«...свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей" (Откр. 22:18,19)
Нет сомнения в том, что диакон Андрей Кураев является сейчас наиболее известным и влиятельным в России православным апологетом. Причем апологетом, набившим руку на «критике» протестантизма. Во всех своих многочисленных книгах, да и в публичных лекциях, с которыми А. Кураев колесит по стране, он так или иначе пытается задеть протестантов и по возможности «низвести их до нуля». Много шума в плане «дискредитации» протестантизма наделала его книга «Протестантам о православии» (М., 1997). Говорят, что она серьезно смутила некоторых евангельских верующих и до такой степени, что они... нынче уже отбивают поклоны в православных храмах.
Написав столь «эффективную» прозелитическую книгу, А. Кураев не успокоился и издал некое дополнение к ней в виде монографии
«Наследие Христа. Что не вошло в Евангелия?» (М., 1997).Как не трудно догадаться, в самом ее заголовке содержится претензия автора на некое «дополнение» Библии. Приличия ради претензия эта кокетливо «припудрена» вопросительным знаком. Однако при внимательном прочтении монографии этот макияж (или камуфляж) напрочь исчезает. Андрей Кураев четко проводит мысль о том, православие выше Слова Божия, что именно оно — монопольный держатель истины и единственный авторитетный источник Богопознания. По А. Кураеву, все, кто думает иначе, в особенности протестанты, заблуждаются.
Тем не менее, как даровитый публицист (воздадим ему должное), Андрей Кураев подспудно ощущает несостоятельность своей книги. Именно поэтому в ней содержится много — пусть невольных — самообличений. Он сравнивает свою апологию православия с... лаем собаки (см. с. 3—4). В этом отношении интересно, что всех христиан А. Кураев подразделяет именно по принципу — «свой-чужой» (см. с. 6, 9, 58).
Он признает «православие религиозной традицией» (с. 2), констатирует, что оно — «самая консервативная из христианских конфессий» (с. 133).
А. Кураев заявляет, что в его книге речь идет о том, «что именно в протестантизме
кажется непродуманным, нелогичным, поверхностным, если на него посмотреть из перспективы православной традиции» (с. 9). Таким образом, православный апологет намеревается критиковать, по его же словам, нечто кажущееся, а не действительное. А вот как можно критиковать кажущееся? Понятно, что это — не занятие для серьезного ученого, тем более богослова. Но велика неприязнь А. Кураева к «безвкусной штунде», как он называет протестантов! А потому можно критиковать и то, что только кажется, грезится.«На себе я убедился в истинности наблюдения, что каждый пишет ту книгу, которую хотел бы просто прочитать», — замечает Андрей Кураев (с. 3). Что ж, довольно откровенное признание.
Теперь попытаемся разобраться в том, о чем диакон РПЦ хотел бы прочитать и что собственно он написал.
Во-первых, Библия, Слово Божие не представляют для него особой ценности, «...чтобы быть христианином, — пишет А. Кураев, — надо иметь в своей жизни нечто иное, чем Писание. Надо иметь
в себе святыню большую, чем Писание» (с. 42).Какую именно?
По А. Кураеву, такой святыней является Христос. Как будто бы благочестиво. На первый взгляд. На самом же деле православный апологет противопоставляет Бога Слову Божию. Поистине мастерское передергивание!
Спекулятивных противопоставлений Господа Священному Писанию у А. Кураева хоть отбавляй. Приведу наиболее характерные:
«Основание Церкви и христианской жизни — Христос, а не Библия» (с. 43).
«Не надо делать Христа пленником Его же собственной Книги. Протестантский принцип «Sola Scriptura» («Только Писание» — пер. с лат.) замыкает уста Христу и говорит Ему точь-в-точь как Великий Инквизитор у Достоевского: «Не отвечай, молчи. Да и что бы Ты мог сказать. Да Ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано Тобой прежде. Зачем же Ты пришел нам мешать» (с. 44).
Суть этих и подобных противопоставлений такова: есть Бог и есть Его Слово, между ними, стало быть, есть некий разрыв; иначе говоря, у Бога и Его Слова — разные «весовые категории». Как будто бы у Господа существует... двойная мораль! Двойная мораль — свойство грешного человека, но отнюдь не Вседержителя.
«Евангелие, — поясняет А. Кураев, — путь ко Христу. Но путь и цель не стоит отождествлять... Христос выше Евангелия...» (с. 45).
Этот кураевский пассаж явно противоречит евангельским словам Христа: «...Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня» (Ин. 14:6).
Андрей Кураев полагает, что «Писание всегда меняет свой смысл — потому что Писание обращено к людям, а люди живут в разных условиях, в разных мирах. Писание обращено к людям разных времен и жизненных ситуаций, и значит, оно нуждается в постоянной актуализации (с. 165).
Но как это сопоставить с библейским утверждением, что «...Бог один и тот же, производящий все во всех» (1 Кор. 12:6)? Как это увязать с Библейским принципом — «неизменный в слове Бог» (Тит. 1:2)?
Безусловно, люди нередко меняются в зависимости от жизненных обстоятельств. Справедливо и то, что люди разных эпох, как и современники, проживающие в разных странах, зачастую серьезно отличаются друг от друга. Но «Господь один и тот же» (1 Кор. 12:5) и Слово Его неизменно! О какой тогда актуализации Слова Божия идет речь?! Люди разных эпох и стран нуждаются в евангелизации, а не в актуализации Священного Писания. Слово Божие всегда актуально. Не может быть «адаптированного» под то или иное время, под ту или иную страну, под ту или иную культуру Священного Писания, не может быть эрзац-Библии или суррогат-Библии! Любая «адаптация» будет не чем иным, как извращением Слова Божия. Сама Библия предупреждает: «...свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей» (Отк. 22:18,19).
Однако Андрей Кураев осмеливается манкировать этим предупреждением, утверждая, что есть нечто, дополняющее Писание. И это нечто, по его мнению, предание (см. с. 105).
Большая Советская Энциклопедия определяет предание, как «повествование, содержащее сведения о реальных лицах и событиях. Возникнув из рассказов очевидцев. Предание при передаче удаляется от фактической первоосновы, подвергаясь вольной поэтической интерпретации; Предание сближается со сказкой и легендой». (БСЭ, Т. 20, М., 1975. С.501).
Совершенно понятно, что предание по своей сути не может «дополнять» Богодухновенное Писание. Писание — правда от Господа. Предание — околобожественная информация от человека с элементами вымысла. Писание и предание являют собой не просто «разные весовые категории»; они несопоставимы. Верующий не может даже рассуждать, что для него приоритетнее — Писание или предание. Для него единственный авторитетный источник Богопознания исключительно Священное Писание. «Solo Scriptura» — «Только Писание» — это осознали еще христиане великой Реформации.
А. Кураев же говорит о всеобъемлющем предании в отличие от невсеобъемлющего, по его мнению. Писания. «Предание, — пишет он, — объемлет сразу и чувства, и мысли, и надежды, и действия» (с. 166). «Предание должно вручить нам целостного Христа: не только Его слова, но и Его дух и Его Тело» (с. 56), — утверждает диакон РПЦ. Он убежден, что «в отрыве от предания... само Писание начинает иссыхать» (с. 197).
Приводит ли православный апологет сколь-нибудь серьезные аргументы для обоснования своей точки зрения?
Нет.
Правда, А. Кураев изощряется в дифирамбах на саму тему «Предание». Отчасти — во всяком случае, по формулировкам — они напоминают партийные тезисы. Привожу некоторые из них:
«Предание — это Евхаристическое присутствие Христа в христианах» (с. 116);
«Предание — это тождественность Евхаристии» (с. 96);
«Предание — это Божие действие в человеке» (с. 32);
«Предание — действие Бога в Церкви» (с. 171);
«Предание — это жизнь Церкви» (с. 83);
«...Церковь живет в Предании...» (с. 166);
«...Предание сохраняет Церковь...» (с. 93);
«Человеческая история, пронизанная Христом, — это и есть Предание» (с. 126).
Ясно, что эти лозунгоподобные тезисы не подлежат серьезной критике. Они самообличительны. Как, впрочем, и идея А. Кураева о том, что цель предания ни больше ни меньше, как обожествление... человека! Он использует слово «обожение», созвучное обожанию (см. стр. 80—81). Говоря об «обожении», диакон замечает, что «в этой перспективе можно сказать, что высший смысл слова Предание почти сливается со смыслом слова Спасение» (с. 81).
Таким образом, А. Кураев приравнивает предание к Спасительной миссии Иисуса Христа.
Но Христос спас нас на Голгофе. При чем здесь предание? И что значит стыдливо-подстраховочное «почти»?
Зададимся и еще одним — чрезвычайно важным — вопросом: почему Андрей Кураев так любит предание?
Ответ содержится в его словах: «Предание — это и есть тайна Православия» (с. 170). Термин «православие» дан в книге «Наследие Христа» с разбивкой на две составные. То есть, по А. Кураеву, в предании заключается тайна правильного прославления Бога.
Именно поэтому он считает полемику с преданием «странной» (см. с. 122).
Интересно, что при всей своей симпатии к преданию А. Кураев все же не доходит до полного отрицания Священного Писания, выдвигая далеко не новую идею об их «двуединстве». «Только двуединство Писания и Предания может сохранить и объяснить уникальность христианства» (с. 50), — подчеркивает он. Непонятно, правда, как можно приравнивать Слово Божие, выражающее мысли Господа, с мыслями человеческими (пусть о Божественном!), составляющими предание?
В Библии написано:
«Господь знает мысли человеческие, что они суетны» (Пс. 93:11);
«Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь» (Ис. 55:8).
Для Андрея Кураева Священное Писание — некая теория, или нечто похожее на нее. На с. 84 он пишет: «Церковь восполняет Писание тем, чем практика восполняет теоретическое описание. Писание — норма веры; Предание — образ жизни. Плоть Предания восполняет Слово Евангелия». Именно так А. Кураев упрощает значимость Священного Писания и служения Церкви Божией. По нему получается: Писание — теория. Предание — практика. Церковь — это то, что «обкатывает» теорию на практике. Из этого упрощения логически следует, что не все в Писании истинно; истинно только то, что подтверждается на практике. Выходит почти сталинское: «Теория без практики мертва» . Или кураевское — Писание без Предания не совсем полно.
Подобные пассажи ведут православного апологета в объятия так называемой библейской критики и позволяют ему быть «модным» в глазах западных читателей или доморощенных «христианских» либералов. Достаточно прочитать его «откровения»:
«По сравнению с псалмами «Отче Наш» — сухая проза, вежливое перечисление нужд. Молитва глубочайшая по своему смыслу — но явно уступающая псалмам по эмоциональной, сердечной насыщенности, по поэтичности», (с. 104).
«...обращает на себя внимание, что... встречи апостолов со Христом... центрированы вокруг трапез. Случайны ли скудость слов и наставлений и обилие совместных вкушений?» (с. 105).
Именно так, небрежно либеральничая, православный диакон стремится показать «несовершенства» Священного Писания.
Отсюда вытекает трактовка А. Кураевым любви, как «атрибута» христианства (см. с. 22). Отсюда же — неприятие им функциональной (практической) святости (см. с. 60), непонимание сути Хлебопреломления (см. с. 70—71), сужение значимости проповеди (см. с. 70). Отсюда же — попытка усомниться в триединстве Бога. На с. 102 среди рассуждений о решении Бога спасти человечество кровью Своего Сына читаем: «Цена за это Его решение — не только день Голгофы. Это еще и века рационально неизъяснимого, метафизически невозможного зазора между Единородным и Единосущным Сыном и Отцом». О каком зазоре в Божественном триединстве идет речь? Может быть, о том, который выдумали из ничего православные мистики столетия назад? Тем более что А. Кураев в своих рассуждениях апеллирует к Григорию Нисскому.
Вероятно, конфессиональная принадлежность для Андрея Кураева намного выше, чем принадлежность ко Христу. Именно поэтому он превозносит православие как нечто эталонное. Точно по русской пословице — «Всяк кулик свое болото хвалит».
А. Кураев переоценивает православие в плане свежего восприятия им Евангелия (см. с. 133), Христоцентричности (см. стр. 13), доверия Богу (см. стр. 101). Он полагает, что только православие знает о путях индивидуального восхождения к Богу (см. стр. 122). Интересно, как это сочетается с православным принципом «соборности»?
По мнению Андрея Кураева, Русская православная церковь ближе и понятнее русскому человеку, чем евангельские общины (см. с. 206), поскольку-де она есть плод инкультурации христианства в специфических российских реалиях (см. с. 203). Не желая учитывать того, что отечественный протестантизм есть результат многовекового Бого- и правдо-искательства русского народа, соединенного с благословенными плодами Великой Реформации, он утверждает, что протестантизм навязан России... американскими миссионерами (см. с. 204, 206). Достижением инкультурации по-православному А. Кураев считает... сохранение языческих праздников (!!!). Именно этим он восторгается, когда говорит о православной миссионерской школе: «Знаете ли вы, что превращение блинной Масленицы (праздник в честь языческого бога Ярилы-Солнца — Примеч. авт.) в карнавальное преддверие Великого поста не менее гениальное миссионерское открытие, чем изобретение телепроповеди?» (с. 204).
Понятно, что с евангельской точки зрения такая «христианизация» язычества неприемлема. Надо сделать выбор: или христианство или язычество. Нет ничего гениального в «припудривании» языческих обычаев. В то время как прямая, честная, откровенная — без заигрываний — проповедь о Христе, включая телевизионную, может обратить страждующие души к Господу.
Тем не менее Андрей Кураев настаивает на том, что протестантам следует перенимать православный «опыт» евангелизации. Он призывает их к «союзу» с православием: «И все же, если русские протестанты действительно хотят прежде всего проповедовать Евангелие — то ради других людей, ради того, чтобы большее число людей смогло услышать Евангелие и прийти ко Христу, лучше им это делать не в противостоянии с православием, а в союзе с ним», (с. 207).
Имеет ли Андрей Кураев моральное право говорить о подобном «союзе», если его трактовка протестантизма зачастую оскорбительна? Что это за «союз»? Может быть, это некая уния? Тем более что на с. 79 диакон-апологет утверждает, что задача православия — «вразумлять» протестантов.
Я не думаю, что сегодня следует думать о миссионерском союзе, в котором один из участников «вразумляет» другого. Полагаю, что сам Господь отделит на миссионерском поле зерна от плевел.
Переоценка православия сочетается у Андрея Кураева с неадекватно низкой оценкой протестантизма.
По А. Кураеву, протестантизм — некая утопия (см. с. 101), а протестанты — вообще нецерковные люди (см. с. 13); стало быть, они «теряют право на апелляцию к Евангелию» (с. 148). Диакон характеризует протестантизм, как явление мирское (см. с. 123), а протестантские церкви сравнивает с... философскими кружками (см. с. 74), упрекая в рационализме (см. с. 75). Андрей Кураев утверждает, что протестантизм «не знает столь развитой системы личного благочестия, как православие» (с. 123).
Эти и подобные утверждения, щедро расфасованные А. Кураевым по всей книжке, якобы подтверждают, что «менее одного процента населения России считают себя протестантами» (с. 206). Стало быть, протестанты — меньшинство? Тогда как же понимать А. Кураева, когда на с. 207 он говорит, что меньшинство как раз православные?!! Вот совершенно конкретный текст: «...голос православия... не есть голос государственной церкви, требующей принять строгие меры против каких-то мелких, но досадливо непослушных групп сектантов. Это — именно голос меньшинства. Меньшинства, которое даже у себя дома не имеет ни поддержки властей, ни понимания большей части народа и о существовании которого влиятельные средства массовой информации вспоминают по большей части лишь для того, чтобы высказать что-то негативное в его адрес... У нас нет власти, нет денег, нет даже поддержки большинства собственного народа».
Разумеется, в этих словах есть немалая доля лукавства. Однако чрезвычайно интересно Андрей Кураев дает понять, почему православие оказалось в меньшинстве: православным-де приходится противостоять «людям (то есть протестантам. — Примеч. авт.), которые уполномочены на свою миссию мощнейшей и единственной империей современного мира» (с. 207).
Но на миссию нас уполномочили вовсе не Соединенные Штаты, а Иисус Христос! Вспомним Великое Поручение: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф. 28:19).
В этом контексте совершенно нелепыми выглядят обвинения А. Кураева в том, что протестантизм сходен с индуизмом (см. с. 76).
Для Андрея Кураева, как автора, характерны передергивания. Они многолики. Это — спекулятивные противопоставления Бога — Слову Божию (см. с. 27, 41, 43, 45) и Церкви Божией (см. с. 144, 145), Церкви — христианству (см. с. 83), Христа — Его учению (см. с. 27, 29, 57); это также — превращение целостных евангельских понятий в антиномии (см. с. 22), их ловкая подмена — одного другим (см. с. 36).
Однако «высшим пилотажем» в сфере передергивания является критика несуществующих ответов несуществующего оппонента в гипотетической дискуссии.
На с. 132 читаем: «Что оставил Христос «после Себя»? Протестантский рефлекс (прозрачный намек на то, что протестанты напоминают подопытных собак академика Павлова! — Примеч. авт.) немедленно отвечает на этот вопрос: Евангелие. Но не слишком ли поспешно это отождествление Христа с книгой о Нем? Не превращает ли такая доктрина Христа — «в начетчика, который принес на землю только кучу текстов»?
Искушенный апологет программирует нужный ему «протестантский» ответ. Он пишет о том, что хотел бы услышать, и на этом «желанном» ответе построена его так называемая критика, которая и критики-то не выдерживает. Процитированный выше пассаж А. Кураева разбивается о слова нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа, которые известны всякому верующему: «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек. Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет» (Ин. 14:16,17).
Передергивания А. Кураева нередко обретают форму неверно поставленного вопроса. Например, на с. 13 он пишет: «Ограничено ли действие Христа в истории Библией?» Это неверно поставленный вопрос. Библия никого — а тем более Христа — не ограничивает. Ее уникальность — наряду с другими свойствами — как раз и состоит в неограниченности. Ибо Библия — Книга Жизни! Ибо Библия — Книга Живая! Ибо Христос жив! «...и был мертв» и се, жив во веки веков, аминь» (Отк. 1:18). В этом протестанты твердо убеждены. Однако неверно поставленный вопрос может смутить читателя, несведущего в очевидных каждому христианину истинах.
От передергиваний ровно один шаг до провокационности. И Андрей Кураев провоцирует совершенно беспардонно. Выдавая неправду за правду по принципу: «Чем чудовищнее ложь, тем больше шансов, что в нее поверят». Скажем, на с. 100 написано, что протестанты «едины... в одном: в истории действие Иисуса Христа заглохло». Иначе, чем бредом такое утверждение не назовешь. Всякий верующий протестант считает истинным то, о чем говорит Откровение Иоанна: «...царство мира соделалось царством Господа нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков» (Отк. 11:15).
На с. 150 А. Кураев сообщает, что протестанты претендуют на включение своих книг в... Священное Писание, а на 169-й — что они упрощают его. Это не так хотя бы потому, что протестанты помнят Библейское предупреждение из Отк. 22:18, 19 и что одним из основных принципов Великой Реформации было «Solo Scriptura!» («Только Писание!»).
Образчиком провокационности публицистики А. Кураева является деление им протестантов на «своих» и «чужих», «хороших» и «плохих», «традиционных» и «нетрадиционных». В книге «Наследие Христа» он, в частности, пишет: «...словом «протестантизм» объемлются прежде всего те протестантские религиозные группы, которые активнее всего действуют в современной России, — баптисты, адвентисты, пятидесятники и харизматические течения. Заранее готов признать, что не все сказанное... о протестантизме может быть отнесено к таким традиционным протестантским общинам, как лютеране, англикане, кальвинисты» (с. 9—10). Таким образом, А. Кураев пытается вбить клин между различными формами протестантского духовного делания. Довольно дешевый прием, надо сказать!
От провокаций А. Кураев скатывается до оскорблений. Как только он не называет протестантов: и «какими-то плоскими активистами» (с. 67), и «кучками не курящих табаку господ» (с. 176). Особенно достается от православного апологета баптистам: «...безвкусная штунда, люди без вкуса и остроумия, без размышления...» — так он характеризует наших братьев и сестер. Что ж... на это можно ответить Евангельским стихом: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» (Мф. 5:11).
Непримиримая позиция Андрея Кураева по отношению к протестантам вовсе не свидетельствует о его православном фундаментализме. Скорее наоборот: православие А. Кураева сомнительно. Его высказывания нередко отдают оккультизмом. Например, он сравнивает обращение о Христу с... телепатией (см. с. 8) и говорит о... эзотеризме Евангелия (см. с. 105). Автор «Наследия Христа» пишет о некоем «тайном предании» для истинно духовных христиан (см. с. 14). Как сам термин «тайное предание» созвучен названию теософской книги Елены Блаватской «Тайная доктрина». Убежден: это не случайное совпадение!
На с. 141 А. Кураев, отстаивая идею преемственности духовных учителей, фактически предлагает христианам индуистскую цепь ученической преемственности, которая, как известно, отождествляется с Богом.
На с. 100 он совершенно по-католически рассуждает о посредничестве Церкви в отношениях Бога и человека.
На с. 177 он балуется масонской терминологией, а на 199-й апеллирует к маоистской «теории трех миров»!
В понимании Священного Писания А. Кураев недалеко ушел от... атеистов, которые любили поговорить о так называемых «противоречиях» и «различиях» четырех Евангелий (см. с. 164), забывая то, что четыре Евангелия — грани одного и того же, что они являют собой совокупность. Андрей Кураев с упоением цитирует известного борца с баптизмом Л. Н. Митрохина, умудрившегося в 1997 году выпустить насквозь атеистический опус «Баптизм: история и современность» (см. с. 205).
Практически вся книга А. Кураева проникнута неприятием деятельности американских миссионеров в России. Ни для кого не секрет, что эта деятельность неоднозначна. Русские баптисты прекрасно понимают, что далеко не все американские методы евангелизации хороши для России. Однако зачастую справедливо критикуя заокеанских миссионеров, диакон РПЦ опускается до банального национализма (см. с. 208). До патриотизма он явно не дотягивает. А. Кураев пишет о том, что православный мир должен отстаивать свою самобытность (см. с. 209). Но жизнь подсказывает, что самобытность должен отстаивать русский мир — во всем многообразии его деноминационных различий. И мы — российские протестанты — должны быть русскими людьми. Господь дал нам земную отчизну — Россию. Мы обязаны учиться здесь жить по-христиански, чтобы обрести в вечности Отчизну Небесную. Иначе говоря — вопрос об инкультурации протестантизма чрезвычайно важен. Важно Богом данную страну любить, вникать в ее культуру (то есть в совокупность достижений в области материального производства, общественных и межличностных отношений, науки и искусства). Именно культура должна стать злачными пажитями Благовестия. Именно она должна стать одним из орудий Евангелизации.
Замечу, что А. Кураев довольно хитро убеждает протестантов, что инкультурация неизбежно приведет их к... православию (а значит, не надо ее и практиковать! — Примеч. авт.): «...подлинная инкультурапия протестантизма на русской почве означает неизбежное сближение с православием... А начнешь действительно врастать в русскую культурную почву — и твои же прихожане и даже пастыри утратят привитый им иммунитет против православия и начнут с интересом, а затем и с ностальгией поглядывать в сторону православных храмов и монастырей» (с. 206). Этим самым А. Кураев пытается хотя бы теоретически воспрепятствовать инкультурации протестантизма, который существенно отличается от православия, но находит сочувствие у многих русских.
Интересно, что, поругивая американских миссионеров, Андрей Кураев сам пользуется далеко не лучшими приемами a la America. Например, набившими оскомину схематизмом и вестернизированной интонацией.
Желаете пример? Пожалуйста!
На с. 22 читаем: «...Евангельский стих, в котором обычно видят квинтэссенцию Евангелия, также говорит не столько о добрых отношениях между людьми, сколько о необходимости признания Христа: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35). Так каков же первейший признак христианина? Нет, не «иметь любовь», а «быть Моим учеником». «Потому узнают все, что вы студенты, что у вас есть студбилет». Что является здесь главным вашим атрибутом — имение студбилета или сам факт студенчества? Другим важнее всего понять, что вы — Мои! И вот вам — Моя печать. Я вас избрал. Мой дух на вас. Моя любовь в вас да пребывает».
Не буду вдаваться в разбор этого «размышлизма», но обращу ваше внимание на метод. Это как раз тот самый «воинствующий примитивизм», в котором на с. 205 А. Кураев обвиняет американских миссионеров.
Подчеркну, что книга Андрея Кураева вызывает у каждого верующего-протестанта не только чувство некоторой горечи или недоумения в связи с ее неадекватностью, то есть несоответствием реальному положению дел в русском протестантизме. Настораживает, что полемическо-апологетический задор А. Кураева перерастает — как это ни печально — в богохульство.
А. Кураев обвиняет yашего Господа и Спасителя Иисуса Христа в эгоцентризме, сосредоточении на собственном «я» (см. с. 16—18, 31). Это — ложь. Христос положил Свою жизнь на Голгофе за людей. О каком эгоцентризме Христа можно говорить? А. Кураев пишет, что «Христос проповедовал уникальное значение Своей жизни» (с. 31). Свою уникальность проповедовали многие, но никто, кроме Христа, не проповедовал Спасение и Жизнь Вечную.
Андрей Кураев полагает, что Христос не изменил людей («люди были грешниками — и остались грешниками; люди были смертными — и остались смертными) (с. 55). Это противоречит Евангелию, которое говорит: «Итак, кто во Христе, тот новая тварь...» (2 Кор. 5:17).
Кощунственна мысль А. Кураева о том, что распятие Христа удовлетворило Отца (см. с. 55). Неужели этому служителю РПЦ не дано прочувствовать трагизм известного евангельского стиха: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16).
Читая Андрея Кураева, на память приходят такие слова из Откровения: «И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно...» (Отк. 13:5).
Православный апологет имел дерзновение «дополнить» Библию и дошел до прямого богохульства. Он «разоблачает» протестантизм и доходит до «разоблачения» Бога. Однако «Бог поругаем не бывает» (Гал. 6:7).
Наверное, уже всем известна «крылатая» фраза А. Кураева о том, что «православие — проблема протестантизма» . Скорее наоборот, протестантизм — проблема православия, адепты которого веками не могут осознать, что Священное Писание — Библия — является единственным авторитетным источником Богопознания.
И не случайно мы, протестанты, трепетно относимся к своему самоназванию. Ибо само слово ПРОТЕСТАНТИЗМ означает «За Священное Писание!».
«За Священное Писание!» («Рго Testamentum!») — этот великий тезис был начертан на скрижалях Реформации, за него приняли мученическую кончину тысячи и тысячи героев веры. Он и поныне вдохновляет подлинное христианское служение по всему лицу земли.
Святая Библия одна
Несет нам весть, что жизнь дана
В любви Отца, в Крови Христа,
В скорбях Голгофского Креста.
Святая Библия одна
Гласит, что смерть побеждена,
Христос Себя не пощадил,
Нас, грешных, с Богом примирил.
Кто в жизни Библию любил.
Тому не страшен мрак могил;
Она надежду нам дает,
Что нас на небе радость ждет.«Песнь Возрождения», 824