяне (Матвей Башкин), крестьяне (Феодосии Косой), образованные слои населения (Иван Пересветов), и наконец, все те, кто способствовал отечественному книгопечатанию, — Иван Федоров, князь Острожский, князь Курбский, старец Артемий, митрополит Макарий.

Почему такую огромную роль сыграло начало книгопечатания? Потому что оно впервые после Киевской Руси принесло Евангелие и Библию русскому народу. Книгопечатание на заре своего возникновения было делом жертвенного служения Богу. Оно родилось в борьбе, оно развивалось в обстановке непрерывных угроз. Все это особенно хорошо видно на судьбе нашего первопечатника Ивана Федорова (1510 — 1583 годы).

В 1564 году “Апостол” вышел в свет. Эта дата считается началом отечественного книгопечатания. Иван Федоров с радостью принялся за следующую книгу, но тут ему пришлось бежать из Москвы! Причину этого первопечатник сам объяснил так: “Презельно ради озлобления от многих начальник и священноначальник и учитель”. Озлобление против Ивана Федорова копилось давно, с самого начала: книгопечатание на станке считалось делом дьявольским. “Богоугодным” было только переписывание от руки. В это время разладились взаимоотношения Ивана Федорова с царем: царь лишил его своей охраны и покровительства, и тут же на него с яростью набросились недоброжелатели. А как все хорошо начиналось! Иван Федоров работал в Кремле, в доме священника Благовещенской церкви Сильвестра, царь его поддерживал, митрополит тоже, потому что переписчики делали много ошибок, и католики критиковали православных, что у них нет Библии. И вот все внезапно прервалось. Федоров не обвинял царя, он писал: “Лепотнее бо есть царское безобразие жития молчанием покрыти, якоже ризою”.

С 1565 года Иван Федоров обосновался в Остроге (Западная Украина), в имении князя Константина Острожского. Этот князь был человеком веротерпимым и склонялся к протестантам. Он с уважением отзывался о кальвинистах, их вере и учености. В то время влияние протестантизма в Западной Руси было значительным. Во множестве открывались кальвинистские храмы и молитвенные дома, училища, типографии, издавалась протестантская литература. Здесь же, в Остроге, Иван Федоров совершил подвиг всей своей жизни — напечатал в 1581 году Острожскую Библию на славянском языке. В течение 200 лет текст этой Библии служил образцом для ее последующих изданий.

Дело в том, что, желая напечатать Библию, Федоров не мог найти удовлетворяющего его рукописного списка:

все они были полны ошибок! И тогда он отправился через Румынию и Болгарию, через столицу Валахии — Торговище, через древнее Тырново — в Риду. Там был знаменитый Рильский монастырь, основанный еще в Х веке. Федоров надеялся встретить там монахов, не только умудренных годами и опытом, но и являющихся преемниками Кирилло-Мефодиевской традиции.

Весь Балканский полуостров в то время находился под турецким игом, и монастырь, который раньше был центром болгарского просвещения, стал теперь крепостью, оберегавшей от турецкого засилья славянскую культуру, письменность, язык. Ученые монахи тайно сносились с монастырями Греции и Москвы. Целыми днями они сверяли перевод с греческого оригинала, исправляли ошибки. Лишь после вечернего звона откладывали в сторону книги и рукописи. Православные монахи ободряли Ивана Федорова: “Книги твои нужны!” Как ему нужно было это ободрение! Ведь он печатал книги на славянском языке, кто их будет покупать в Польше или Литве? Все друзья и помощники оставили его, даже сын, женившись, больше думал об устроении земной жизни.

Глядя на болгарский народ, томящийся под турецким игом, Иван Федоров понимал, что счастье без свободы невозможно, а глядя на русский народ, он понимал, что невозможна свобода без знаний. “Ум без книги, что птица без крыльев”! И он продолжал свой героический труд, без которого для него жизнь не имела смысла, — “Духовные семена по вселенной рассевати”.

В 1570 году, в Литве, в Заблудове, мечта Ивана Федорова, кажется, осуществилась: он получил в свое распоряжение типографию и напечатал в ней “Учительные Евангелия” (т.е. с пояснениями) и “Псалтирь”, и, кроме того, приобрел друга, Ходкевича, просветителя. Однако счастье его длилось всего четыре года. Ходкевич поддерживал Реформацию только до тех пор, пока ее идеи не восприняли крестьяне, которые обращались к помещикам с такими словами: “Вы не имеете права есть хлеб, добытый потом ваших подданных, сами должны трудиться... продавайте ваши имения и имущество...” Ходкевич закрыл типографию. Он не хотел обижать Ивана Федорова, предложил ему беззаботную жизнь в небольшом имении. Однако Иван Федоров отказался, ответив ему знаменитыми словами, что ему должно “рассевать семена”.

Затем Федоров переехал во Львов, где основал первую на Украине типографию. Там он напечатал второе издание “Апостола” (1574 год) и свою знаменитую “Азбуку”: он использовал для ее создания западноевропейские учебники и латинские, польские, сербские, болгарские, русские рукописные традиции. Он по-прежнему “собирал” каждую напечатанную им книгу. В “Азбуке” отразились его широкая образованность и желание привить детям вкус к образованию. В период с 1574 по 1578 годы “Азбука” выдержала несколько изданий. Она стала памятником русской культуры и просвещения.

Иван Федоров умер во Львове, в декабре 1583 года, вскоре после напечатания Библии (1581 год) — дело его жизни было завершено. Он имел твердое и ясное понимание важнейшей истины для жизни народа — опираться в своей вере нужно только на Писание, нужно знать Библию, нужно вникать в Божие Слово. И он сделал все, чтобы донести Слово до простых людей, объяснить его, сделать привлекательным, понятным.

Большой вклад в дело русского духовного просвещения внес митрополит Макарий, создавший “Четьи-Минеи” (книгу для чтения) — энциклопедический свод древнерусской церковной письменности.

Подвижнический труд Ивана Федорова — самый серьезный и значительный в деле духовного просвещения русского народа. Но бурная эпоха выдвинула еще многих “протестантов”, не согласных ни с учением церкви, ни с ее зависимым положением в государстве. .

Так, в 1547 — 1554 годы Матвей Башкин, мелкопоместный боярин, выступил против холопства как явления противного учению Христа. Начал Башкин с вопросов священнику Благовещенского собора: как холопство согласуется с любовью к ближнему? Почему епископы сами себя возвеличивают и только богатых любят? Почему монастыри потеряли святость и стали притонами разврата? Почему Евангелие в церквах не изучается? Почему не Христу поклоняются, а иконам? Зачем нужно церковное покаяние, если человек грешит по-прежнему?

Матвей Башкин был не одинок в своих взглядах. Так же мыслил и просветитель Иван Пересветов, утверждавший, что “Бог любит правду лучше всего” и что истинная вера — это правда и Бог помогает тем, кто стремится ее осуществлять. Сочувствовали идеям Матвея Башкина и нестяжатели. Старец Артемий говорил: “От учения бо разум прилагается, еже и до смерти учитися подобает”. Он защищал “книжное ученье”.

Идеи Башкина, таким образом, распространились от Москвы по монастырям до Белого озера. И царь, первоначально отнесшийся к вольнодумцу снисходительно, вскоре приказал его арестовать, пытать, чтобы узнать истоки его учения, а затем сжечь его в срубе. Царя особенно возмутило, что Матвей Башкил не только “вольнодумствовал”, но и поступил в соответствии со своими убеждениями — отпустил холопов на волю. Единство веры и жизни по вере показалось царю опасным. Слушать Христа и исполнять слово Его — было делом государственной измены. Смелые и правдивые слова, несломленный дух, действенная любовь к ближним были опасны для национального самосознания, когда нация отождествлялась с царем и православной иерархией.

Солидарность русских и западных реформаторов обнаруживается и в следующем интереснейшем свидетельстве. В 1559 году при взятии Дерпта в плен попали пастор и его единоверцы и были препровождены во Псков. Два неизвестных псковских ремесленника разыскали пленных лютеран. Сохранилось свидетельство пастора:

“...Прежде всего они начали утешать наше сердце Словом Божиим, что возложенный на нас крест следует нам носить с христианским смирением... и чтобы мы не сомневались в милости и помощи Божией. Затем они успокоили наше тело, снабдили нас теплыми перчатками и сапогами и еще ссудили доброй деньгой на дорогу”. Это необыкновенное свидетельство содержится в книге Дмитрия Цветаева (дядя поэтессы) “Протестантство и протестанты в России до эпохи преобразований”, 1890 год.

И в языческой России были христиане. Русские писатели и философы утверждают, что христианство на Руси не проповедано. Но факты говорят о том, что если на официальном уровне было именно так, то где-то глубоко внутри шла совсем иная жизнь. Только о ее существовании мы узнаем преимущественно из сведений о мучениках.

Великий раскол XVII века

В 1654 году, при царе Алексее Михайловиче, произошло воссоединение России с Украиной. Это было радостным событием для обоих народов, но оно поставило новую проблему перед православной церковью: нужно было унифицировать богослужения и богослужебные книги, а в них было немало различий. Кроме того, хотя Россия спасала Украину от политического, экономического и религиозного гнета Польши, Украина была грамотнее своей спасительницы, начитаннее в Писаниях, и сами Писания содержали меньше ошибок, были ближе к подлинникам, так что не украинские, а русские книги надо было исправлять.

Вопрос об исправлении российских богослужебных книг стоял еще с 1419 года, когда были сделаны первые попытки в этом направлении, еще в связи с движением стригольников, людей грамотных, “книжных”. Эта проблема с Библией была для православной церкви постоянной и болезненной. Вспомним обиды на Максима Грека, что он “русские святые книги огласил неисправными”. Вспомним гонения на Ивана Федорова. Вспомним его собственные затруднения, когда он не знал, с какого списка печатать Библию, потому что в каждом были свои ошибки, и пришлось ему самому заняться поисками достоверного источника. С 1651 года началась серьезная работа по исправлению книг, создана была комиссия, в которую входил и протопоп Аввакум, а руководителем был Никон, который вскоре будет возведен в сан патриарха. (С 1590 года, при Борисе Годунове, в России был учрежден патриархат, первым русским патриархом стал Иов. Именно с этого момента идеология Москвы — Третьего Рима — стала официальной.)

Воссоединение с Украиной сделало нужду в исправлении книг и унификации обрядов весьма настоятельной: двуперстное крестное знамение заменилось трехперстным, крестный ход было решено делать в ином направлении, как на Украине, были и еще некоторые изменения в обрядах. А дальше случилось нечто непредвиденное, чего ни отечественные, ни западные историки объяснить не могут: русский народ не принял нововведений и со словами “Церковь порушилась!” начал массовый исход из нее. Западные историки изумляются: все наоборот! у нас реформаторы вышли из церкви, а консерваторы остались. В России — консерваторы вышли, а реформаторы остались! Русский историк Ключевский пытается объяснить, почему народ пошел на гибель за “аз”, т.е. восстал против совершенно незначительных изменений, вроде пропуска “аз” в Символе веры: “рожденного, не сотворенного”, раньше было: “рожденного, а не сотворенного”. Ключевский объясняет это тем, что вера у православного человека была обрядовая, магическая, а в магической формуле каждая мелочь важна, иначе формула не будет “работать”. Может быть, и этот момент присутствовал, только народ-то сознавал себя страдающим не за “аз”, а за Христа.

Историк Костомаров писал: “Старообрядчество не было "старой Русью". Раскол — явление новое, чуждое старой Руси. В старинной Руси господствовало отсутствие мысли и невозмутимое подчинение авторитету властвующих — раскольник любил мыслить, спорить; раскольник не успокаивал себя мыслью, что если приказано сверху так-то верить, так-то молиться, то, стало быть, так и следует; раскольник хотел сделать собственную совесть судьею приказания, раскольник пытался сам все проверить, исследовать... То, что только признавалось тупо, как дедовский обычай, то, чему слепо верили, не размышляя, то самое пришлось защищать, а, следовательно, пришлось тогда думать”.

Раскол — это наша Реформация, в русском варианте. Это действительно пробуждение сознательной религиозности. Но это также и выражение неверия в новую церковь. Где оно началось? Когда масса народа утратила свое доверие к церкви и ее пастырям? Не происходил ли этот процесс в течение длительного времени, усиливаясь по мере того, как росла интеграция церкви и государства и меч светский соединялся с мечом духовным, пока не заменил его полностью?

Раскол — это тот трагический момент в русской истории, после которого мы начали наш горестный путь к атеизму, а все живые религиозные силы ушли в подполье.

В центре раскола стоит титаническая фигура протопопа Аввакума (1620 — 1682 годы). Это наш Лютер — и по страстности веры, и по энергии ее выражения они похожи. Только Лютер, поддержанный князьями в их борьбе за национальную независимость, стал профессором Виттенбергского университета, а наш Аввакум, кочуя из ссылки в ссылку, потом в земляную тюрьму, закончил свою жизнь на медленном огне, приговоренный к сожжению в срубе. Но непрерывно, из любого места своего страдания, он слал свои грамотки, которые расходились по всей стране. Их передавали странники, стрельцы, сторожившие Аввакума, мятежный люд Степана Разина, крамольные бояре. Алексей Толстой так выразил впечатление о деятельности Аввакума: “В омертвелую словесность, как буря, ворвался живой, мужицкий полнокровный голос. Это были "Житие" и "Послание" бунтаря, неистового протопопа Аввакума”.

Духовная борьба крестьянства происходила по тем же линиям, какие видны у Аввакума. Это гимн христианской церкви, которую протопоп видел а своих верных последователях: “Се еси добра, прекрасная моя! Се еси добра, любимая моя!.. Зрак лица твоего паче солнечных луч, и вся в красоте сияешь, яко день в силе своей!..” Этот гимн в “Житии” следует за описанием заключения узников в земляную тюрьму.

Аввакум жил после этого еще десять лет, но больше не возвращался к “Житию”, считая его законченным, сюжет — исчерпанным. В эпилоге содержится страстное обличение никониан за казни верующих, за насильственность государственной церкви: “Чудо! Как то в познание не хотят прийти! Огнем да кнутом, да виселицею хотят веру утвердить! Которые-то апостолы научили так? Не знаю. Мой Христос не приказал нашим апостолам так учить, еже бы огнем, да кнутом, да виселицею в веру приводить... Татарский бы Магомет написал в своих книгах: "непокоряющихся нашему преданию и закону повелеваем их главы мечом подклонить". А наш Христос ученикам Своим никогда так не повелел. И ти учители, яко шиши антихристовы, которые, приводя в веру, губят и смерти предают: по вере своей и дела творят таковы же”.

“Сверху дождь да снег, а мне на плеча накинуто кафтанишко просто; льет вода по брюху и по спине, нужно было гораздо... Грустко, гораздо, да душе добро, не пеняю уж на Бога вдругорядь... Его же любит Бог, того наказует”. Аввакум остро чувствовал свой долг и нежно любил своих духовных детей. Вот его послание боярыне Морозовой, тоже заключенной вместе с сестрой, княжной Урусовой, в земляную тюрьму: “Свет моя, еще ли ты дышишь? Мучитися за Христа хорошенько, не оглядывайтесь назад. Ну и того полно — побоярила...”

В одном из своих посланий он дал боярыне Морозовой такую высокую оценку: “Егда же время приспе, женскую немощь отложите, мужскую мудрость восприемше, и на муки пошла, Христа ради мучитися”.

Нет, не за “аз” гибли русские раскольники!

А гибло их много. Из официальной государственной церкви вышла не кучка несогласных, а большинство народа. Их ловили и мучили с великой изобретательностью, для государственного блага. Многие предпочитали сжигать себя сами. Аввакум понимал это желание. Он писал в “Послании”: “Из каждой золинки их, из пепла, аки из феникса, израстут миллион верующих... Насильственная смерть за веру вожделенна... В огне-то здесь небольшое время потерпеть. Боишься пещи той? Дерзай, плюй на нее, не бойсь! До пещи страх... а егда в нее вошел, тогда и забыв вся”.

С 1676 по 1690 годы известно более 20.000 человек, добровольно пошедших на костер с одной мыслью: “От антихриста некуда деться, кроме как в огонь”. Вдумчивый английский историк Латимер (XIX век) назвал раскольников “первыми борцами за свободу совести в России”. Действительно, они отстаивали право верить по-своему, они хотели фактически отделения церкви от государства, они возражали против насильственности в делах веры, а также против продажности и угодливости церкви, не могущей постоять за свою паству.

Как мы уже убедились, раскол имел длинную предысторию. В свою очередь, он стал чрезвычайно важным событием для будущего возникновения протестантства и баптизма в России. Именно в раскол уходят наши национальные корни, корни русских евангельских христиан-баптистов.

Дело в том, что исход из государственной церкви совершался двумя большими потоками — поповцев и беспоповцев. Поповцы не мыслили себе церкви без священников и обрядов; единственное, чего они хотели, — это иметь свободу от насилия государственной машины и свободу от “порушившейся” церкви, в которой больше не обитает благодать. Это были будущие старообрядцы.

Беспоповцы — это раскольники, которые опирались на трехсотлетний опыт русского нонконформизма с его неприятием обрядности и иерархии и с тяготением к устроению общинной жизни.

Именно беспоповцы и были теми раскольниками, которые стремились сами все проверить, исследовать и “сделать собственную совесть судьею приказания”. В них пробудилось чувство сознательной религиозности, что сделало раскол движением от массовой религии к индивидуальной вере. Такой переход был делом трудным. Верующие, покинувшие церковь, сбивались в “толки” и “согласия”: Божьи люди, Христоверы, Духовные христиане и многие другие.

Можно считать чудом, что при яростном преследовании со стороны церкви и государства, преследовании, дошедшем до дней Александра I, продолжавшемся до революции 1905 года, и при отсутствии, с другой стороны, библейского наставления, из этих “толков” и “согласий” в итоге образовалось довольно сильное и однородное движение духоборчества. Сами духоборы относят свое начало именно к расколу, т.е. к 1666 году. В середине XVIII века из них выделились молокане, которые явились предшественниками русского баптизма. От “духовных христиан” до нас дошли некоторые их афоризмы, позволяющие видеть, в каком именно направлении шел их духовный поиск: “Церковь — не в бревнах, а в ребрах”; “Токмо умом в себе молитися, без икон и поклонов”; “Дураки вы, дураки, деревенские мужики, как в этих дураках Сам Господь Бог пребыват”.

Уверенность в близости Бога, в обитании Духа Святого в сердце верующих, любовь ко Христу и участие в Его страданиях — все это несло наших предков, как на крыльях, поверх всех горестных испытаний и потерь.

Народ вышел из государственной церкви не в пустоту, а к Отцу, Сыну и Святому Духу — напрямую. И приблизились друг ко другу все, кто чувствовал между собой духовное единство. Но это уже другая история.

На самом деле церковь давно “порушилась”. Раскол это выявил, но на пути к нему было много памятных вех. Историк-славянофил Иван Киреевский, например, считает такой вехой Стоглавый собор 1551 года, когда Иван Грозный взялся им руководить и задавать собору сто вопросов: “Почему попы в церкви всегда пьяны и без страха стоят и бранятся, и всякие речи неподобные всегда исходят из уст их? Как быть с монахами и черницами, которые по миру волочатся и живут в миру? Почему ученики учатся грамоте небрегомо? Почему мало умеют грамоте? Угодна ли Богу раздача церковных и монастырских земель в рост?”

Раскол — тема неисчерпаемая и была бы самой трагичной, если бы не было этих героических Божьих людей, вышедших из нее и пустившихся в странствия, не имея никакой иной опоры, кроме духовной!

А трагизм в том, что место Христа занял царь, место самой церкви заняло государство, место миссионеров — армия, место любви к небесной родине — любовь к земной, патриотизм стал национализмом. Поэтому никакой современный историк не может миновать раскол, значительнейшее явление нашей русской жизни, нашу Реформацию.

Духоборы

Имеют ли духоборы историческое обоснование этому утверждению? Ведь триста лет охватывают весь тот период времени, который начался непосредственно после Великого раскола 1666 года. Тогда не было еще духоборов, но существовало чрезвычайно родственное им движение духовных христиан, которое в середине XVIII века определилось в секту духоборов. Сами же Духовные христиане вышли из секты Божьих людей, первой секты на почве православия. Таким образом, говорить о трехсотлетней истории духоборчества правомочно, если рассматривать его в связи и в преемственности с другими религиозными движениями после раскола, потому что их идеи преимущественно развивались в одном направлении; это были идеи рационалистические, если можно так говорить о горячей вере в Иисуса, единого Посредника между Богом и человеком и о признании необходимости покаяния перед Богом.

Духоборчество можно назвать чистым чудом в русской жизни. После раскола общество все более отчуждалось и от официальной церкви, и от Бога. Неверие, скептицизм характеризовали эпоху Петра I и Екатерины II.

Общество искало иных идеалов и находило их в социальной области. Церковь после раскола потеряла власть над душами людей, и Петру I не составляло особого труда ликвидировать в 1721 году патриаршество и превратить церковь в винтик государственной машины. С образованием Синода и введением должности обер-прокурора или “ока государева” над ним (Синодом) церковь в России теряет всякую независимость и самостоятельность, сливаясь с государством. Для вольнодумцев XVIII века, демократов XIX века и революционеров XIX — XX веков она становится таким же олицетворением лжи и насилия, как и самодержавие. Трагическая ситуация.

И вот на этом мрачном фоне безбожия сияет любовь к Господу, жизнь в послушании Ему, стремление к духовной близости с Ним — и это в преследуемых и гонимых русских сектах, главнейшей из которых являются духоборы. Несколько слов об их предшественниках.

Божьи люди. Эта секта возникла в середине XVII века среди простого народа во Владимирских, Костромских землях и на Тамбовщине. Верующие, удрученные “порушенной церковью”, лишенные света Божиего Слова, искали непосредственного, духовного достижения Бога для спасения от погрязшего во грехах мира. “Святому Духу верьте!” — призывали они, и для них отпадала нужда и в таинствах, и в церковной иерархии;

они входили в общение с Богом, переживая экстаз от “вселения Христа” в них. Эти люди вышли из православия, но не отошли от него, потому что их опыт — это опыт монашеского исихазма, особой техники молитвы с непрестанным повторением слов “Иисус Христос, Сын Божий (на вдохе), помилуй меня грешного (на выдохе)”, сопровождаемых ритмичным дыханием, и аскетического образа жизни. Целью Божьих людей было ощутить “озарение”, свет в теле, “духовную радость”.

Этот мистический путь был первым для тех, кто, выйдя из церкви, решил жить без священников — т.е. для беспоповцев. Они называли себя “Божьими людьми”, буквально людьми для Бога на земле, но в народе их пренебрежительно прозвали “христовщиной”. С исторической точки зрения, подобные мистические направления были всегда частью христианского опыта, особенно среди людей малообразованных, не имеющих возможности основываться на Слове Божием и воспринимать его откровения.

Духовные христиане были убеждены в том, что они проповедуют христианство апостольских времен, очищают “дух и истину” от мертвящих наслоений внешней обрядности и ритуала. Они видели истину во взаимопомощи и общности имения: “Людям надлежит имение иметь общее и друг другу безвозбранно давать, потому что они — братья”. Они видели истину в том, чтобы брат чтил брата, ибо в этом почитании он воздает хвалу Богу, живущему в сердце этого брата. Духовное христианство явилось переходом от “христовщины” с ее аскетизмом и экстазом к духоборчеству с его жаждой чистой и святой жизни, жизни по разуму и совести.

Преимуществом духоборов было их гораздо более близкое знакомство с Библией: в 1751 году выходит в свет Петровско-Ёлизаветинская Библия. Это было важным событием в русской жизни! После раскола среди руководителей православной церкви царил страх перед новым изданием Библии. Они не подчинились указу Петра I об издании Библии, а затем и указу Анны Иоанновны, и указу Елизаветы: не знали, с какого текста печатать, какие исправления вносить, и не приведут ли эти исправления к новой беде.

Факт издания Библии „а спустя всего три года — ее второго издания (на славянском языке, но приближенном к разговорному) сыграл важную роль в развитии духоборчества и духовного толкования духоборами Писаний. Возглавили это движение люди, начитанные в Писании, любящие рассуждать о делах веры, пытливые и разумные. Возможно, именно поэтому историки и официальные источники относят возникновение духоборчества к 1750-м годам, хотя многие характерные для духоборов черты сложились в предыдущем столетии: сторонники этого движения верили, что в них обитает Христос, доверяли внутреннему закону разума и совести, чтили друг друга глубоким поклоном, кланяясь Святому Духу, живущему в верующих (а больше не кланялись никому, никаким властям, за что много страдали). Они также, как и Духовные христиане, имели общее имущество и бескорыстно помогали друг другу. Но этим духоборчество не исчерпывалось.

Главнейшей характеристикой духоборчества как направления было то, что они перевели все видимые формы богопочитания в невидимые: крещение производится Словом Божиим, когда человек отрекается от себя и вверяет себя Богу. Исповедь — это сокрушение сердца перед Богом. Причастие происходит мысленно, через веру в жертву Христа. Церковь — невидима, она состоит из людей, которые призваны Богом, руководствуются “внутренним светом”, стараются “засеменяться добром”.

Исторически русский период духоборчества можно разделить на три части, по пятьдесят лет каждый. Самое славное время — это время широкого его распространения и яростных преследований со стороны православия и самодержавия, 1750 — 1801 годы. С этим периодом связаны имена трех выдающихся организаторов и проповедников.

Силуан Колесников (село Никольское Екатеринославской губернии, возглавлял движение с 1750 по 1775 годы) — основатель вероучения духоборов, сформулировавший их основной догмат, определяющий духоборчество как борьбу Духа Святого, пребывающего в верующих, со всякой “силой, взятой из тьмы”, со всяким насилием. Самым главным духоборы считали внутренний духовный рост человека и его совершенствование.

Илларион Побирохин (село Горелое Тамбовской губернии, 1775 — 1785 годы) тоже был выдающимся и оригинальным проповедником. Если Силуан Колесников стремился осмыслить в свете Божиего Слова учение не только русских сект, бывших до него (духовных христиан в особенности), но и учение западных мистиков, ищущих непосредственного общения с Богом, то Илларион Побирохин собрал в систему все, что бродило в умах русских сектантов многих толков. Именно он противопоставил слово устное — слову печатному, утверждая, что спасение идет от духа, оно — в книге “животной”, т.е. в живой памяти, книге ненаписанной.

Уже в советские годы исследователь русского сектантства Бонч-Бруевич запишет из уст духоборов их “Животную книгу”, в которой можно видеть, как духоборы осмысливали те или иные библейские истины. Например, о первородном грехе: “Всяк, входящий в мир, пал уже прежде и имеет наклонность к падению. Из света чистоты духа Бог изгнал человека в мир, как в темницу, и мы погружаемся в котел стихий, кипящих в нем. Но это и поприще испытания! В настоящем котле мира сего наш дух должен переочищаться в спирт чистый, вечный, лучше прежнего”. Здесь тема грехопадения сочетается с любимой темой духоборов — “Не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом” (Еф. 5:18). Или же с возрождением: “Мы сами грехами были мертвы, слепы, глухи, а Он (Христос) нас оживил и грехи простил, и дал нам заповедь”.

Правительство приняло решение — переселить всех духоборов в одно место. Им отвели для поселения степные места Мелитопольского уезда на реке Молочной, там они образовали первую духоборческую колонию — Богдановку и очень хорошо устроились под руководством того же энергичного и хозяйственного Савелия Капустина. Переселившихся было около 4000 человек, им отведено было по 15 десятин на душу с освобождением от податей на пять лет и с выдачей от казны по сто рублей на семью для приобретения хозяйственного инвентаря.

Упадок внутренней, религиозной жизни выразился и внешне: бесконтрольная власть руководителей и над душами людей, и над общественной кассой привела к тому, что потомки Савелия Капустина начали пьянствовать, поступать настолько безнравственно и жестоко, что правительство вмешалось и в 1841 — 1845 годы переселило духоборов из Молочных Вод в Закавказье. Возможно, эти страницы их истории требуют более подробного анализа, потому что правительство было заинтересовано в изоляции духоборов, и в Закавказье эта изоляция усилилась: в Ахалцихском уезде, вдоль турецкой границы, было образовано 15 деревень переселенцев в окружении нерусского населения.

Жили они тихо, послушно отбывая повинности: в военное время они оказывали большую помощь русской армии, поставляя перевозочные средства. Некоторые духоборы стали богатыми промышленниками, разъехались по окрестным губерниям, другие занялись промыслом, особенно извозом, так как почва в этих местах была непригодна для земледелия. Община от этого распадалась, и религиозный дух понижался. Однако есть и другие свидетельства о жизни духоборов в Закавказье: переселенцы жили в мире со своими мусульманскими соседями! Их кротость в отношении мусульман послужила сначала поводом к грабежу, потом — к озабоченной подозрительности, и наконец, к восхищению, одобрению, и сердечной дружбе. Так что не надо спешить с отрицательной оценкой религиозного состояния духоборов.

Одно нам известно точно — это то, как воспрял их дух при приближении террора (после убийства царя Александра П в 1881 году). Пришел указ, чтобы духоборы, которые никогда не воевали, заняли свое место в рядах русской армии. Духоборы были крайне озабочены. Они долго совещались о том, какой линии им придерживаться, и наконец, решили оказать внешнее послушание и взять оружие в руки, но никоим образом не использовать его против людей. Ружья и сабли должны были быть брошены на землю, так делали их отцы в прежних русских войнах. В то время руководителем духоборов был Петр Веригин, и властям стала известна его антивоенная настроенность. Его сослали в Архангельск.

Но он пользовался большим авторитетом среди духоборов, и его последователи были с ним в постоянной связи через специальных ходоков, путешествующих с этой целью между Кавказом и Архангельском. Только вообразите себе этот маршрут: Кавказ — Архангельск!

На Петра Веригина религиозные труды Толстого произвели сильное впечатление и принесли свои плоды; особенно это заметно в тех инструкциях, которые он давал своим последователям. Так, под влиянием идеи Толстого о непротивлении злу насилием Петр Веригин дал указание не только не пользоваться оружием, но и не носить его.

Старейшины назначили определенный день в июне 1895 года, когда все оружие должно быть сожжено. Губернатор Тифлиса, услышав, что среди духоборов наблюдаются какие-то волнения, послал офицера собрать старейшин и узнать, что происходит. Старейшины ответили: '“Скажи губернатору, что мы стоим перед Большим, чем он, и поэтому не можем явиться перед ним по его приказу”. Это неожиданное неповиновение разъярило губернатора. Он немедленно послал сотню казаков, которые галопом помчались в Духоборье.

Они увидели гору догорающего оружия и толпу крестьян с женами и детьми вокруг. Казаки напали на них, круша всех немилосердно нагайками; били по лицам, плечам, головам, не разбирая ни старого, ни молодого, ни женщин, ни детей. Когда народ рассеялся, оставив за собой красное от крови поле с убитыми, офицеры направили казаков по избам. Здесь, в этих скромных крестьянских домах, они дали волю всем злобным инстинктам человека, принеся в семьи ужас и страдания.

Затем последовали приказы властей, чтобы деревни были разрушены, фермы разорены, а люди отправлены в горы. Без имущества, оставив несобранный урожай, не имея перед собой никакого будущего, гонимые духоборы умирали: из 4000 погибло 1000 человек. И тогда развернулось движение в защиту духоборов.

Зарубежная демократическая печать (журнал “Работник” в Женеве) так отозвалась на избиение духоборов: “Эта возмутительная история стоит того, чтобы на нее было обращено большее внимание. Она вскрывает нам тот страшный азиатский деспотизм, который совершенно немыслим в цивилизованной стране”.

Толстовцы (Чертков и другие) во главе с самим Толстым развернули кампанию за облегчение участи духоборов, было распространено воззвание “Помогите!” Духоборы решили покинуть Россию: “Это не мать нам, а злая мачеха!”

В 1898 году было получено согласие правительства на выезд духоборов в Канаду. Им помогали английские и американские квакеры. Их помощь была не случайной: квакеры со своим учением о “внутреннем свете” в каждом человеке и полным отказом от обрядности в своих общинах чувствовали духовное родство с духоборами.

Лев Толстой отдал духоборам весь свой гонорар за роман “Воскресение”. В 1898 — 1899 годах семь с половиной тысяч духоборов отправились в Канаду.

Самого же Льва Толстого все эти ужасные переживания подвигли на первое в русской истории требование свободы совести. В 1901 году он написал царю открытое письмо со следующими требованиями:

Уничтожить всякие ограничения религиозной свободы. Для этого необходимо:

1. упразднить все законы, по которым отпадение от православной церкви считается преступлением;
2. разрешить открыть храмы и церкви староверов, а также молитвенные дома баптистов, молокан, штундистов и др.;
3. разрешить собрания и проповедь всем деноминациям;
4. не удерживать верующих от воспитания своих детей в той вере, какую они считают истинной.

Эти требования сопровождались доводами:

1. религиозные преследования не только не достигают цели, но производят обратный результат — укрепление того, что намеревались разрушить;
2. вмешательство правительства в область веры производит худший из пороков — лицемерие;
3. единство ни в коей мере не достигается насильственным удержанием всех людей во внешнем вероисповедании, но только лишь свободным движением общества к правде.

Во все это твердо верим и мы. Толстой бесстрашно выразил требования народа в нужный час.

Григории Сковорода и духоборы

Григорий Сковорода был чрезвычайно популярен среди крестьян, которым преимущественно и адресовано его творчество и его слово, очень высоко ценили его и духоборы, особенно поэзию, в которой они находили выражение своих религиозных взглядов:

Не красна долготою,
Но красна добротою,
Как песнь, так и жизнь.

Что семь я, наконец?
Я храмом Божьим сльггь,
И камнем, и жрецом,
И жертвой должен быть.
В нас сердце есть алтарь,
А воля — жертва есть,
Священник в нас — душа,
Чтоб волю в дар принесть.

Именно Григорию Сковороде духоборы доверили составить изложение своего вероисповедания, и, как мы увидим, в их религиозных взглядах было много общих моментов. Григорий Сковорода никогда не принадлежал к самой общине духоборов, не потому, что их взгляды существенно различались, но потому, что он вообще чрезвычайно скептически относился ко всему, похожему на сектантство: “Всякая секта, — говорил он, — пахнет собственностью, а где собственномудрие, тут нет главной цели или главной мудрости... Любовь к ближнему не имеет никакой секты: на ней весь закон и пророки висят. Закон природы, как самонужнейший для блага человеческого, есть всеобщий и напечатлен на сердце каждого, дан всякому существу, даже последней песчинке. Благодарение Всеблаженному Богу, что трудное сделал ненужным, а нужное — нетрудным!”

Видимо, уже при жизни Григория Сковороды у духоборов были тенденции к замыканию в самих себе. А для Григория главным смыслом жизни было благовестие, в котором он видел любовь к ближнему; именно за это крестьяне и любили его, странствующего проповедника с флейтой и Библией.

Общего у Григория Сковороды с духоборами было так много, что, в известном смысле, его можно назвать богословом духоборчества как религиозного движения. Подобно духоборам, он отрицательно относился к существующей официальной церкви с ее иерархией и обрядовостью, с ее властолюбивыми и безнравственными служителями, — эти идеи проходят сквозь все русские протестантские направления. Но главное, что отвращало Григория Сковороду от церкви, — это ее учение о Боге как грозной и карающей силе, противопоставленной народу, как и сама церковь. Общим с духоборами у Григория Сковороды было отношение к Библии: “Библия, — писал он, — есть символичный мир, затем, что в ней собраны небесных, земных и преисподних тварей фигуры, дабы они были монументами, ведущими мысль нашу в понятие вечной натуры, утаенной в тленной так, как рисунок в красках своих”. Подобно духоборам, Григорий Сковорода открывал иносказательное, духовное значение реальных событий, описываемых в Ветхом (преимущественно) и Новом Завете. Это делалось в противовес церковному отношению к Писанию как к “букве”, форме, ритуально застывшей. Это был интенсивный поиск, стремление достичь Бога и понять Слово Его, потому что была вера: “Библия ничего не говорит, что не касалось бы человека”. Это совершенно новый взгляд на боговдохновенность Библии, которая есть Слово Бога, касающееся жизни и духа человека, написанное для человека, простирающееся к нему и возносящее его к Богу.

Стремление видеть духовный смысл в реальных событиях Библии является заметной характеристикой и евангельского богословия. Мы говорим о мире, как о “Египте”, из которого Господь вывел нас, о собственной жизни до обращения к Богу мы говорим, как о “странствии в пустыне”, относительно истории Давида и Голиафа мы спрашиваем себя: кто или что является нашим Голиафом, иными словами, что или кто устрашает нас, превосходя наши человеческие силы. Это библейское богословие, поддержанное самой Библией, полной символов: медный змей, гора Синай, гора Сион, гора Голгофа, притчи Иисуса и многие из Его чудес, все Откровение...

Духоборы и Григорий Сковорода, сильный и талантливый выразитель их идей, имели свой особенный взгляд на плотского человека и его “второе рождение” — рождение от Духа Божьего. Вот как это выражено у Григория Сковороды: сотворение человека “бывает не тогда, когда содомский человек из плоти и крови и будто из брения и грязи горшок, зиждется, слепливается, образуется, изваяется, стоит, ходит, сидит, машет; очи, уши, ноздри имеет, шевелится и красуется, как обезьяна, болтает и велеречит, как римская Цитерия, чувствует, как кумир, мудрствует, как идол, осязает, как преисподний крот, щупает, как безокий, гордится, как безумный, изменяется, как луна, беспокоится, как сатана, паучится, как паучина, алчен, как пес, жаден, как водная болезнь, лукав, как змий, ласков, как крокодил, постоянен, как море, верный, как ветер, надежный, как лед, рассыпчив, как прах, исчезает, как сон... Сей всяк человек ложный: сень, тьма, пар, тлень, сон.

Когда же бывает прямое сотворение человеку? Тогда, когда второе рождение. Не дивись сей славе и сему слову: "Подобает вам родиться свыше..." ...Духовный же человек есть свободен. В высоту, в глубину, в широту летает беспредельно. Провидит отдаленное, презирает сокровенное, заглядывает в прежде бывшее, проникает в будущее, шествует по лицу океана, входит дверьми запертыми. Очи его голубиные, орлие крылья, оленья проворность, львиная дерзость, горлицына верность, ягненково незлобие, быстрота соколья, журавляя бодрость... Господи! Сей ли есть человек оный, какого Ты помнишь, поставив его над делами Рук Твоих? Люба Тебе память Праведника Сего. Хочешь положить и на наше сердце имя и память Его. Сего ради низвел Ты Его пред очи наши, одетого в болванеющую кожу нашу...”

Здесь показаны Христос как второй Адам и люди, рожденные от Духа Христова, преображающиеся в облик Его, “будто светозарная искра в кремешке”.

Украинский благовестник имел свой взгляд и на то, как побуждать волю плотского человека возжелать духовного рождения: он, как и духоборы, почитал лишь живое слово проповеди и поучения, обращенное прямо к слушателю. Он верил, что “семя благой воли мало-помалу, без препятствий возросши” приводит к тому, что человек самовольно и доброхотно делает все то, что свято и угодно пред Богом и человеками.

Григорий Сковорода не пугал Богом, но привлекал сердца людей к Нему, Блаженному, тем, что показывал: Бог хочет только счастья для человека: “Нет слаще для человека и нет нужнее, как счастье; нет же ничего и легче его... Царствие Божие внутри нас. Счастье в сердце, сердце в любви, любовь же в законе Вечного”.

Григорий Сковорода умел убеждать людей: “Все, что бежит от тебя прочь, знай, что оно чуждое, и не почитай за твое, все то странное есть и лишнее. Одно только для тебя нужное, одно же только и благое, и легкое, а прочее все — труд и болезни. Что же есть оное едино? — Бог. Вся тварь есть рухлядь...”

Он побуждал крестьян к размышлению над Словом Божиим: нужно мало читать, но много “жевать”, как жвачные животные, которые считаются “чистыми”. Следует вникать в таинственный смысл Библии, чтобы извлечь из ее рассказов и притчей полезное и поучительное знание.

Через этого чудного благовестника до крестьян доходил непрерывный зов с неба: “Не мешкай на содомских сих улицах, но проходи, не задумываясь на них. Ведь Библия не к сим улицам, а только через сии улицы ведет тебя в горние страны и чистый край. Библии нет нужды до брюха, до нижнего сего нашего бога; она вся в Вышнем Боге. Библия есть Пасха — проход, переход, исход и вход”. Так писал Сковорода в “Книжечке о чтении Священного Писания”.

В своих многочисленных трактатах, диалогах и притчах этот украинский богослов дает как бы духовный комментарий к Библии, который сводится в основном к тому, что в Боге, и только в Нем — источник непрекращающегося счастья человека. Григорий Сковорода бла-говествовал людям Божие благоволение и счастье иметь Бога Царем своего сердца. Он и сам живым примером, своею жизнью являл народу счастливого человека, человека молитвы, веры и светлого разума, а также человека, положившего жизнь на изучение, разумение и проповедь Библии как Слова Божиего. Это отличало его от духоборов, которые, тяготея к замкнутости, пришли опять к обрядам, хотя и видоизмененным. Утрата миссионерского духа непременно ведет к замкнутости и обрядности. Григорий Сковорода не выпускал из рук Библии, не прекращал благовествования и общения с простым народом; он никогда не имел и мысли обогащаться. На своей могиле он просил сделать следующую надпись: “Мир ловил меня, но не поймал”. Ему дано было знать о времени собственной кончины. Он сам вырыл себе могилу, одел белую льняную рубаху, лег на лавку, скрестил руки на груди и умер тихо.

Труд его не был тщетен пред Господом. Столько библейских истин посеял Григорий Сковорода в сердцах украинских крестьян и проповедовал им такую любовь к Богу и Божиему Слову, что он очень близок и молоканам, непосредственным предшественникам евангельских христиан-баптистов, т.е. близок и нам. Те места, по которым прошел этот великий Божий человек, станут в свое время очагом евангельского пробуждения.

В светской литературе Григорий Сковорода так часто и привычно рассматривался как философ, гуманист “ просветитель, что и в наши дни в протестантской литературе его не видят как нашего брата, евангелиста, миссионера, библейского богослова, чье наследие заслуживает самого сердечного внимания. Ему были открыты многие истины Писания, он видел, что вечное духовное начало обусловливает вечность и неуничтожимость материи, видел, что “одного места граница есть она же и дверь, открывающая поле новых пространностей, и тогда же зачинается цыпленок, когда портится яйцо”.

Его советы очень практичны: он видит, что у каждого человека есть “сродный труд”, несущий в себе “увеселение сердечное”, которое “тем слаще, чем сроднее”, и что “подобное к подобному ведет Сам Бог”. Но из этого практического, как бы совершенно “земного”, мирского совета Григорий Сковорода делает “небесный” вывод: Дух духа творит! “Рожденное от Духа есть дух”.

Григорий Сковорода видит все человечество как бы в странствии, в пилигримстве, отсюда его удивительное толкование слов Христа: “Где труп, там соберутся орлы”. Он видит итог этого странствия, когда “смрадная содомская пища да будет пожрата славою нетленною, силой Воскресения и высокими Вечного мыслями, будто бы свыше налетевшими орлами. Сей горный орел перерождает нас, творя из плоти духов своих... из скотов и зверей — человеками”.

Так в вере и труде Григория Сковороды соединяются вера и труд духоборов, молокан и наши с вами! И мы воистину видим, что у Бога не остается бессильным никакое Слово.

Молокане

Молокане это непосредственные предшественники баптистов. Молоканство — это вершина русского библейского богословия до евангельского пробуждения. Молокане выделились из духоборов в 70-х годах XIX века. Их обособление произошло на почве разного отношения к Библии.

Мы видели уже, с каким трудом Божие Слово пробивалось к русским людям. Для православных иерархов Библия не являлась единственным авторитетом, более того, к ней относились с великой опаской, и ее не дозволялось читать “своим умом”. Мы знаем, сколько препятствий возникало на пути исправления рукописных текстов и издания всей Библии. Библия приходила в противоречие с традициями и мировоззрением власть имущих, “учителей народа”, точно так же, как учение Христа во дни Его жизни на земле имело сильнейшую оппозицию в лице официальных “служителей Божьих”, а на деле — жрецов, заботящихся только о своем авторитете. Как написано: “Предали Его из зависти”. Так и в описываемое время иерархи не хотели, чтобы Господь властвовал над Своим народом, но желали сами властвовать над ним.

Этот же порок — недоверие к Божиему Слову и опаска по отношению к нему — стал характерным и для духоборов уже во второй половине XVIII века, хотя они были вначале наставлены именно в Слове Божием через начитанного и широко образованного Силуана Колесникова. Но уже следующий за ним Илларион Побирохин установил в качестве основного догмата духоборов:

“Спасение идет от Духа, а не по книге печатной”. Он не поощрял чтение и изучение Библии и даже называл ее “большой хлопотницей”. Он призывал основываться не на Библии, а на так называемом “внутреннем просвещении”, на совести.

На этой почве и произошло отделение от духоборов той их части, которая признавала за истину только написанное в Библии, а остальное считала “вымыслом человеческим”. Организатором и руководителем этого отделения был портной Семен Уклеин, зять Иллариона Побирохина (Тамбовская губерния). Он был одаренным проповедником, был начитан в Писании и приобрел большой авторитет среди духоборов. Отделившаяся группа называла себя “духовными христианами” по давней русской традиции, которая противополагала обряду действие Слова Божиего и Духа Святого на душу верующего. Молоканами их впервые назвала Тамбовская" духовная консистория в 1785 году за то, что они, не соблюдая постов, пьют молоко. Они согласились с этим прозвищем, приняли его, утверждая, что “возлюбили чистое словесное молоко”, о котором говорится в Слове Божием (1 Пет. 2:2), чтобы от него возрасти им во спасение. Семен Уклеин не отрицал “внутреннего просвещения” через откровение, но требовал проверять его Библией. Так же, как и духоборы, молокане учили, что люди не должны властвовать над теми, в кого вселилось учение Христово. Поэтому истинные христиане должны избегать рабства у помещиков, военной службы, присяги, участия в войне. Молокане вдохновлялись мыслью о том, что они созидают Царство Божие на земле и не должны “сообразоваться с веком сим”.

В молоканах обновился миссионерский дух первых духоборов, и их учение широко распространялось, особенно с тех пор, как в конце 70-х годов прошлого века Семен Уклеин с 70 учениками вошел в Тамбов для открытой проповеди этого учения. Он был немедленно арестован, а позже, во избежание новых преследований, начал свои странствования с проповедью по губерниям: Тамбовской, Воронежской, Саратовской, Астраханской. То же самое делали и его ученики; именно благодаря им молоканство было принесено на Дон, Кавказ и в Сибирь. Молоканство распространилось также в Курской, Харьковской, Рязанской, Пензенской, Нижегородской и Симбирской губерниях. Это были все те же самые губернии, где развивалось и движение духоборчества.

Устройство молоканских общин было таково, что они признавали как руководителей в вере только старцев, на основании 1 Петра 5:1-5: .“...Младшие, повинуйтесь пастырям...” Как проходили их собрания и каковы были реальные результаты действия Слова Божия на бывших темных и неграмотных крестьян, рассказывается в документальной повести Веры Шельпяковой “Молокане”, написанной со слов ее отца: “Недалеко от Саратова жил со своей семьей Мартын, крепостной помещика Н. Мартын часто ездил в Саратов — возили с приказчиком помещичью пшеницу. Ночевали постоянно в доме одного молоканина, где безопасно было хранить выручку за пшеницу, где не было спиртного и лошадей кормили досыта. В зимние вечера в этом доме собирались люди, читали Евангелие и пели псалмы. Мартын жадно слушал и только дивился всем эти словам. Новый мир открывался перед ним, и он глубоко задумывался”.

Затем описывается, как сам Мартын организовал такое же собрание у себя в деревне, в своем доме.

“В зимние вечера, когда зажигали лучины, просторная изба Мартына наполнялась людом. Его младший сын Кузьма по складам читал Евангелие, повторяя одни и те же тексты по много раз, а слушатели шепотом повторяли за ним, желая запомнить святые слова. Затем Мартын запевал псалом "Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться". Каждое слово пелось долго, тщательно выводилась каждая буква. После пропетого слова Мартын подсказывал следующее, и все подхватывали. Пели благоговейно, тихо, спокойно, сидя рядком на скамейках: "Го-о-о-о-спо-о-о-о-дь".

...Прошло немного времени, ив душах ревностных посетителей избы Мартына проснулись ростки новой жизни. Крестьяне перестали бить своих жен и животных, враждовать с соседями, красть и пить. Крестьянки оставили злобу и перестали злословить о своих мужьях, невестках и детях. Вместо ссор по вечерам слышалось пение да дружное гудение прялок, и мир Божий воцарился в семьях”.

Спустя недолгое время начались преследования: молокан Поволжья сослали на Кавказ. Правительство не делало различий между молоканами и духоборами. Но при Александре I молоканам было разрешено открыто исповедовать свою веру.

Интересный рассказ о вере молокан содержится в книге Риченды Скотт “Квакеры в России”, когда двое квакеров, Греллет и Аллен, встретились в Симферополе с молоканами. Они нашли, что молокане во многом похожи на лучшую часть духоборов. Далее Р. Скотт пишет: “Молокане также называли себя "духовными христианами" и также пострадали от православной церкви. Многие из них, особенно казаки, которые тоже входили в их общину, перенесли многолетнее тюремное заключение, но сохранили свои убеждения и не изменили тем верованиям, которые выработали самостоятельно, читая и изучая Писание”.

“...Эти бедные люди, — писал Аллен, — никогда не слыхали о таком обществе, как наше ("Друзья" или квакеры), и однако под воздействием Духа Святого пришли, в значительной степени, к тем же понятиям и свидетельствам среди того мрака, который их окружал”.

“Друзья” побывали на собрании молокан в Одессе; такие собрания “проходили в частном доме, в пригороде. Читались части Писания на славянском языке, потом их же пели, а также за ними следовали другие молитвы”.

Таковы немногие свидетельства о молоканах, данные устами верующих людей.

Молоканство можно назвать мистико-рационалистическим направлением в развитии русской религиозной жизни. Молокане близко подошли к центральной теме евангельского благовестия, но остановились перед ней: они и не помышляли о новом человеке, рожденном от Слова Божия и Духа Святого. Но они явились благодарнейшей почвой для проповеди баптистов, и именно с них начнется евангельское пробуждение в России, и именно из их числа выдвинутся первые баптистские руководители: организаторы общин, миссионеры, проповедники, пресвитеры. Это Никита Воронин, первый молоканин, крещенный по вере, Василий Павлов, сказавший о себе: “Русский баптизм — это я!” Это братья Мазаевы, это семья Прохановых, давшая нам впоследствии руководителя евангельских христиан в Петербурге, это Казаковы, сын которых станет композитором, регентом, поэтом, проповедником и преподавателем на курсах евангельских христиан.

Молокане тысячами перейдут в баптизм, принеся с собой серьезность, основательность, высокие нравственные качества и выносливость в гонениях. Молокане вобрали в себя все достижения русской умственной религиозной мысли, которая родила “духовное христианство”, торжество духовности над обрядностью, утверждение превосходства человеческого нравственного достоинства над символическими знаками, освобождения церкви от внешних уз. Молокане осуществили в своей общинной жизни то руководство Библии, которое не удалось их предшественникам. Об этом могли только мечтать Федор Курицын, Матвей Башкин, Иван Федоров. Молокане сделали основой своих богослужений чтение и изучение Библии, а также послушание Божиему Слову. Они были людьми “книжными”, образованными. Они создали церковь как союз единоверцев, а также успешно осуществляли нестяжательное и учительное руководство ею. Русский баптизм многим обязан молоканам как своим предшественникам, которые связали его со всей историей русского религиозного поиска.

Украинский штунднзм

Украинские штундисты — это предшественники баптистов на Украине так же, как кавказские и крымские молокане — их предшественники на Кавказе. Кавказ, Украина, Таврическая губерния — вот три очага будущего возникновения баптизма.

На Украине начиная с 60-х годов прошлого века и до сих пор слово “штунда” является оскорбительным прозвищем баптистов. На примере штундистов видно, насколько ложны, совершенно неосновательны обвинения и негодующие крики, сопровождавшие в нашей стране любое проявление живой веры, подлинного христианского интереса к Божиему Слову, желания действительно жить так, как учил Христос. Вот типичная деревенская информация о штундистах: “Штундисты в церковь не ходят, топчут иконы, живут невенчанными, не крестят своих детей, молятся в котел. Попавшего к ним на собрание они заговаривают и превращают его в штундиста”. А вот типичные оскорбления: “Изувер, душу продал! Бить его!”

И так было на протяжении всей тысячи лет нашего христианства. Между тем английский историк начала XX века Роберт Латимер пишет о них: “Какие верования скрывались в душе исключительно трезвых, рациональных, изобретательных "сектантов" — крестьян в России? Что заставило их отличаться так сильно в поведении и характере от их соседей? Это различие, созданное их верой, было столь удивительным, столь коренным, что вера, побудившая их к этому, должна вызывать особенный интерес”. Историк называет штундистов наряду с духоборами и молоканами XVIII века братьями евангельских христиан Запада. Он при этом отмечает, что интересные подробности, касающиеся верований южнорусских “неправославных”, можно отыскать только среди массы ругательств и самоправедной лжи, направленных против них.

Лидер баптистского движения Василий Гурьевич Павлов так пишет в своем историческом очерке: “Лишь с освобождением крестьян от крепостной зависимости начинается... пробуждение религиозного сознания русского народа, которое выразилось в движении, получившем название штундизм”.

Само это название происходит от немецкого слова Stunde, означающего “час”, — это час молитвы и изучения Божиего Слова, на который радушные хозяева-немцы стали приглашать своих батраков и соседей, желая поделиться с ними той радостью спасения, которая пробудилась в них самих. Божие Слово радикально меняло жизнь крестьян. Священник Ушинский, стараясь понять причины штунды, удивлялся: “Всего загадочнее казался мне такой нравственный перелом в понятиях и в образе жизни совращенных крестьян, что они вдруг бросали такой народный бытовой обычай, как пьянство, вошедший, казалось, в плоть и кровь всего нашего сельского люда, и усваивали в короткое время вместе с новым вероисповеданием новые, доселе совершенно чуждые им, обычаи, понятия и правила жизни”. И это еще не все: “Выслушивая их возражения, удивлялся, что некоторые из них успели в короткое время, самоучкой, без помощи школ, научиться грамоте и прилежно читать Библию в русском переводе”.

Другой священник даже пришел к убеждению, что “почву и силу штунды составляет грамотность”.

Слушая эти признания, начинаешь удивляться: получается, что сами священники не рады ни трезвости, ни грамотности народа? Получается, что они не верят в Духа Святого, чьи действия они столь наглядно видят?

“Штунда” — это результат размышлений крестьян над Словом Божиим. Малограмотных крестьян влекло в глубину Писания и тишину молитвы. Центром их христианской жизни стал “библейский час”. Они сосредоточивались на Христе и Писании, а не на организации. В их лексиконе не было слова “проповедник”, а только “брат”. Немецкие братья шли навстречу их богоискательству, их желанию познать Слово Божие. При этом они рисковали потерять все свои привилегии. И так с некоторыми из них случилось: меннонит брат Вилер, например, умер в нищете, все отдав делу проповеди и организации миссионерского труда уверовавших крестьян. И все же главное было в духовном поиске самих крестьян, в их желании познать Бога.

Как мы знаем, штундистские кружки, или, как мы их сейчас называем, группы изучения Библии, росли и распространялись. Начавшись в 50-е годы XIX века с маленьких ручейков в деревнях Основа Одесского уезда, Карловка и Любомирка Елизаветградского уезда, евангельское движение пробуждения достигло к 70-м годам Киевщины, и там были деревни, где не осталось ни одного православного, все перешли в штундизм. Выход из православия вовсе не являлся целью общин украинских штундистов: они проводили свои собрания после церковной службы, и проводили их уже самостоятельно, без руководства со стороны немецких колонистов. Они читали Новый Завет синодального издания, молились и пели духовные гимны из сборника “Приношение православным христианам”. Но их продолжали называть “штундой”; начались притеснения, оскорбления со стороны священников. Служители православной церкви стали настраивать так называемый “мир” против них, возбуждая ненависть, распространяя о них всякие небылицы. Один из штундистов так ответил на эти репрессии: “Я лучше положу душу свою, чем оставлю толкование Слова Божиего”.

И штундисты перестали ходить в церковь, поклоняться иконам и исполнять обряды. С домашними иконами дело было так: крестьяне снимали их и складывали у Дома священника, и в ответ на его негодование отвечали: “Не ведено, батюшка, поклоняться иконам”. — “Кто это вам не велит?” — “Бог не велит!” Когда один из приезжих интеллигентов спросил крестьян, почему они снимают иконы: “Пусть бы висели, а вы бы молились, как знаете, чем они вам мешают?”, то получил кроткий, но чрезвычайно глубокий ответ: “Смущение, барин, от этого бывает!” Они хотели всем сердцем предаться Тому Богу, Который открылся им со страниц Священного Писания, и не делить свою новообретенную любовь со старыми обычаями и верованиями. Какая искренность в этом!

У нас есть личные свидетельства о первых обращениях: крестьянин Онищенко из деревни Основа около Николаева долгие годы имел глубокие духовные переживания. Вот что он о себе рассказывал: “Я был прежде как свинья: хуже даже скота, потому что скот делает то, что ему следует; я скверный был. Я однажды молился, молился на поле, я плакал, кричал: Господи, вразуми меня, исправь меня! Не знаю, кто — я этого не видел — точно снял с меня одежду, и сделалось мне легко, и стал я свободный и узнал Бога”. Это произошло с ним в 1858 году. Его ревностным последователем стал Михаил Ратушный, сосед по дому, а вскоре образовалась и первая община украинских штундистов.

В деревне Любомирке, около Елизаветграда, первым обращенным стал Иван Рябошапка, впоследствии — выдающийся баптист-миссионер. В то время (1860 год) он был мельником, и его часто видели сидящим у двери мельницы с букварем в руках или читающим Евангелие. В возрасте 30 лет он самостоятельно научился читать и писать по-русски и даже понимать написанное по-немецки из немецкого Евангелия.

Все эти вопросы евангельского пробуждения на юге Украины детально исследованы и освещены в недавно вышедшей книге С.Н. Савинского “История русско-украинского баптизма”, Одесская Богословская семинария, 1995. В ней отмечен также один очень важный факт: украинские крестьяне не перенимали “немецкой веры”! Никто из них не стал лютеранином, реформатом или меннонитом. Их коснулось евангельское пробуждение, начавшееся в среде немецких колонистов, т.е. через немецких колонистов их коснулся Дух Божий. А дальше они начали устраивать свои собственные собрания, появились общины, группы изучения Библии. К ним тянулись православные люди, тянулись непреодолимо: высокая нравственная жизнь штундистов, постоянное духовное горение, стойкость в гонениях чрезвычайно привлекали тех, в ком не вовсе угасли религиозное чувство и мысль.

При господствующем в народе ужасном религиозном невежестве и суевериях штундизм надо считать чудом Божьей милости к нам. Это чудо произошло в 60-е годы прошлого века, в условиях падения крепостного права и при появлении русского перевода Евангелия в достаточном количестве. Бог Сам открыл дверь для благовестия в России. И этому предшествовала длительная подготовка. Евангельское пробуждение происходило в тех местах, где издавна селились духоборы и молокане, меннониты, лютеране и реформаты. Есть свидетельства, что к братствам штундистов присоединилось много староверов. Евангельское движение означает движение возрождения со стремлением воспроизвести первозданное христианство, с его собраниями для молитвы и библейского изучения. И это было не в каком-то уголке земного шара, о котором мы сейчас говорим, не среди одних только украинских крестьян, но евангельское пробуждение охватило немецких колонистов и все сословия в России, на Украине, на Кавказе, в Таврии, в Петербурге, а затем и в Средней России. Это было всемирное движение Духа — в Европе, Америке. “Дух дышит, где хочет”.

Заключение: Во что они верили?

Все религиозные движения в России резко делятся на движения до раскола и после него. До раскола это все были более или Менее энергичные попытки реформировать государственную церковь, исправить нравы иерархов, то есть привести их в соответствие с евангельским учением. После раскола стали создаваться новые церкви; верующие люди, вышедшие из “порушенной”- церкви, стали собираться отдельно от нее и независимо от нее, потеряв к ней всякое доверие за ее союз с государством и подчиненность его целям. Вот тогда-то, собственно, и стало возможным задать вопрос: во что они верили? До этого у нас просто не было возможности согласовать между собой разнородные высказывания и мнения, тем более что они доходили до нас не в изложении носителей этих верований, а в сокрушительной критике на них со стороны правящей церкви.

Мы можем видеть, однако, основные направления религиозных движений до раскола: они были против обрядовости и иерархии, за возвращение к “первоначальному откровению”, к тому, чтобы вера основывалась на Писании, а не предании, чтобы не было посредников между Богом и человеками, кроме Единого Посредника Иисуса Христа... Это последнее утверждение — самое важное. Все нравственные требования, как, например, нестяжательство священников, их учительность, их близость к нуждам своей паствы, касались их поведения, а не исповедания, а вот признание Иисуса Христа Единым Посредником между Богом и человеками лишало всякого смысла иконопочитание, культ Богородицы, таинство исповеди, и вообще вся структура православной церкви оказывалась неверной: как только найден прямой путь к Богу через посланного Им в мир Иисуса, массовая религия государственной церкви оказывается в кризисе, потому что спасение не в ней, а во Христе. Возникает образ совсем иной церкви — церкви единоверцев и иной образ жизни — по вере, и значит, по правде, по Божьей истине. Все эти мысли высказывались и до раскола; они имели характер протеста иногда в форме увещания, разъяснения, как в Учительном Евангелии Ивана Федорова, иногда в форме диспута, вроде диспута архиепископа Геннадия и чернеца Захарии или же Матвея Башкина и священника Благовещенского собора.

Изо всех религиозных движений XV — XVI веков Московско-Новгородское было ближе всех к реальному изменению положения православной церкви, оно имело поддержку во всех слоях населения, включая царский двор. Как писал Иосиф Волоцкий: “Ныне же и в домах, и на путях, и на торжищах иноци и мирстии вси сомняться”-. И источником этих “сомнений” было Священное Писание, которым люди проверяли церковь и обнаруживали большие расхождения и в учении, и в практике. Поэтому тот же охранитель традиции Иосиф Волоцкий и писал гневно, что “грех простым людям чести Апостол и Евангелие” и что нельзя их “читать своим разумом” и иметь свое мнение, потому что “мнение — второе падение”.

Между тем эти “мнения” очень близко подходили к евангельскому пониманию спасения: нужны собственное покаяние и отказ от греховных дел, нужен собственный духовный труд, а не церковная исповедь и надежда на заступничество святых и иных посредников и не уход в монастырь.

С этим периодом связаны имена таких выдающихся мыслителей, как дьяк Ивана III Федор Курицын, настоятель Кирилло-Белозерского монастыря, основатель нестяжательства Нил Сорский, публицист нестяжательства боярин Вассиан Патрикеев, боярин Матвей Башкин, просветитель Иван Пересветов, первопечатник Иван Федоров и неведомый нам настоятель Псковского монастыря Захария. Никто из них не собирался покидать церковь и выходить из православия, но они ясно видели неправду в церкви: неправду в жизни иерархов, неправду в учении и богослужении, неправду в самом ее положении господствующей и порабощенной, ищущей источник своей силы в крепнущем государстве, а не в Духе Святом.

Царская власть в эту эпоху только еще становилась: Иван III был то царем, то великим князем, его сын Василий III именовался великим князем, и только Иван Грозный твердо встал царем, самодержцем и владыкой как государства, так и церкви, и фактически руководил Стоглавым собором 1551 года, “наводя порядок” в церкви. Никакие изменения церкви изнутри стали уже невозможны. Когда государство в лице царя Алексея Михайловича, второго Романова, коснулось уже не внешнего поведения и нравственности священников, а самого богослужения, изменив его, — народ отреагировал на это выходом из церкви, конфликт с которой зрел уже давным-давно.

Я не хочу вас питать слухами, но просто хочу указать, как трудно собирать правдивую историю о стране, где на протяжении целой тысячи лет уничтожали инакомыслящих, где и сейчас не получить архивов несправедливо осужденных и погибших братьев и сестер. Что уж тут делать со стригольниками, этим удивительным новгородским движением, которое историк, академик М.Н. Тихомиров, назвал евангельским и имел на это серьезные основания, хотя все эти основания взяты из обвинительных речей их противников, а сами стригольники и их “книжно учение” уничтожены.

Между тем это первое известное на Руси религиозное движение представляло собой попытку не реформировать церковь, а образовать общины вне ее, на евангельских началах, с нестяжательными учителями, имеющими дар от Бога, а за отсутствием церковных помещений ставили “молельные кресты”, около которых и собирались. Может быть, они хотели показать добрый пример? Вызвать ревнование по правде в установленной церкви? Все-таки русская церковь тогда была как бы в начале своего пути, да еще и татарское иго не было свергнуто. Могли возникнуть такие надежды, особенно среди самого духовенства, ведь руководители были из него.

Вот раскол и раскольники — вопрос гораздо более изученный, но и то больше со стороны бытовой, экономической и социальной. Наш брат Юрий Сергеевич Грачев находился в местах заключения на стройке Беломорско-Балтийского канала, на берегах реки Выг, где раньше была Выговская община раскольников-беспоповцев. Они называли себя христианами евангельского исповедания. И, как и Грачев, они попали сюда из-за своих религиозных взглядов. Они бежали от преследований со стороны властей в глухие и нелюдимые тогда места. Грачев нашел их песни. Он пишет: “Их песни свидетельствуют о глубоком неприятии ими мира, в котором законы все истреблены, а сонмы мерзостей умножены и торжествует зло. Они не хотели и не могли мириться с такими порядками в обществе, при которых... "лихоимцы все грады содержат, немилосердные в городах первых, на местах злые приставники"” (Грачев Ю.С. В Иродовой бездне. Т. 2. С. 125). Автор этой книги — безвременно погибший историк, один из многих наших братьев.

История гонимых христиан после раскола — духоборов, молокан и штундистов ни в какой мере не отражена в светской истории, ни в православной, ни в атеистической. Между тем это были люди, которые сумели организовать крепкие и жизнеспособные общины, выйдя из православной церкви, совершенно порвав с нею, люди, готовые перенести любые гонения и даже смерть, лишь бы только не возвращаться ко лжи, внешнему, номинальному христианству. Они хотели не казаться, а быть, хотели живой веры и живого общения с Богом и друг с другом.

Некоторые западные историки обратили на них пристальное внимание. Таков, например, Роберт Латимер, английский историк начала века, описавший их историю в книге “При трех царях”. Она переведена на русский язык. Вот что пишет Латимер в ответ на вопрос “Во что они верили?”: “Какие верования скрывались в душе исключительно трезвых, рациональных, изобретательных "сектантов" — крестьян в России? Что заставило их отличаться так сильно в поведении и характере от их соседей? Это различие, созданное их верой, было столь удивительным, столь коренным, что вера, побудившая их к этому, должна вызывать особенный интерес”.

Столь же уверенно они отвергают власть в делах веры внутри самой церкви. Поэтому они не имеют никакого доверия к духовным чинам, особенно к попам и их начальникам. Они отрицают, что апостолы и проповедники Евангелия имели священную власть и сверхъестественные силы для управления верующими. Вместе с отрицанием священников отрицалась и практика исповеди, поста, наказаний. Браки тоже стали делом общественности и личного договора. И так как государство годами отказывалось признавать их браки, сила их принципов и высокая честь постоянно демонстрировались чистотой их морали.

Выдающейся чертой веры всех русских "сектантов" было учение об обитающем в них Христе. Это учение было грубо искажено и злоупотреблялось из-за неграмотности этих крестьян и их недостаточного знания Священного Писания. Именно в этом пункте многие "сектанты" жестоко заблуждались. Примером этому является секта хлыстов... Все это, однако, ни в коей мере не извиняет жестокую расправу с ними правительства, в результате которой многие были засечены до смерти.

То, что Христос в личности Святого Духа обитает в детях Божьих, есть истина, в которую все христиане радостно верят, и это верование бесконечно более соответствует Священному Писанию, чем церковные верования в "святую воду" или в икону.

"Сектанты" были едины в своем отрицании поклонения иконам, мощам святых и т.п. материальным предметам богослужения. Чудно читать о том, как они совершенно освободились от языческих оков. Со всей деревни они собирали иконы и приносили их к дому попа: "Вот, батюшка. Мы больше не должны им поклоняться. Запрещено. Мы служим единому Невидимому Богу. Ефрем говорит: "что мне за дело до идолов?"

"Сектанты" придерживаются учения о необходимости личной веры во Христа, чтобы иметь спасение. В этом их вера тоже резко отличается от церковной обрядовой практики.

Ожидание второго пришествия — таково было учение штундистского крестьянства...

Забота о бедных была частью жизни богатых членов, как и в апостольские времена. Равенство и братство -это постоянные их слова, и это не просто слова, но живые идеи”.

Примем эти слова серьезно и с благодарностью, особенно потому, что менее внимательные зарубежные историки характеризовали религиозное состояние России не иначе как “обрядовая спячка”. На поверхности так оно и было, но в глубине российской жизни столетиями существовали те евангельские верования и то уважение к Писанию как к Божиему слову, в которые своими корнями уходит удивительное и по-человечески необъяснимое духовное пробуждение XIX — XX веков, охватившее всю страну и приведшее к образованию церквей евангельских христиан-баптистов. В свое время, конечно, создадутся исторические предпосылки большого евангельского пробуждения в России: Отечественная война 1812 года, библейское общество, крестьянская реформа, книгоноши, которые понесут Евангелие во все отдаленные уголки страны. Но прежде всех этих деяний Божьих в истории Бог подготовил почву сердец многих тысяч русских людей для принятия чистого семени Евангелия, Благой Вести о спасении по вере в Сына Божия, Иисуса Христа, принесенного в жертву за нас...

Бог — Владыка истории, и нам должно уповать на Него. Он обещает нам: “...Труд ваш не тщетен пред Господом” (1 Кор. 15:58).